Юноша не ел почти сутки, а потому без малейшего смущения накинулся на еду. Амина присела напротив и молчала, пока он насыщался. – Амина, – проговорил Филип, покончив с едой, – этой ночью, пока я нес караул, у меня было предостаточно времени на размышления. Могу я говорить откровенно? – Конечно, – отозвалась девушка. – Уверена, вы не скажете ничего такого, что не подобает слышать девичьему ушку. – Ценю ваше доверие, Амина. Я думал о вас и вашем отце. Вам нельзя долее оставаться в этом уединенном месте. – Согласна, здесь слишком безлюдно, чтобы чувствовать себя в безопасности, но вы ведь знаете моего отца: его устраивает, что дом стоит особняком, ибо арендная плата невысока, а тратить деньги он не любит. – Человеку, который заботится о своих деньгах, следует надежно их охранять, а тут это невозможно. Послушайте, Амина, у меня есть дом. Быть может, вы слышали, что он стоит по соседству с другими и чужаков там сразу замечают. Я скоро покину это жилище – не исключено, что навсегда. С первой же оказией я намерен отплыть в индийские моря[8]. – В индийские моря? Почему, Филип? Прошлой ночью вы говорили, что владеете тысячами гульденов. – Да, владею, и они лежат в том доме. Я должен уйти, Амина, меня зовет долг. Прошу, не спрашивайте больше, просто выслушайте мое предложение. Пусть ваш отец перебирается в мой дом и позаботится о нем в мое отсутствие. Тем самым он окажет мне услугу, а вас я молю его убедить. Там вам с ним ничто не грозит. Заодно он присмотрит за моими деньгами. В настоящее время они мне ни к чему, а взять их с собой я все равно не смогу. – Мой отец не из тех, кому можно доверять чужие деньги. – Скажите, почему ваш отец столь скареден? Он ведь не сможет забрать накопленное с собою в могилу. Значит, он оставит все дочери, а вам я доверяю безоговорочно. – Тогда оставляйте деньги сразу мне, и я верну их вам, как только потребуется. Но зачем рисковать жизнью в море, если у вас за душой этакое богатство? – Амина, я не могу ответить. Меня зовет сыновний долг, и большего я не раскрою – во всяком случае, сейчас. – Если виною всему долг, тогда я не стану расспрашивать. Мною двигало не женское любопытство – вовсе нет, уж поверьте. Я спрашивала из лучших побуждений. – Из каких именно? – Трудно сказать… Это сразу несколько чувств: признательность, уважение, забота, благодарность… По-моему, вполне достаточно. – Разумеется. Я рад, Амина, что сумел вызвать у вас эти чувства за столь краткий срок знакомства. Признаться, к вам я испытываю то же самое – и даже больше. Что ж, тогда тем более постарайтесь убедить вашего отца покинуть сей уединенный дом сегодня же и переселиться под мой кров. – А вы сами где будете жить? – Если ваш отец откажется приютить меня на несколько дней, я найду себе пристанище в другом месте, но надеюсь, что он согласится, – если вы, конечно, не возражаете против моего недолгого присутствия. – Почему я должна возражать? Тут оставаться небезопасно, а вы предлагаете нам укрытие. Будет нечестно и несправедливо прогонять вас из вашего собственного дома. – Убедите отца, Амина. Платы я не прошу, пусть считает это свидетельством моего расположения к вам. Если я не избавлю вас от угрозы, это отяготит мою душу. Обещаете с ним поговорить? – Обещаю, что приложу все усилия. Погодите! Я сразу говорю, что мы принимаем ваше предложение. Отец мне не откажет. Вот моя рука в залог. Годится? Филип осторожно сжал руку девушки, протянутую к нему, и, поддавшись внезапному порыву, поднес ее ладонь к своим губам и поцеловал. Потом вскинул голову, желая убедиться, что Амина не рассердилась. Девушка пристально глядела на него, как и прошлой ночью, словно силясь прочесть мысли, – но руку не отняла. – Амина, вы можете мне верить, – сказал он, снова целуя ее пальцы. – Надеюсь… Думаю, да… Да, могу, – откликнулась она. Филип отпустил ее руку. Амина присела на стул и некоторое время задумчиво молчала. Филип тоже хранил молчание, поскольку ему было о чем поразмыслить. Наконец Амина заговорила: – Помнится, мой отец упоминал, что ваша матушка чрезвычайно бедна, что она слегка тронулась умом и что в вашем доме есть комната, которую не открывали много лет. – До вчерашнего дня. – Это там вы отыскали деньги? Ваша матушка о них не знала? – Нет, знала. Она поведала мне о них на смертном одре. – Выходит, у нее были какие-то весомые причины не отпирать эту комнату? – Верно. – Что это за причины, Филип? – спросила Амина негромко. – Я не должен вам рассказывать. Могу только сказать, что она боялась призраков. – Каких призраков? – Утверждала, будто видела в той комнате призрак моего отца. – По-вашему, Филип, ей привиделось? – Я уверен, что он приходил на самом деле. На другие вопросы я не стану отвечать, Амина. Ныне комната открыта, а призрак больше не придет. – Призраков я не боюсь, – произнесла Амина. – Эти события как-то связаны с вашим решением уйти в море? – Отвечу так: они убедили меня в этом. Прошу, не задавайте больше вопросов. Мне неприятно вам отказывать, но долг запечатывает мои уста. Несколько минут оба молчали, потом Амина сказала: – Вы так усердно стремились вернуть ту реликвию… Думаю, она имеет отношение к тайне. Я права? – Амина, это последний вопрос, на который я вам отвечу. Да, имеет. На сем закончим. От девушки, разумеется, не ускользнула резкость Филипа, граничившая с грубостью. – Вы настолько поглощены своими заботами, Филип, что не желаете видеть искреннее участие за моими расспросами. – Увы, это правда. Я благодарю вас, Амина. Простите, если был груб, но прошу учесть, что это не моя тайна – во всяком случае, я не считаю ее своей. Господь свидетель, я нисколько не стремился ее узнать, но теперь она со мною – и разрушила все мои надежды в жизни. Филип помолчал, а когда поднял голову, то обнаружил, что Амина неотрывно глядит на него. – Пытаетесь прочесть мои мысли? Хотите вызнать тайну? – Прочесть мысли – может быть, а вот тайна меня не привлекает. Мне очень жаль, Филип, что она с такой силой вас гнетет. Должно быть, она поистине страшна, если способна подчинить себе столь предприимчивый ум, как ваш. – Где вы набрались подобной отваги, Амина? – поинтересовался Филип, меняя тему разговора. – Обстоятельства жизни делают одних людей храбрецами, других – трусами. Тот, кто привычен к тяготам и опасностям, их не боится. – И где же вы обрели такую привычку? – В той стране, где родилась, уж всяко не здесь, среди болот и грязи. – Не поделитесь со мною своей историей? Обещаю никому не рассказывать. – Да, вы уже сполна доказали, что из вас слова не вытянешь, сколько ни старайся. – Амина улыбнулась. – Что ж, у вас есть право узнать кое-что о той, чью жизнь вы спасли. Многого я не открою, но кое о чем рассказать могу. Моего отца, когда он служил юнгой на торговом корабле, захватили мавры и продали в рабство некоему Хакиму, тамошнему врачу. Тот выяснил, что мой отец смышлен не по годам, и сделал его своим помощником; именно у этого мавра отец и обучился премудростям лекарского дела. Через несколько лет он уже сравнялся в умениях со своим хозяином, но, оставаясь невольником, трудился отнюдь не на себя. Вы сталкивались с алчностью моего отца, ее трудно скрыть. Он стремился превзойти хозяина в достатке и откупиться от кабалы. Он принял магометанскую веру, обрел свободу и стал самостоятельным врачом. Взял в жены девушку из арабской семьи, дочь вождя, чье здоровье сумел поправить, и поселился в тех краях. Родилась я, отец становился все богаче, к нему стекались страждущие, но потом умер сын бея, которого вверили его попечению, и это стало поводом и предлогом для преследований. За голову отца объявили награду, но он ускользнул; правда, ради спасения ему пришлось пожертвовать всем нажитым добром. Забрав с собою нас с мамой, он ушел к бедуинам, среди которых мы прожили несколько лет. Именно тогда я привыкла к скорым походам, яростным схваткам, поражениям, бегству и нередкой беспощадной резне. Но бедуины скверно оплачивали услуги моего отца, а золото было для него кумиром. Прослышав, что бей умер, он возвратился в Каир и снова стал врачевать людей. Ему позволили заново разбогатеть – настолько, что это богатство привлекло алчный взор нового бея. По счастью, на сей раз отец заблаговременно узнал о дурных помыслах правителя. Он уплыл с толикой нажитого богатства на крохотном суденышке и достиг испанского побережья. Увы, ему так и не удалось восстановить свое состояние. Прежде чем мы добрались сюда, его ограбили, отобрали почти все, что у него было, и вот уже три года он копит сызнова. Мы прожили около года в Мидделбурге, а оттуда переселились сюда. Такова история моей жизни, Филип. – Скажите, Амина, ваш отец по-прежнему исповедует магометанскую веру? – Не знаю. По-моему, он ни во что не верит. Меня он воспитывал вне вероучения. Его бог – золото. – А ваш? – Если угодно, можете считать, что я верую в бога, который сотворил сей мир и все, что в нем, в бога природы. Так я думаю, Филип, но хотела бы узнать больше. Вокруг столько разных вероучений, однако мне сдается, что все они разными дорогами ведут на одни и те же Небеса. Вот ваша христианская вера, Филип, – она истинна? Почему всякий называет истинной лишь собственную веру, какой бы та ни была? – Наша вера – истинная и единственная, Амина. Я бы поведал, будь это в моей власти, сколь ужасны и убедительны доказательства тому… – Раз ваша вера истинна, значит долг христианина велит вам открыть эти доказательства. Разве не так? Или некая клятва препятствует вам их раскрывать? – Нет, я не давал такой клятвы, однако мне чудится, будто я ее приносил… Чу! Голоса! Наверное, это ваш отец с городскими властями. Надо спуститься их встретить. Филип поднялся и направился вниз. Амина смотрела ему вслед. Сама она осталась сидеть, ее взор был устремлен на дверь. – Неужели это оно? – проговорила она, отбрасывая волосы со лба. – Так скоро… Что ж, я чувствую, что охотнее разделю его горести, его опасности, его кончину, если придется, чем счастливую жизнь с кем-то другим… Пожалуй, было бы странно, думай я иначе. Этим вечером мой отец должен переселиться в его дом. Пора готовиться. Власти выслушали рассказы Филипа и минхеера Путса, потом осмотрели тела убитых; в одном или двух из них опознали хорошо известных мародеров. По распоряжению бургомистра тела унесли. Затем власти посовещались, и Филипу с минхеером Путсом позволили вернуться к Амине. Нет необходимости пересказывать беседу, которая состоялась далее; достаточно будет сказать, что Путс согласился с доводами молодых людей, а более всего его воодушевило отсутствие арендной платы.