Машинально, чего он никогда не делал, Герман схватил трубку. На проводе был Монитор. Через сорок минут Герман уже был у него дома. За приговором он был готов ползти на карачках хоть на край света. К счастью, Монитор жил в самом центре. Старый дом сталинских времен внушал уважение. Монументальность и основательность были во всем. В массивном цоколе, отделанном гранитом, в солидных дверях с начищенными латунными ручками. Когда-то, во времена коммунистов, в доме были коммуналки. Сегодня от них не осталось и следа. В доме царствовала местная элита. Как попал сюда Монитор, можно было не гадать. Криминальные авторитеты ныне тоже элита. Своеобразная. Как в зоопарке — элитные кролики и элитные удавы. Редкие по красоте лани и лучшие среди лучших шакалы. У подъезда стоял заляпанный грязью «Мерседес». Сквозь разводы на стеклах в салоне виднелись навороты — нелепые наклейки, какие-то брелки, бархатные помпезные чехлы, подушечки, дополнительные стереоколонки. «Из грязи да в князи!» — усмехнулся Герман, угадав в этом аппарате машину Монитора. Бронированная дверь квартиры смотрела на пришельца холодным блеском нескольких видеокамер. Несмотря на фундаментальность пуленепробиваемого изделия, дверь открылась легко и мягко. Хозяин был в традиционном спортивном костюме и мягких тапочках без задников. Фиолетовая с глубокими проймами майка оттеняла бледную с голубыми прожилками кожу — признак либо утонченной интеллигентности, либо отсутствия витаминов в тюремной баланде. — Заходи! — Монитор коротко кивнул. Герман повесил плащ, поискал глазами тапочки. Домашней обуви Монитор не предложил. Скинув ботинки, Герман в носках прошел вслед за хозяином. Прихожей не было. Огромная, словно городская площадь, комната начиналась прямо от порога. Снесенные стены открыли пространство от лестничной клетки до окна. Арки, стойки, колонны... Металлические жалюзи на пластиковых окнах были закрыты тяжелыми старомодными портьерами. На стене рядом с современным постером — траченный молью ковер времен борьбы с басмачеством. На шикарном, но порядком потертом паркете — дорогой иранский ковер ручной работы. «Тысячи две», — прикинул Герман. То, что он увидел, можно было характеризовать одним словом — эклектика. Смешение стилей, эпох, фирм. Квартира Монитора напоминала стойбище варвара после разграбления города с высокой степенью цивилизации. Три телевизора, немеренное количество магнитофонов, музыкальных центров и видиков. Пройдя вслед за Монитором через огромный зал, Герман оказался в комнате поменьше. По замыслу хозяина, она должна была служить кабинетом. Большой письменный стол на резных ножках, компьютер последнего поколения, сейф. И снова, как и в зале, — несколько телевизоров, музыкальный центр. Над какими трудами работал Монитор в этом кабинете и какие думы думал хозяин, Герман сообразить не успел. — Явление второе — те же и босоногий интеллигент. — В глубоком кресле, развалясь, сидел Арнольд. — Ну что, блудный сукин сын, признаешь ли ты себя виновным? А если признаешь, то полностью или частично? — Арнольд был в прекрасном настроении: в околотке он пробыл немногим более сорока минут. Ни обвинений, ни каких-либо серьезных претензий ему никто предъявить не мог. Возвращаться после освобождения в банк он не стал и выбрал для душевного разговора более приемлемую обстановку. Поначалу, под влиянием адреналина, Арнольд хотел разобраться с управляющим кардинально, но, поразмыслив, решил «порожняк не гонять». Рыночные отношения давали большую выгоду. Об этом же ему сказал парламентер в лице Монитора. Тупой-тупой, а понимает. Сейчас, чуть остыв и пообмякнув, Арнольд ощущал полную власть над человеком, который униженно стоял перед ним в одних носках. Власть, которая позволяет и карать, и миловать, была приятна для души. Вчера приговор представлялся однозначным. Сегодня, после вмешательства Монитора, появилась альтернатива. — Что молчишь, как говна объелся? — Понимаешь... — Герман не знал, как себя вести. Он был унижен и раздавлен. Чувства страха холодило низ живота. Оно было инстинктивным, словно ужас антилопы перед лесным пожаром. И хотя было ясно, что Монитор проблему уладил — не были ясны только условия, — это отвратительное животное чувство не покидало. Арнольд смотрел в упор, пытаясь поймать взгляд «блудного сукиного сына». Ему хотелось увидеть страх жертвы. — Я-то понимаю, — прервал он робкое блеяние. — А ты понимаешь, что вчера сделал? Или вас в гимназиях не учили, что закладывать и подставлять людей нехорошо? — Вчерашнее остервенение, проснувшись, медленно поднималось в душе Арнольда. Он чувствовал, как вновь негодование разгоняет кровь, как начинают пылать щеки и сжимаются кулаки. — Или я не прав? — Так получилось... — Голос Германа предательски задрожал. — Понимаешь, так получилось... — Получилось... Обычно я своих решений не меняю. — Арнольд чуть остыл. — Но мой друг попросил, и я пошел ему навстречу. Хотя по большому счету тебя надо было бы закопать... Короче, десять тысяч мне и гонорар адвокату, чтобы он вытащил моих ребят из СИЗО. Герман облегченно вздохнул, что не скрылось от Арнольда. — Не сопи. Рано сопеть начал. Я не все сказал. Еще одно условие — возьмешь себе заместителя. Кого — скажу после. — Я не вправе этого делать... — Что-то я не пойму, — снова вскинулся Арнольд. — Ты чо? Не въезжаешь, пацан, что ли? — Я не могу взять заместителя Я не самый главный. — Так убеди самого главного... — Я попробую. — Герман опустил голову. Он так вошел в образ персонажа картины «Опять двойка», что ему стало тошно. Стоять в носках, дрожа и потея перед сидящим в позе богдыхана Арнольдом, было не просто унизительно. Герман ощутил, как его «опускают», делают неприкасаемым. Снова мелькнула мысль о Лидии. «Вот и она так же вытерла об меня свои ноги». — Я попробую, но ничего не обещаю. — Герман поймал тяжелый взгляд Арнольда и не отвел глаз. Тот усмехнулся. — Попробуй, попробуй... Но учти, что я пробовать не буду Все решу с первой попытки. Ты понял, о чем я? Герман кивнул. — Тогда все. О деньгах позвонишь завтра, не позже полудня Арнольд встал и, не прощаясь, пошел вон из комнаты. Жесткие каблуки стучали по паркету, как кастаньеты в руках кабальеро. В коридоре он о чем-то пошептался с Монитором. Щелкнул дверной замок, все стихло. Герман в той же позе переминался с ноги на ногу. В соседней комнате раскатом салюта грохнула музыка. От резкости первых тактов Герман вздрогнул и выглянул за дверь. Монитор пританцовывал, вращая толстым задом. До фламинго ему было далеко, но танец все же был не лишен грациозности. Что-то привело Монитора в состояние эйфории, и свои эмоции он выражал в танце. Зад вильнул, и Герман оказался лицом к лицу с хозяином квартиры. На лице Монитора было неподдельное удивление. Он словно забыл о присутствии гостя и с уходом Арнольда считал себя в одиночестве. — Ты? — Монитор застыл в третьей позиции. Он был смущен, его рожа порозовела. — Надо поговорить... — Герман поморщился. Он напрочь забыл имя Монитора и, сколько ни силился, вспомнить не мог. «То ли Антон, то ли Андрей...» Обращаться по кличке было рискованно. Кто знает, как у них там, у бандитов... Не поймешь, кличка — это звание или оскорбление? Герман избрал безличную форму обращения. — Надо поговорить, — повысил он голос. Монитор сделал потише звук. — Валяй. — Видите ли... — Оптимальнее было бы перейти на «ты», но Герман не решался. Сеанс моральной экзекуции, проведенный Арнольдом, был весьма эффективен. Вместо прежнего Германа, чванливого и наглого, перед Монитором отсвечивала пустая телесная оболочка, набитая простыми человеческими инстинктами — есть, спать, жить... Наличие прочих предстояло еще проверить. Тяги к славе и благополучию, не говоря о женщинах и вине, Герман не ощущал. — Ну? — Желтые курсоры глаз побегали по лицу Монитора и сосредоточились в районе переносицы. Его взгляда Герман так и не поймал. Вести монолог на весьма щепетильную тему без реакции собеседника было затруднительно. — Понимаешь... — Герман сделал усилие и перешел на «ты». — Вчерашние договоренности сегодня находятся в опасности... Нелепость фразы и ее расплывчатость заинтересовали Монитора. Уголки его губ поползли вниз, а глаза чуть блеснули. — Ты о чем? — Я о том, что такие условия, которые ты поставил вчера, нельзя было ставить в присутствии третьих лиц... — Так это же твоя баба! — Это ты так решил? — Герман вздрогнул. — Ну... — Так вот. Сегодня она мне сказала... — Что? — Что не будет делать из наших договоренностей секрета. А это, сам понимаешь... — Так заткни ей пасть. — Я? — А кто? Твоя баба, ты и... Или ты начинаешь крутить яйца? — Глаза Монитора заблестели. — Нет, здесь все сложнее. Если она кому-нибудь расскажет, то неприятности будут не только у меня, но и у тебя. Ведь ты знаешь чьи деньги у меня лежат. — Знаю. — А если они узнают о твоих интересах, то что? До Монитора дошло. — Наши действия? — Я думаю, ее надо убрать. Такого от Германа Монитор не ожидал. Даже в тесном кругу о таких вещах говорили намеками. Мокрое дело — это мокрое дело. Для этого и решимость нужна, и вообще... А здесь такие слова произносит интеллигент. Интеллигентами или фраерами, лохами Монитор называл всех людей в очках и с благородными манерами. Нет, что-то не так в этом мире. — Ну так убирай! — Монитор пожал плечами. — Ты что, не понимаешь? Речь не может идти обо мне... Это не мой бизнес. — Ты считаешь, мой? — Чуть заметные белесые брови вдруг потемнели и сошлись над переносицей. — Нет, просто речь не может идти обо мне. — А о ком? — He валяй дурака. Ты понимаешь, что я в долгу не останусь. — Удивление Германа было искренним. Ему почему-то казалось, что стоит только обозначить тему, и Монитор сам, без лишних слов... — Что мне твои долги. — Подожди. Монитор поднял руку. — Странный ты какой-то. Вчера был как ягненок, а сегодня... Что ты от меня хочешь? — Человека. — Герман сжал кулаки. — Найди мне только человека, а я с ним сам договорюсь. Ты будешь ни при чем. — Ты что, думаешь, таких людей пруд пруди?