Певица закончила. – Хайльбронн! – рявкнул пропитой бас. Из окна вылетела бутылка и взорвалась осколками рядом с моей ногой. Очевидно, это означало аплодисменты. А может быть – пора убираться. Вообще-то, оставалось ещё одно дело, ради которого я и приехал. Я хотел вырваться из «Эдема» – из альтенхайма, – иррациональный порыв, пусть так. Но в действительности мне нужен был пункт связи. Старый почтамт в Грау ещё работал, и там имелся телефонный узел, а возможно, даже и интернет. Что касается «Эдема», то из телефонной трубки торчали уши. Могли торчать. «Канцелярский параноик», – назвал меня Ланге. Но ведь это Хеллиг повис на электрическом проводе, а уж он-то параноиком не был. Дождь лил всё сильнее. Дорогу вконец развезло, и пока я шлёпал, поднимаясь на холм, меня не оставляло ощущение чужого взгляда. Просто как наваждение. Наконец впереди показалось серое здание с надписью «Почта». – Что вам угодно? – осведомилась телефонная барышня. Я объяснил, что мне угодно, и очутился в клетушке, напоминающей студию звукозаписи. Чем дальше от столицы, тем страннее выглядит оснащение присутственных мест. Как будто призрак войны, обуреваемый клептоманией, вырвал с корнем мобильные вышки, выкрутил клеммы, но не зашил карман, и то, что из него вывалилось, и составляет теперь наше богатство. С ним мы и вернёмся в каменный век. Карл долго не брал трубку, но когда взял, я поразился напряжённой радости в его голосе: – Эрих, чёрт бы тебя побрал! Откуда ты? – Грау, – коротко сказал я. И почувствовав, что он не понял, расшифровал: – Рабочий посёлок. Бывший кирпичный завод. – Господи! – воскликнул Карл с комичным отвращением. – Ну и дыра! Зачем тебя туда потянуло? В пансионате есть неплохой компьютер, Фриш заверял, что всё работает. – Хорошо живут, – сдержанно сказал я. Он уловил. – Что-то не так? – Без доказательств. Нутром. – Ну? – «Ультрас». – Что? Он застонал. Я терпеливо ждал, слушая свист и щёлканье в трубке и разглядывая кабели, похожие на дохлых змей. – Не может быть. Хватит мне и тебя, реваншиста! – Был я реваншистом. – Да, – согласился он. В полном расстройстве, это было слышно по тому, как сел голос. – Я не хотел, ты же знаешь… Но, честное слово, Эрих, дружище… Грау! Я бы ещё мог понять – в городе, в столице, где живут люди, но в этом чёртовом захолустье… – Типичное рассуждение сидельца из магистрата. Ты бы хоть отрывался иногда от письменного стола, Карл. И потом ещё ничего не ясно. – Ничего, – он ухватился за это слово. Я представил, как сосредоточенно нахмурились брови, когда он искал выход. – Ничего. А ты уже связывался с Бюро? – Пока нет. – Значит, нет, – повторил Карл. – Нет, – подтвердил я. Он был очень расстроен, и я сказал: – А помнишь, когда вы отступали из-под Фриденсдорфа, ты тащил меня на руках. – И отчаянно ругался при этом. Ты весил тонну. Он засмеялся. – А потом ты облевал мне мундир. Разнёсся слух, что едет генерал награждать нас крестами, и все истекали по́том в каре, а я шарился в каптёрке в поисках свежей куртки. Попадалось одно тряпьё. Господи, Эрих, иногда мне кажется, мы живём назад! Я помню это лучше, чем то, что ел вчера. – Знакомо. Снаружи по-прежнему шёл дождь. Я прислонился к стене и прижал трубку плечом, жалея о том, что не курю. На линии щёлкало, и я слышал дыхание Карла, он ждал моего ответа. – Под тебя копают? – Да, – признал он нехотя. – Мой политический капиталец будет подмочен, если советник Нойц узнает о твоих подозрениях насчёт «Ультрас». Как ни крути, это прокол. Мы и так сидим на пороховой бочке, магистрату понадобится козёл отпущения. Но я ничего не прошу, Эрих. – Я свяжусь с Йеном позже. Шорох. – Ты хороший друг. – Ага. Славный парень. – Брось! – яростно возразил он. В мембране заскрипело, и я представил, как он шагает по своему кабинету между столом и шкафом с серебряными кубками. Среди претенциозно дорогой мебели и картин, на которых ничего нельзя разобрать. – Всё это быльём поросло. Одна ласточка погоды не делает, а ты слишком пессимистичен. «Славные парни Гузена» отошли в прошлое. – Правда. Сейчас в моде «мальчики Дитриха». – Кто? – Не знаю, – сказал я. – Но постараюсь выяснить. *** На этот раз ворота оказались открыты. Хуперт осторожно вьехал в карман, но не остановился, а немного сдал и задним ходом съехал с пригорка к гаражной стене. Всю дорогу он нещадно смолил, и, выйдя наружу, я ощутил головокружение, как городской житель, впервые оказавшийся в сосновом лесу. – Дерьмо, а не табак! – Опять, – сказал Гуго. Я проследил за направлением его взгляда. Боковые двери «Эдема» открылись, пропустив процессию. Двое дюжих молодцев в белых комбинезонах вынесли продолговатый ящик и спустились по ступеням, поддерживая свой груз так, чтобы он не перевернулся. Кто-то стоял в проёме и отдавал приказы. Повинуясь жесту, носильщики поставили гроб на землю и встали, опустив плечи. Они походили на борцов после разминки. – Кто-то умер? – Просто старик. «Старичок», – вспомнил я. Стоило мне уйти, и «Эдем» лишился ещё одной человеческой жизни. Это была странная мысль и в корне неправильная, но глядя на гроб, начинаешь думать, что совпадения неслучайны. Всё сцеплено. Алое солнце скользило по блестящим панелям, покрывающим главный корпус, и в одном из окон я увидел Афрани. Она держалась за раму, будто готовясь вышагнуть прямо на двор. Глава 6. Альтенхайм Ульрих Трассе был казнён в ночь на первое ноября. В девять к нему зашёл адвокат и сообщил, что ходатайство отклонено. В этот момент заключённый сидел на стуле. Он даже не повернулся, но ушные раковины словно заострились, и в жилке под моментально посеревшей кожей забился пульс. Я сам видел, как менялись люди, узнав приговор – страх втягивает глаза. «А… способ?» Адвокат соболезнующе покачал головой. Он был чувствительным человеком и желал исчезнуть. По выражению генерал-аншефа Роберта Вегенера, «страна сделала шаг к гуманности», но со связанными ногами через овраг не шагнёшь. В ноябре рано темнеет. Яркий свет прожектора выбелил черноту, но краски казались резкими: впадины на месте глаз, синие губы утопленников. От бритых лбов отскакивал блик. Сотни подростков, почти детей, скандировали: – Ультерих! Хайль, Уль-те-рих! Почему так? У подростков птичий язык. Взять хотя бы Трассе. Он успел написать только введение к своей книге «Время победы», но уверен – последние строчки просто закольцевали бы мысль; некоторые идеи даются нам в ладонь, как яблоко. Целиком. О чём он думал в ту ночь? Казнь проходила в спортивном зале. Союзники любят спортивные залы. Когда двое конвойных ввели Трассе, от пола ещё пахло резиной футбольных бутсов, в углу, на брусьях, висели гимнастические скакалки, к ножке скамьи прислонился шахматный мяч, великолепный упругий мяч, словно сотканный из заплат, и один из конвойных пошутил: «Сейчас сыграем». Виселица стояла в центре, на высоком помосте. Трассе шёл как автомат, но когда нога встала на первую из ступеней, он вдруг затрясся и отступил. «Давай, сынок», – сказал палач.