Шуршание помех. Женщина прокашлялась. Или высморкалась прямо в мемрану. – Машинист 66-го! Этот сектор закрыт! Здесь перекрыто движение. – Знаю, – сказал я сердито. – Я не машинист. Я эвакуирую стариков. Из пансионата «Эдем», что под Грау. Соединитесь с Вестерхаймом, Карл Бессер, телефонный номер 320, пауза, добавочный 31. Нам нужны медики. Есть больные. Соединитесь с Бюро. Сейчас я продиктую вам номер… – Ничего не понимаю, – сказала она. – Машинист 66-го! – Что? – Приём! Как вы здесь оказались? Наши бесплодные потуги походили на беседу слепого с глухим. Анацефала с безногим. Если бы я прилетел на другую планету, то, ей-богу, встретил бы больше взаимопонимания. К концу разговора я взмок и скинул пару пудов живого веса. А Мауэр выглядел так, словно его сняли с распятия и насадили, как гуся, на телеграфный столб. – Подождите, – помехи зазвучали взволнованно. – Секунду. Коллер? Выговорите «Коллер», через две «л»? Минуту. Соединяю! – С кем? – Эрих. В эфир вплыл голос, заставивший моё сердце учащённо забиться. Это напоминало любовь. Но, конечно, не имело к ней отношения. – Карл? – Эрих, дружище! Что ты там натворил? Ты что, угнал поезд? Хорошенькое начало. Но в этом весь Карл. Чернильная работа сделала его солиднее, но отнюдь не мудрее. Я вкратце объяснил ему затруднения, и он рассмеялся, и с плеч моих рухнула тяжесть, вернее, доля той тяжести, что пригибала костяк ещё с рождения мира. – Никуда не двигайтесь. Я вышлю бригаду и машины с носилками. Ни о чём не беспокойся, Эрих, я сам свяжусь с Йеном и всё разъясню. Ох, дьявол тебя возьми! Просто жди себе и ни о чём не тревожься. Обещаю, вас эвакуируют с предельным комфортом. Час. Ну максимум полтора. И не позволяй старичью бродить по округе – разнесёт, как гнилую щепку. Договорились? – Замётано, – лаконично сказал я. И нажал на тумблер. – Всё на мази? – спросил Мауэр. Солнце празднично сияло у него на макушке, пегой и рыжей как хвост жеребца-сосунка. В распахнутом ажуре халата блестела седая шерсть. Он улыбался. Я первый раз видел, чтобы кто-то так солнечно, так безоблачно улыбался. Сам я улыбнуться не мог. *** В пассажирской части вагона царил хаос и запах брошенной скотобойни. Старушка в розовой кофте сидела в углу, прислонившись к женщине с больными ушами. Обе они были живы, но черечур слабы и не могли встать на ноги. Решётчатое оконце выходило в обратную сторону от дороги. Замечательно. Будь окно с другой стороны, шальные пули «Ультрас» превратили бы наши головы в сито. – Что вы ищете? – спросила Афрани. – Что-нибудь длинное. Что-то вроде шнура. Такого, знаете, телефонного… – Или провода? Она нагнулась и вытащила из угла спутанный моток проводов. Я благоговейно взял его в руки. Всё верно. Гибкий электрический провод. Тот самый, на котором подвесили Хеллига. Точнее, вынудили его подвеситься. У эдемской троицы беспроигрышные методы убеждения. – Вы просто чудо, Афрани! – Вы это уже говорили, – она сконфуженно поглядела на меня из-под чёрных как смоль ресниц. – И помните диск? С контактами, таблицами, именами? Я его сделала. Он в потайном кармане. Микродиск. – Где? – В потайном… В белье. Я вам потом достану. Эрих, а почему вы так смотрите? Зачем вам этот провод? Вы же не хотите меня связать? – Очень хочу, – признался я. – Но не могу. Он для другого. А если вы найдёте мне заступ, то я обещаю связать вас собственной паутиной. Она покраснела. Заступ так и не нашёлся. Но за автокраном валялась гнутая монтировка, прозванная также «универсальной», её двузубчатой вилкой необычайно удобно вгрызаться в грунт. Я подвесил её на пояс, надел моток провода, взял свой трофейный снаряд и зашагал под уклон, побрякивая, как безумный жестянщик. Солнце палило в спину, и я чувствовал взгляд Афрани. Слава Богу, на дорогу не хватило асфальта, иначе бы мне пришлось нелегко. Везение заключалось и в том, что насыпь проходила по самой вершине, и местность отлично просматривалась. Машинам скорой помощи из Амт-Нойвеге придётся снизить скорость, когда они взберутся на холм. Я присмотрел местечко, где дорога сужалась. Справа рос идеальный ствол, пятнистый и обнажённый, просто сухая палка, сохранившая в душе возможность цветения. С другой стороны торчал куст, в ветвях которого я удобно заклинил гранату. Не пришлось даже добывать и вкапывать колышек. Тем более что поход за колышком мог обернуться классическим самовзрывом. От головокружения меня мотало по всей дороге, руки дрожали и то, как я прилаживал проволоку к кольцу и тянул её через дорогу, заслуживало самостоятельной песни. Коня мне оседлайте, И сверху – саквояж, Охотник из Курпфальца Отправится в вояж! Ку-ку, ку-ку, Кукушечка, ку-ку! – Что вы там делали? От такого количества бледных лиц мне захотелось развернуться и уйти, откуда пришёл. В глазах Мауэра явственно читался намёк на моё сумасшествие. В карих глазах Афрани цвели розы и зрел виноград. Остальные пялились на меня как на голопузого клоуна, каким я и кривлялся всю свою жизнь. Пожалуй, когда вся история подойдёт к финалу, я не отправлюсь мыть рестораны. Я устроюсь в цирк на полставки и буду исполнять соло «Эрих-Пушечное Ядро». – Это называется «растяжка». Бум – и ваши в дамках! – Я знаю, как это называется, – подозрительный взгляд Мауэра просверлил мне череп и достал оттуда ленту и голубей. – Что вы задумали, фокусник? Подорвать машину медслужбы? – А с чего вы взяли, что первой доберётся медслужба? – То есть как? Он растерялся. Хлопнул глазами и посмотрел на меня с отчаянием. Очевидно, его внезапно тоже озарила мудрая мысль. – Вы боитесь, что… – Я ничего не боюсь, – сказал я. – Я стараюсь думать логично. И предвидеть возможные осложнения. Ваш железнодорожный канал – одна большая информационная дырка. А за спиной у вас выстроилась дюжина болтливых свидетелей, которые не нужны ни «Ультрас», ни «Фарбен». Ни маленькому семейному предприятию «Хербст». Ещё скажите спасибо, что мост так удачно рухнул. Я не умею взрывать рельсы прикосновением пальца. – Но, Эрих, – сказала Афрани, – а что если первой подъедет машина скорой помощи? Вы об этом подумали? Я вздохнул. Конечно же, я об этом подумал. – Тогда я побегу ей навстречу. А вы будете громко размахивать вашим синим платком. *** Через час мне стало холодно и сонно, как бывает ночью в окопах. Рук и ног уже не чувствуешь. остаток жизни теплится в животе. Я знал, что это последствия наркотика, что мне дал Ланге, обратная сторона молодецкой удали, приходящая и оставляющая нас без гроша, выжатыми и обесчещенными. Я надеялся, что не потерял свою честь. Ещё нет. Но у меня слипались глаза, голова кружилась, и и зверски клонило ко сну. – Не давайте мне засыпать, – попросил я Афрани. – Хорошо, – она взяла меня за руку. – О чём вы думаете? – Об этом бедном мальчике, о Гуго, – она зябко поёжилась. – Эрих, я не могу думать, но не могу перестать. Его крики… Это очень больно, когда так… Так издеваются только звери.