Брайди могла позволить себе смелые высказывания, – по крайней мере, наедине со мной, – но лишь потому, что у нее были родители, которые о ней позаботятся, братья, которые ее защитят. Она могла рассчитывать на солидное приданое, которое выделит ей мистер Кингдон, когда придет время. Да, мы с ней смеялись вместе, но мой смех не был искренним. Красотой я не блистала. Не имела ни родственников, ни приданого. Да и солидных связей тоже. Моим единственным достоянием была девственность. И только она. Я начинала понимать, что должна продать свою непорочность с максимальной выгодой, ведь когда я ее лишусь, у меня больше ничего не останется. Мы расцветали, превращаясь в юных девиц, и к нам стали захаживать молодые люди. Офицеры, расквартированные в казармах Холсуорси; учителя из школы, в которой учились братья Брайди; викарии. Когда мы входили в комнату, мужчины вскакивали на ноги. Когда шли к выходу, они подбегали, чтобы открыть перед нами дверь, как будто сами мы были не в состоянии повернуть ручку. Когда гуляли в полях, они перепрыгивали через низкий забор, чтобы, поддерживая нас под руки и за талии, помочь нам преодолеть перелаз. Но если бы не пышные платья и нижние юбки, в которые мы были облачены, если бы не шали, спадавшие с наших плеч, если бы не необходимость вести себя скромно, в силу чего мы были скованны в движениях, нам не требовалась бы никакая поддержка. Вся эта изысканная учтивость, вся эта банальная галантность лишь подчеркивали тот факт, что мы обладаем чем-то столь драгоценным, что нас нужно охранять. Драгоценным – или опасным? Это было не совсем понятно. Ни она, ни я никогда не оставались с кем-либо из этих мужчин наедине, с глазу на глаз. Общение с противоположным полом неизменно сводилось к пустой светской болтовне в присутствии других людей. В детстве мы с Брайди любили бродить в полях и по улочкам деревни, но теперь такие прогулки не приветствовались, разве что – словно бы по чистой случайности – кто-то из братьев Брайди прогуливался в том же самом направлении. – Бриджет, ты теперь женщина, – укоризненным тоном принялась отчитывать нас миссис Кингдон после того, как однажды утром мы незаметно ускользнули из дома. – И ты, Элизабет, тоже. Скажу прямо: есть такие мужчины, которые всегда готовы обмануть девушку. – Обмануть? – повторила Брайди. – Но как именно, мама? Миссис Кингдон запнулась. Я видела, что ее колебания вызваны отнюдь не растерянностью: ее снедала тревога за нас, тут уж не до смущения. Дело было не в стеснении, а в поиске слов, вернее, в их отсутствии. – Вы же видели, как ведут себя бараны, – наконец произнесла она. – Видели, что фермеры держат баранов отдельно от овец. К овцам пускают только отборного барана. Но баран не разборчив. Он готов спариться с любой овцой, если ему позволить. Миссис Кингдон взяла Брайди за руку, а другой рукой обхватила мою. – Вы, девочки, наше сокровище. Ваше будущее счастье зависит от того, сумеете ли вы уберечь себя от опасности. Вам понятно, девочки мои? По правде сказать, не совсем. – Выходит, мальчиков тоже отбраковывают, как ягнят, – однажды ночью промолвила Брайди. – Да нет, вряд ли. Иначе разве у меня было бы шесть братьев? – Нет, мальчиков не отбраковывают, – ответила я. – Хотя в каком-то смысле это так. У кого больше денег, тот и выбирает себе женщину. – И кого же он выберет? – задумалась она, и тут же сама ответила на свой вопрос: – Богатую и красивую. Мы с тобой не относимся ни к той, ни к другой категории. Она издала странный звук. Смех или всхлип? – Они осматривают нас, – продолжала Брайди. – С головы до ног. Особенно пялятся на наши… прелести. – А мы? – отозвалась я. – Мы смотрим на их прелести? Мужчины обычно стояли, облокотившись на каминную полку, так что самую интересную часть их тела в облегающих светлых брюках обрамляли полы сюртуков. – Я смотрю на лицо мужчины, – ответила Брайди. – Пытаюсь увидеть… Сама не знаю что. Может, интерес к чему-то помимо моих прелестей? Может, интерес ко мне самой? – Интерес к тебе самой! – повторила я. Я почувствовала, как кровать затряслась от ее смеха, а потом – и от моего собственного. Мужчина, который был бы заинтересован в тебе самой! Забавно. Кровать тряслась так сильно, что ее дрожь, наверно, слышалась в комнате этажом ниже, где мистер и миссис Кингдон делили супружеское ложе. Это мысль быстро отрезвила нас. Отец – не такой отстраненный, как мистер Кингдон, – возможно, смог бы объяснить более доходчиво. Отец, возможно, нашел бы простые и понятные слова. Он сказал бы: «Вам будут льстить. Будут вздыхать, превознося вашу красоту». А еще он сказал бы: «Не вздумайте поверить им, ни на секунду. Ни в коем случае не позволяйте им овладеть вами, именно в этом цель их льстивых речей. Смейтесь над ними», – посоветовал бы такой отец. – «По-доброму, конечно, но насмехайтесь». Овсяница змеиная С мистером Макартуром я познакомилась на крестинах новорожденной дочки супругов Кингдон. Я выступала в роли крестной их очаровательной малютки, которую назвали в честь меня. Идея эта принадлежала доброй миссис Кингдон, старавшейся обеспечить мне еще более надежную защиту своей семьи и укрепить мою веру в свои перспективы. Нам с Брайди было уже по двадцать два года. Миссис Кингдон понимала то, чего мы не еще сознавали: что бег времени ускоряется. На крестины из гарнизона Холсуорси пришел капитан Мориарти, а с ним – его друг энсин Макартур. Капитан Мориарти, симпатичный улыбчивый мужчина, приходился Кингдонам дальним родственником. Было ясно, что он хотел познакомиться с Брайди. Как и я, красавицей она не была, но мистер Кингдон мог бы быть полезен ему в качестве тестя. Мне Мориарти показался самодовольным типом, наслаждающимся собственным великодушием: ну как же, он преподносит себя в подарок невзрачной мисс Кингдон. Я отметила, что он поставил свой стул совсем близко от стула Брайди, а потом придвинулся к ней еще ближе под тем предлогом, что одна ножка угодила на край ковра. Наблюдая, как капитан Мориарти смотрит на Брайди – так другие фермеры оценивали овец моего дедушки, – я начинала понимать, что нам с ней недолго осталось жить под одной крышей. Мистер Макартур пришел лишь для того, чтобы у его товарища была возможность пообщаться с Брайди наедине, и теперь мы все должны были этому способствовать. Миссис Кингдон разлила по чашкам чай и занялась тем, что она прекрасно умела: завела застольную беседу. – Мисс Вил на досуге изучает травы на наших пастбищах, – начала она, улыбнувшись мне, но тут же с сомнением взглянула на мистера Кингдона. Испугалась, поняла я, что изучение пастбищных трав – не столь благородное для леди занятие, нежели другие науки, – может создать превратное представление о подруге Брайди, а значит, и о самой Брайди. Я улыбнулась капитану Мориарти, затем мистеру Макартуру, но не потому, что они мне нравились, – просто хотела мягко успокоить миссис Кингдон. – Да, – подтвердила я. – Но, разумеется, я изучаю только наши местные – девонские – травы, такие, как овсяница овечья и прочие. Тут я подумала, что мои слова прозвучали как мягкий укор в адрес миссис Кингдон, словно она гордится мной за те достоинства, которые не заслуживают внимания. Я забеспокоилось, что беседа может застопориться. Но мои сомнения и колебания, а также сомнения и колебания миссис Кингдон тут же развеял капитан Мориарти. Выяснилось, что он знает о травах больше, чем любой из присутствовавших. Широко расставив ноги, он поднял вверх палец, будто выступая на собрании. – Да, мисс Вил, это очень интересно, – подхватил он. – Festuca ovina, овсяница овечья. А знакома ли вам более редкая трава – овсянка змеиная? Об овсянке змеиной я, разумеется, никогда и слыхом не слыхивала. Так и ответила. После чего капитан Мориарти стал щедро делиться с нами своими обширными познаниями в ботанике, а мистер Кингдон, миссис Кингдон, мистер Макартур, Брайди и я только сидели и кивали. К тому времени, когда капитан Мориарти перестал загибать пальцы, перечисляя названия растений, про неблагородное занятие мисс Вил уже никто и не вспоминал. Мы с Брайди, позволив себе маленькое пустячное удовольствие, насмешливо переглянулись. Вот говорун! Но затем она пригладила волосы назад, заправив прядь, что внезапно выбилась на виске, словно дерзкая реплика, бесшумно опустила на блюдце свою чашку и, переставляя ее на приставной столик, чуть склонилась в сторону капитана Мориарти. Тот мимолетный взгляд подруги служил мне утешением, но одновременно я испытала глубокое чувство одиночества, и с того дня в наших отношениях с Брайди появилась некая натянутость. Да, тогда за столом мы обменялись понимающими взглядами, но после вслух не смели сказать то, что обе точно знали: пусть капитан Мориарти – нудный всезнайка, но, если он попросит руки Брайди, она ответит согласием. Как и любая другая женщина, она не могла себе позволить дожидаться своего Троила или Ромео. Разумеется, он был джентльменом И вот, пока Брайди и капитан Мориарти сидели в гостиной или прогуливались в саду, мисс Вил и мистер Макартур тоже находились там, оживленно беседуя между собой, – так сказать, выступали в качестве ширмы, за которой их друзья налаживали взаимопонимание. Мистер Макартур был человек несимпатичный и холодный. Он не улыбался и вообще не пытался быть приятным собеседником. Из-за оттопыренной нижней губы был похож на капризного ребенка, все лицо – в рубцах от оспы. Глаза немного странные, словно их вставили кое-как, посажены слишком широко, один глаз немного выше другого. Вид у него был высокомерный. Гостиную мистера Кингдона он оглядывал, скривив губу, словно считал, что здесь чего-то не хватает. Но уж ему-то важничать совсем не пристало. Носит низшее офицерское звание, служит в самом никчемном полку, под командованием Фиша, причем полк этот едва успели создать, как тут же расформировали: война кончилась раньше, чем ожидалось, и Макартур остался не у дел. Любой из присутствовавших мог бы произвести нехитрый расчет: офицерское звание обошлось ему в 400 фунтов, а что взамен? Энсин на полставки. Это означало только одно: неудачник. Я и не рассчитывала на то, что он примется очаровывать меня, как капитан Мориарти очаровывал Брайди. Энсин на полставки был не в том положении, чтобы добиваться внимания бесприданницы. К тому же он был молод, ему, как и мне, было только двадцать два года. А может, и двадцать один. Он уклончиво говорил о своем возрасте, как и о многих других вещах. – О да, – заявил он, – я подумываю о том, чтобы стать адвокатом. – Ха, адвокатом! Можно подумать, эта профессия сама стучалась к нему в двери. Разумеется, он был джентльменом. Во всяком случае, вел себя, как джентльмен, и образование получил надлежащее. При случае, по его словам, был не прочь развлечься псовой охотой, мог щегольнуть цитатой из Горация, немного понимал по-гречески, – и поэтому мистер Кингдон рассудил, что такой человек достоин чаепития с его семьей. Но выяснилось, что отец его был торговцем, продавал ткани. Макартур утверждал, что его отец – крупный торговец, его предприятие не какой-то там лоток, торгующий лентами. Он поставлял ткань для формы военнослужащих армии и военно-морского флота, так что не думайте, будто мистер Макартур-старший стоит за прилавком с портновской измерительной лентой на шее. И все же нельзя было отрицать, что офицерское звание мистера Макартура-младшего оплачено из прибылей от продажи сорочек и белья. Чувствовалось, что данное обстоятельство сильно угнетает сына торговца, все существо которого составляла гордыня. Поэтому мы много слышали о том, что значит принадлежать к роду Макартуров. По словам мистера Макартура, его дед был лэрдом[5] Стратклайда в Аргайлшире, и прадед тоже, и так далее в туманную глубь веков, а первый Артур – основатель рода – был не кто иной, как сам король Артур. Но дед и семеро его сыновей, один из которых был отцом мистера Макартура, в битвах той эпохи заняли не ту сторону, воевали за «короля из-за моря»[6]. Нет, он не был католиком, поспешил добавить мистер Макартур, такой выбор был сделан из политических соображений и ради славы Шотландии. После разгрома под Каллоденом они лишились всех имений и титулов, и отец мистера Макартура, после многочисленных злоключений, наконец обосновался в Плимуте. Там он женился на будущей матери мистера Макартура, обзавелся двумя сыновьями. Мистер Макартур был младшим в семье, и это постоянно его раздражало. Дело не в том, что он хотел стать торговцем тканями, но ему было обидно, что их семейное предприятие в Плимуте перешло к его брату только потому, что тот родился первым, а сам мистер Макартур прозябал в гарнизоне Холсуорси в ожидании возможных перспектив. – Дорогой друг, – с искренним сочувствием произнес наконец мистер Кингдон. – Какая ужасная история. Для вашего отца, должно быть, это глубокое потрясение. – Да, глубокое, – подтвердил мистер Макартур. – Незаживающая рана. Оскорбление, напоминающее о себе каждый божий день. Он говорил с волнением в голосе. И о собственной ране тоже: ему, потомку лэрда Стратклайда и, возможно, самого короля Артура, приходится давать объяснения в скромном доме священника в Девоне. Разве это не оскорбительно? Гордость не позволяет ему доказывать свое дворянство, но реальность его нынешнего положения такова, что он вынужден это делать. Капитан Мориарти был сама пристойность, неизменно любезен и учтив, а мистера Макартура словно что-то снедало изнутри, нечто темное и жгучее. В нем пылал заглушенный огонь, и было в том огне что-то интригующее для меня. Скажу прямо: меня к этому влекло. Бывало, он сидел неподвижно и молчал, пока капитан Мориарти обхаживал Брайди. Но в саду, когда Брайди и ее капитан находились неподалеку, могли видеть нас, но не слышали, мистер Макартур порой позволял себе позабавить меня. Он умел точно и зло пародировать других, великолепно имитировал Мориарти, толкающего напыщенную речь. Худощавое лицо Макартура прекрасно передавало деланое изумление Мориарти, удивляющегося собственной образованности. Это было отвратительно, но находило отклик в гадких уголках моего существа. Я обнаружила, что и во мне живет неплохой пародист: я отлично изображала строгого мистера Кингдона и его рокот, когда он изрекал благочестивые сентенции. Мне было стыдно, что я передразниваю своего благодетеля, ведь он был так добр ко мне, но я не могла устоять перед соблазном продемонстрировать искрящиеся игривые грани своей натуры и рассмешить надменного мистера Макартура. И не только рассмешить. По его взглядам и легким намекам, которые могла заметить только жаждущая мужского внимания девушка, я начинала понимать, что мистер Макартур проявляет ко мне некоторый интерес, и старалась его оправдать. И это не был флирт. Если бы Брайди тогда сказала: «Лизбет, ты же с ним флиртуешь!», я с ходу опровергла бы ее слова, возможно, ответила бы в шутливом тоне, что мое поведение по отношению к мистеру Макартуру – просто репетиция на будущее: глядишь, когда-нибудь в доме бриджрулского священника появится и более подходящий претендент. И это была бы правда, но не вся. Тогда я этого не сознавала, но теперь понимаю, что я наблюдала не за ним, а за собой. Мне стали открываться некоторые стороны моего существа, которые никогда прежде не проявлялись, и это чертовски волновало. И вот наступил решающий момент – я ясно помню его, словно он был запечатлен на гравюре, которая всегда стоит перед глазами – день перед ночью летнего солнцестояния. Накануне нам нанесли визит мистер Макартур и капитан Мориарти. Мы сидели в гостиной, договаривались о том, что завтра вечером встретимся и пройдемся до деревни, посмотрим, как местные жители танцуют вокруг костра. Мы-то сами – леди и джентльмены – танцевать не намерены, не станем предаваться беспутным забавам, в отличие от деревенских жителей, которые, с раскрасневшимися лицами, будут ликовать оттого, что настала ночь летнего солнцестояния, когда многое дозволено и все правила временно отменены. Мы просто полюбуемся на пылающий костер, на то, как будут взметаться ввысь искры, когда Экстенс, деревенский кузнец, подбросит в огонь новое полено; поудивляемся тому, как необычно выглядят в ночи знакомые предметы. Понаблюдаем, как парочки, которых почти не видно в тени костра, постепенно растворяются в темноте. Наши гости собрались уходить, начался ритуал проводов: мистер Мориарти и Брайди прощались на гравийной тропинке; миссис Кингдон спускалась к ним с крыльца; мистер Кингдон пошел наверх за книгой, которую он обещал мистеру Макартуру; я стояла на улице у самого входа в дом. Мистер Макартур задержался в гостиной. Я оглянулась и вижу: вот он, стоит в обрамлении двух дверных проемов, и коридор – словно воздушный канал, вдоль которого мы смотрим друг на друга. Поток воздуха между нами, узкая линия видимости словно соединили нас некой интимной нитью. На одном конце канала – молодая женщина, которой любопытно, как это – почувствовать в себе мужскую плоть, на другом конце – молодой человек, взглядом настоятельно требовавший к себе внимания. У нас было всего несколько секунд, но он успел ими воспользоваться. Приложил руку к груди, словно погладил себя, растопырив пальцы на кителе, и вопрошающе склонил набок голову, всем своим видом изображая покорность и страстное томление. Как много можно выразить одним лишь наклоном головы! Это мгновение – длившееся секунду, не больше – полностью обезоружило осторожную Элизабет Вил. Словам я бы ни за что не поверила, а этому жесту – руке, прижатой к груди, и этому причудливому призыву, выраженному наклоном головы, – поверила. Затем мистер Кингдон спустился со второго этажа, миссис Кингдон оглянулась на меня, мистер Макартур надел шляпу, и мисс Вил выплыла из дома впереди него, и день вдруг показался таким прекрасным, что у меня от радости бешено забилось сердце. Трепетное незнакомое существо