– Дорогая, – заговорил мой муж, в этот раз с нежностью в голосе. – Дорогая моя, я понимаю, для вас это тяжкое испытание. Как и для любой матери. – А для отца – нет? Мистер Макартур убрал руку с моего плеча, сложил записку, сунул ее в карман. – Ему там понравится, – ответил он. Повисла тишина. Мы оба понимали, до чего неубедительно звучат его слова. – Это необходимо, – сказал он, и сейчас у нас с ним была одна печаль на двоих. Мистер Макартур велел мне не прощаться с Эдвардом. Иначе, по его мнению, расставание выйдет слишком тяжелым. – Но его нужно подготовить, – возразила я. – Нужно ему все объяснить. – Вздор, – ответил мистер Макартур. – Пусть взойдет на корабль в веселом настроении. Если будет знать, что ему придется расстаться с родными, он раскапризничается. – Но тогда он начнет капризничать после отплытия, когда поймет, что произошло! – Ничего, переживет. Быстро пообвыкнется, – ответил мой муж. – У детей память короткая. Вместе с мистером Макартуром и мистером Скиннером я проводила Эдварда в каюту. Мистер Скиннер стал демонстрировать ему всякие хитроумные приспособления для размещения и закрепления вещей. Пока Эдвард рассматривал, как работает задвижка стенного шкафа, мистер Макартур глазами показал мне на дверь. Я замешкалась. Он жестом повторил свой приказ. Я наклонилась, чтобы поцеловать сына. Обнять его на прощание. Но в этот момент задвижка интересовала его больше, чем мама: задвижка – это что-то новое, а мама – знакомая и незыблемая, как воздух. Мистер Макартур спешил выпроводить меня, подталкивал к двери. Прежде чем выйти, я вытащила из лифа платья носовой платок и сунула его в вещи Эдварда. Я покинула судно, но знала, как все будет. Через некоторое время мальчику надоест рассматривать новые устройства, он оглянется вокруг, ища маму, и, не увидев ее, спросит, где она, а ему скажут, что мама ушла. И что он не увидит ее несколько лет. Пока время для него еще ничего не значит, но он поймет главное: мама бросила его. Он посмотрит снизу вверх на мистера Скиннера и усвоит: отныне, кроме как на этого человека, ему не на кого будет положиться. Он заплачет – в первую очередь оттого, что его предали. Предали, позволив с радостью, ни о чем не думая, взбежать на борт корабля. Зря я послушала мужа. До того, как подняться на корабль, мне следовало все объяснить сыну, вытерпеть его возмущение, быть с ним рядом, пока он не успокоится. Даже в самый последний момент я могла бы сказать: «Эдвард, отвлекись от этой задвижки. Я ухожу». А я струсила. Была взволнована, не уверена в себе. Знала только, когда сходила с корабля, спотыкаясь и оступаясь, что допустила чудовищное зло. Я проявила слабость и – видит Бог – очень сожалею об этом. Дом родной Мистер Макартур из всех сил старался подорвать позиции Старой Волынки, и на данный момент вроде бы получалось, что он побеждает в этом противостоянии. Мой муж продолжал кричать об оскорблениях и бесчинствах, но чувствовал: я видела, что общая атмосфера в колонии меняется. Он чутко улавливал настроения людей, и, судя по его рассказам, кое-кто из сослуживцев, похоже, стал его избегать. Некоторые старались незаметно ускользнуть под защиту губернатора. Даже я, жена офицера, живущая на отдаленной ферме в Парраматте, чувствовала: каждый стремится прикрыть собственный зад, который вдруг оказался голым. Однажды вечером я сидела одна в гостиной. Тут появился муж. – Моя дорогая, любимейшая супруга, – начал он. У меня напряглись все нервы. – Вы всегда были королевой среди жен, – продолжал мистер Макартур. – И ваше терпение наконец-то вознаграждено. Я решил, что мы продадим все наше здешнее имущество и вернемся на землю наших предков. Мое состояние было сравнимо с состоянием женщины, которая находилась на краю высокой скалы в Буде[24], шла там спокойно по траве и вдруг поскользнулась. Еще мгновение, и сила тяжести увлечет ее вниз, но пока она уверена, что еще успеет сделать шаг назад. Она не испытывает ужаса, а лишь представляет, как падает в какую-то сеть или ее подхватывает ангел. Срываясь в пропасть, она так и будет улыбаться. Но не будет ни сети, ни ангела. Она станет отчаянно за что-нибудь цепляться – за травинку, за воздух. – Какое счастье! – воскликнула я дрожащим голосом, а муж улыбался, словно разделяя мою мнимую радость. – Какое счастье снова увидеть дом родной! Чудесная новость, – продолжала я, будто надеялась потоком слов помешать претворению в жизнь этой идеи. Как и подобает человеку, тоскующему по родине, придала своему лицу восторженное выражение, а сама ждала, когда же меня посетит вдохновение. Я всегда знала, что возвращение в Англию неизбежно, но убеждала себя, что это произойдет не сегодня, а завтра или в следующем месяце, или в следующем году. А теперь ужасалась тому, что позволила себе жить в заблуждении. Вечера в моем укромном уголке, послеполуденные прогулки по холму, дети, родившиеся здесь, и те, которые умерли, – я привыкла считать, что так будет всегда. – Я предложу все это Его Превосходительству, – сказал мистер Макартур. Губернатора Его Превосходительством он всегда величал с насмешкой. – Только у государства найдутся деньги, чтобы купить столь дорогое поместье. Запрошу две тысячи фунтов. Столько стоит один наш дом. Он не откажется от такого предложения. Именно фраза «не откажется от такого предложения» натолкнула меня на гениальную мысль. – Две тысячи фунтов! – воскликнула я. – Вы необычайно щедры, мистер Макартур. Роскошный подарок. Его Превосходительство будет тронут. – Подарок! – вскричал мой муж. – Подарок Его Превосходительству! – Это лишь подчеркивает ваше благородство, с коим вы отдаете себя служению колонии, – вдохновенно продолжала я – сама невинность. – Вы трудитесь больше, чем того требует служебный долг, то и дело мчитесь в Сидней и обратно, загоняя лошадь, вносите неоценимый вклад в процветание колонии! А теперь еще великодушно предлагаете в дар лучшую ферму во всем Новом Южном Уэльсе – полностью расчищенный от леса и засеянный участок, с великолепным домом, да еще и с домашним скотом в придачу – лошадьми и, конечно, овцами. Ведь что ни говори, а у вас имеется дюжина чистокровных испанских овец, которые вообще водятся только в Испании! Тут я заставила себя остановиться, потому как почувствовала, что перестаю контролировать свою речь, да и в голосе появилась излишняя пронзительность. – Разумеется, две тысячи фунтов – это только за землю и дом, – произнес мой муж. – За посевы и скот будет назначена отдельная цена. Пожалуй, скажу Старой Волынке, что не готов рассматривать суммы менее трех тысяч. Я кивнула, но позволила себе чуть нахмуриться. Сказала: – Нам удалось устроиться здесь с комфортом. Надеюсь, что и на родине мы будем жить с не меньшим размахом. Ваш дорогой брат подыщет для нас скромный домик. Да и ваши сослуживцы, возможно, посоветуют вам, как жить на ваше жалованье наилучшим образом. Ответом мне было многообещающее молчание мистера Макартура. – Лошади, – произнес он. – Я ведь совсем забыл про лошадей. Самые чистокровные кони в стране. Пожалуй, надо назначить четыре тысячи. В его голосе слышалось сомнение, и, если честно, сумма действительно была колоссальной. – Вы много лет служите Короне верой и правдой, – подыгрывала я, – и, если он потребует, чтобы вы уступили поместье за меньшую цену, это будет оскорблением. Мистер Макартур вскочил на ноги как ужаленный, поворошил кочергой угли в камине и снова степенно опустился на стул. Сыграл мой козырь – слово «оскорбление». И мне подумалось, что мы с хитроумным мистером Макартуром, в конце концов, не так уж сильно отличаемся друг от друга. В порыве вдохновенной изобретательности я сделала все, что от меня зависело. Но в окончательном исходе дела я не могла быть уверена. Да, существовала вероятность, что правительство задумается, почему это нужно платить четыре тысячи фунтов за то, что оно само же выделило бесплатно, и тогда мы останемся. С другой стороны, не исключено, что губернатор, не чая избавиться от мистера Макартура, заплатит любую требуемую сумму, и мы уедем в Англию. Губернатор сообщил мистеру Макартуру, что немедленно направил письмо в адрес правительства, от всей души рекомендуя выкупить у моего мужа поместье. Но в Уайтхолле не были уверены в правильности такого решения. Наоборот, чиновники во властных структурах, по-видимому, немало удивились, что офицер, получающий жалованье от Его Величества за свой труд на государственной службе, нашел возможность сколотить огромнейшее состояние за столь короткий срок. Внезапно Уайтхолл заинтересовался капитаном Джоном Макартуром и его деятельностью в связи с поставками рома, ввозившегося в колонию под его надзором. Разговоры о продаже поместья прекратились. Но я не спешила праздновать победу. Возможно, это была лишь передышка. Я ведь знала своего мужа. Если он что-то решил, просто так не отступит. Каждый вечер я, как и раньше, посещала свой укромный уголок, но теперь в грустном настроении, в предчувствии расставания. Признаюсь, приходили мне в голову и другие мысли. Мышьяк. Белладонна. Могла ли я обратить свои мысли в действия? Разве что в воображении. Моя жизнь была одновременно и проще, и сложнее любой придуманной истории. К тому же я знала, что я не убийца. Ключ и замок Как-то вечером, примерно год спустя после разговора о четырех тысячах фунтов, мистер Макартур изложил мне еще один грандиозный план. – Дорогая, – начал он, когда мы после ужина расположились у камина, – с некоторых пор мне очевидно, что у нас имеется лучшее из того, на чем можно заработать большие деньги. Я размышлял о нашем будущем здесь и понял, что мы должны заняться производством тонкорунной шерсти. – Тонкорунной шерсти! – воскликнула я, и только тот, кто знал меня лучше, чем мистер Макартур, расслышал бы в моем возгласе изумленную иронию. – Любой разумный человек понимает, что колония должна производить продукцию, которую можно экспортировать, – продолжал он. – Шерсть отвечает всем требованиям. Мы уже доказали, что овцы прекрасно приживаются в здешних краях. Я прикрыла нижнюю часть лица веером, якобы заслоняя щеки от жара, исходившего от камина. – Овцы испанской породы, что я прикупил, показали, чего можно достичь, – продолжал он. – А идея спаривания испанских баранов с овцами менее ценных пород дала результаты, превзошедшие все мои ожидания. Прикрываясь веером, я наблюдала за мужем. Мистер Макартур ничем не выдавал, что никогда и не планировал осуществлять эту идею, как он выразился. Нет, он не притворялся, не лгал. Ему было свойственно увлекаться теми версиями, которые он излагал, при этом напрочь забывая, что они не соответствуют действительности. И в этом состояло его главное преимущество. Расхаживая по комнате, он рассуждал о своих планах с такой страстью, что в уголках рта у него пенилась слюна. Оказывается, это с его подачи была выведена порода овец, дающих шерсть невиданного доселе качества. А теперь он лично намерен заняться ее экспортом и сбытом на рынке. Недостаточно просто погрузить руно с фермы Джона Макартура в бочках на корабль и отправить его в Лондон, рассчитывая на то, что торговцы шерстью сбегутся к пристани, требуя, чтобы настриг продали именно им. Такой товар должен сопровождать знающий человек – тот, кто умеет заключать выгодные сделки, кому можно доверить ведение коммерческих вопросов торговли. И с этой задачей способен справиться только сам мистер Макартур. Он постарается при первой же возможности найти подходящий предлог, чтобы оформить отпуск, и отправится в Лондон с партией шерсти. Извиняясь, мой муж сообщил, что мне придется остаться в Новом Южном Уэльсе. Наговорил льстивых слов с три короба. – Дорогая моя, я прекрасно понимаю, с какими трудностями вы столкнетесь, отстаивая здесь наши интересы, – сказал он. – Я глубоко убежден, что из тысячи человек не найдется и одного, кто обладал бы надлежащей решимостью и надлежащим упорством, чтобы преодолеть их. Но я верю в вас, моя дорогая супруга. Вы справитесь с ними, чем заслужите мою благодарность и доставите мне полное удовольствие. Мне пришлось сделать вид, будто я сомневаюсь в своих способностях. Нельзя было показывать, что я одобряю его идею. Но выбрать верный тон не составило труда, ведь муж почти не слушал меня. Он уже воображал, как шагает по Лондону – Ясон нового мира, покоряющий всех своим золотым руном. Сложнее было скрыть от него свою радость. Плыть до Англии полгода. И полгода обратно. Год в Лондоне на то, чтобы попытаться устроить сделки купли-продажи. Это уже два года. А если мы с Ханнафордом будем регулярно отправлять новые партии шерсти, возможно, мистер Макартур сочтет необходимым задержаться в Лондоне, чтобы организовать сбыт дополнительных поставок. Задача состояла в том, поняла я, – как и мой муж, обратив взгляд в будущее, – чтобы обеспечить поставки шерсти в приличных объемах, но не в таких, благодаря которым мы сумеем заработать достаточно денег и вернуться в Англию. Я дала волю воображению: два года, четыре года. Восемь лет. Но запретила себе надеяться. Ведь он еще никуда не уехал.