— Прошу вашего внимания, друзья! — начал Олег Гоффман, ещё раз постучав по своему бокалу с золотыми дорожками на стекле. — Спасибо. Как вы знаете, последний год выдался для нас особенно трудным, но мы вместе прошли все испытания. Мы — настоящая семья, и я рад работать со всеми вами! По залу прокатились аплодисменты. Некоторые коллекторы тоже хлопали, я для виду пару раз ударил в ладоши, а вот Гриша не торопился проявить уважение верховному начальству банка. — Спасибо, спасибо, — Гоффман жестом остановил овации. — Мы ценим каждого сотрудника — вот почему сегодня вся компания празднует окончание финансового года. Здесь, под вершиной главной башни, собрались высшие и средние звенья, а также некоторые особо ценные специалисты. Несколько этажей снизу вместили в себя начальные звенья… «Не называет нижних пиджаков нижними,» — отправил мне Гриша сообщение, которое я увидел перед глазами, прочел и тут же сморгнул. — Потому что мы — одна команда. Мы вместе переносим все трудности и вместе празднуем наши общие победы. Спасибо вам за продуктивную работу на благо компании и всей России! Снова аплодисменты. Гриша не хлопал. — Но откуда взялись наши сложности? Почему мы вынуждены объединяться и в едином порыве решать кризисные ситуации? Кто виноват в наших бедах? Зал погрузился в полную тишину. Ни писка, ни чиха. Все ждали откровения. — Самое важное в нашей работе — репутация. Репутация конвертируется в валюту, в акции, в наши с вами премии и зарплаты. От репутации зависит наше будущее, наше выживание на рынке. Но некоторые из нас забывают об общем деле… Плюют на наши ценности! Олег Гоффман постепенно повышал голос, и его милая речь наполнялась тревожными и грозными нотами. — Каждый из нас отвечает за репутацию компании. Любая негативная новость просачивается наружу. Мельчайший инфоповод может стоить нам миллионов рублей… «И тогда верхние пиджаки не могут удлинять свои члены и нюхать кокаин из Венесуэлы», — пошутил Гриша в нашей личной переписке. Я сморгнул сообщение, удалив его на всякий случай, и иронично хмыкнул. — И тогда в нашей большой семье кто-то останется без еды и работы! Даже легкое падение акций в цене провоцирует сокращение нашей команды на тысячу человек в день… Так кто же в этом виноват? Кто виноват в увольнениях, сокращениях, в боли тысяч наших коллег⁈ «Сейчас выяснится, что во всем виноваты уборщики, грузчики и консультанты в региональных отделениях, вот увидишь». — Стало модно брать у собственного банка деньги и не возвращать их. Внутренний долг нашей компании недавно достигнул трех миллиардов рублей. Это безнадежные долги — деньги, которые никогда не вернутся на наши счета в полном объёме. Ради личного комфорта многие в нашей семье готовы подставить братьев и сестёр, дорогих коллег и друзей. Вы можете наплевать на коллектив, но тогда коллектив плюнет в вас! Вдруг, прожекторы осветили столы с коллекторами. В слуховом аппарате я услышал приказ из корпоративной сети: «Пожалуйста, встаньте». Посмотрел по сторонам — другие коллекторы нехотя и с кислыми минами вставали. Делать нечего, я тоже встал. И даже Гриша поднял задницу с места. Я увидел на одном из гигантских мониторов на черной колоне видео с собственной оптики, снятое накануне — мои руки пытаются затащить должника обратно в квартиру, но футболка рвётся, и он выпадает в окно и разбивается об асфальт. На всех мониторах чередовались похожие сюжеты: должников избивали дубинками, скручивали, ломая руки, вонзали шокер в шею, в некоторых даже стреляли из табельного оружия. На нескольких экранах я увидел трупы с испуганными лицами. По залу прокатились вскрики, оханья, некоторые вставали с мест, скрипя стульями. Падала посуда, разбиваясь о пол. Гоффман снова постучал по бокалу, и истерика тут же прекратилась. — Не думайте, что вы чем-то отличаетесь от обычных паразитов, ворующих у нашей семьи деньги. Если вы не расплачиваетесь по долгам, то вы — точно такой же вор. Не ждите прощения и снисхождения. Этим ужином мы хотели доказать, как ценим вас. Но и вы не забывайте о своей преданности идеалам компании. А если забудете, вам напомнит наш дружный коллекторский отдел. Нередко их визиты заканчиваются плачевно для должников. Не пополняйте печальную статистику. Экраны погасли, прожекторы отключились, зал погрузился в полную темноту. Из мрака верхнего яруса раздались последние слова Гоффмана: — Хорошего вам вечера, друзья. Наслаждайтесь едой и питьём от наших лучших производителей. Зал погрузился в шум бурных рукоплесканий. В этот раз я хлопать не стал. Глава 4 Ребенок спал, Маруся жарила нам завтрак — на сковородке шипели синтетические яйца вперемешку с парафиновым сыром. Наша квартира утопала в полумраке: солнце за окном еще не взошло, свет горел только над кухонным гарнитуром. Холодный ветер из приоткрытого окна заставлял жалюзи постукивать по стеклу. Я вывел на интерфейс окно браузера и читал интернет-газету. Популярные ресурсы с незапамятных времен игнорировали политику, чтобы не влететь на пачку штрафов от цензоров, так что в открытом доступе в основном можно найти только желтуху и чернуху. В «Вечерней Москве», например, выкладывали слухи о популярных певцах, высказывания одиозных депутатов и вытаскивали наружу грязное белье из жизни блоггеров-миллионников. Весь этот информационный поток снабжался текстовым мусором от заурядных копирайтеров. По какому-то недоразумению этих авторов называли журналистами и даже давали им профессиональные премии. Страницы забиты контекстной рекламой — газета знала о том, что я женат, и предлагала мне заказать проститутку, услуги семейного адвоката, а также улучшить потенцию. Я скучал по временам, когда на моей кибердеке — плате в голове — стояла пиратская прога для обхода и блокировки надоедливых окон. Увы, но на корпоративной службе запрещенный софт себе не поставишь — права рекламодателей защищены законом, и крупные фирмы готовы его соблюдать. Я же свое право не смотреть рекламу могу воплотить только нелегальным способом. Да и нормальную прессу могу найти только в даркнете, а я не хочу оставлять там свой цифровой след, чтобы не ворошить прошлое. Есть еще оппозиционные радиостанции, но они всплывают в эфире сами по себе раз в пару лет, когда власти отвлекаются на эпидемии, протесты и резкие вспышки насилия. Конечно, можно даже на желтушном ресурсе найти нормальные сведения и правдивые высказывания на острые темы, но отыскать подобные алмазы в океане рекламного мусора и информационного шума — задача нетривиальная. Я отпил из кружки сублимированный кофе. Делают его точно не из молотых кофейных зерен. Бодрит — и ладно. А горько-кислый вкус, напоминающий жженый пластик, можно перебить сукралозой. Перед глазами всплыло уведомление о входящем звонке из офиса. — Здравствуйте, доброе утро, — я принял вызов, еле ворочая языком из-за сонливости. — В чем дело? — Здравствуйте, Кирилл Алексеевич. Через полчаса ожидаем вас на рабочем месте. — А что случилось? — спросил я после короткого зевка. — У меня другой график. — Вас ожидает наша группа быстрого реагирования. Вместе с напарником вам предстоит отправиться на арест злостного неплательщика в Электростали-2. Дело срочное, выезжайте прямо сейчас, — и звонок сбросился. От упоминания Электростали у меня участился пульс, но я постарался не выдавать своего беспокойства. Маша поставила мне под нос тарелку с жареными яйцами; тягучий белок смешался с темно-серым сыром, а желток покраснел и покрылся слегка вспененной слизью. Химические приправы из глутамата натрия перебивали неприятный запах и даже пробуждали аппетит мясным ароматом, но я прекрасно знал, что яйца с сыром всегда воняют водоэмульсионной краской. — С кем ты говорил? — спросила меня Маруся. — По работе звонили, надо ехать уже. — Ну Киря… — протянула она. — Может, хватит тебе работать? Давай ты никуда не пойдешь? Подключишься ко мне, будем сериалы смотреть… А потом будешь показывать мне клипы своих любимых групп. Обещаю, буду терпеть все их песни. — Как в универе? — я улыбнулся и зачерпнул склизкий желток ложкой. — Да! — Маша тоже поставила перед собой тарелку и лязгнула по ней вилкой, пытаясь насадить на зубцы гибкий ломтик серого сыра. Она обреченно вздохнула. — Я хочу вернуться назад, лет так на пять. Ты бы меня забирал с учебы и мы уезжали к тебе, чтобы никуда не ходить всю неделю. — Было время… Может, если бы я отучился где-нибудь, тоже стал бы полноценным человеком, а не… вот этим, — я указал вилкой себе на грудь. — Ты мой самый любимый зверь, — подбодрила меня Маруся. — Самый хороший. Пускай и безграмотный. Я не учился. Маше повезло, у ее родителей был свой полулегальный бизнес где-то в районе Барнаула, так что они смогли обеспечить ей первые два курса в российско-китайском финансовом университете. Последние курсы она выплачивала уже из своего кармана — после удачной практики ее взяли в международную контору экономических прогнозов. Глобальный рынок — слишком сложная штука даже для искусственного интеллекта, так что тонкими процессами по-прежнему занимались специалисты. Ну а мои родители рано скончались от болезней, уже и не помню каких. Можно было бы излечиться, но терапия стоила больших денег. От родителей мне ничего не досталось, потому что ничего у нас не было, кроме кредитов, которые после их смерти легли на меня. Сразу после школы я оказался на улице, быстро вошел в криминал, поднялся на заказах, научился стрелять, стал наемником. Выплатил родительские кредиты. Я не обзавелся образованием — только достойной репутацией среди решал. А потом случайно встретил Марусю, стал за ней ухаживать, с учебы забирать, подарки покупать. Я всегда говорил ей, что работаю в киноиндустрии на хорошей стартовой должности, а сам в это время по людям стрелял. В итоге я все-таки устроился коллектором, когда у нас начались серьезные отношения, а на грязные деньги купил нам однушку на Печатниках — не центр, конечно, но и не совсем окраина. — Так зачем тебе звонили? — Маша выдернула меня из воспоминаний. — Ни свет ни заря. Что-то случилось? Я не мог сказать ей, что меня вызывают в Электросталь. Этот район Москвы хорошо известен под другим названием — Квартал. Одного этого слова хватило бы, чтобы Маруся схватилась за сердце и потом весь день переживала бы обо мне. Квартал — место, откуда законники, коллекторы и пиджаки редко возвращаются на своих двоих. Чаще их оттуда привозят уже в разобранном виде. — Гриша накосячил, — соврал я. — Он вчера перепил, мне надо забрать его из обезьянника до начала смены. — Вечно у тебя проблемы из-за него… И зачем тебе только такие друзья? — Ну… — я улыбнулся, — других у меня нет. * * * Я посмотрел на внутренние часы. Почти восемь утра — рабочий день начался сильно раньше обычного. После короткого брифинга нас привели в корпоративный арсенал, где мы могли взять любые пушки и броню под личную ответственность — потеряем или испортим, придется доплачивать из своей зарплаты. Одно радовало: нам обещали премию за предстоящее дело. Лампы включились, арсенал залило белым светом. Я увидел манекены с броней поверх черной формы, оружие на стойках и в шкафах за сетчатыми дверями, столы, заваленные патронами и модификациями под любые задачи. В конце узкого и длинного помещения был оборудован тир с голографическими мишенями. Мы с Гришей разошлись, чтобы выбрать что-нибудь себе по душе. — О, да ты только посмотри, это же настоящая сокровищница Аладдина, — сказал Гриша, подняв со стойки черный автомат со складным прикладом. — Узнаешь? Это второй «Корд», дядя. Серьезная машинка, я с ним на войне даже спать ложился. Спецназовская техника. Это мы берем. Я пробежался взглядом по всему многообразию полицейских пистолетов — «Макаровых», «Перначей» и «Ярыгиных» — и остановился на револьверах. Мое внимание привлек «РШ-73» от «Тульской Баллистики». Ствол длиной в двадцать сантиметров, семь камор под мощные винтовочные патроны и штатный лазерный целеуказатель на планке. Огромный и тяжелый, настоящая ручная гаубица, из которой можно сносить головы сквозь кирпичную кладку. Я всегда любил крупнокалиберные револьверы. Мне нравилось самому взводить курок, чувствовать разрушительную энергию выстрела и гасить отдачу напряжением мышц. Так я лучше контролировал себя в бою, это мой способ сохранить самообладание и по максимуму использовать возможности, которые дает ускоритель рефлексов. Изначально такие пушки задумывались для спорта и охоты, а не реального боя — настолько они громоздкие. Руки быстро устают, да и прицелиться из такой пушки сложно. По-хорошему, мне нужны были «альтеры» для компенсации стрельбы. Но я никогда не отрезал бы себе руки — даже ради настоящего американского Магнума. Я нашел другое решение. Биоинженерия популярна в народе, а вот к нанотехнологиям в России всегда относились с презрением и непониманием — так сложилось исторически из-за коррупционных скандалов в начале века. А зря: да, это дорогой вариант модификации тела, зато он не требует ни подключения к мозгу, ни ампутации конечностей. Примерно четыре года назад я спустил все деньги в «Росмикротехе». Инженеры укрепили пучки мышечных волокон в сухожилиях моих рук эластичным каркасом из углеродных нанотрубок. Там, где мышцы обычного человека порвались бы от натуги, мои выдерживают огромное напряжение — даже боли нет. Связки обрели небывалую крепость и упругость, я стал заметно сильнее. Но самое главное — нанотрубки позволили мне играючи стрелять из тяжелых револьверов. В отличие от киберпротезов, это улучшение не требовало дополнительных денежных вложений для обновления софта и замены изношенных деталей. От меня требовалось просто держать мышцы в тонусе и отжиматься по утрам. — Ты реально с этим пойдешь? — Гриша усмехнулся. — Ковбой, типа? — Точно. Пошли пристреляемся. Следующие двадцать минут мы жгли порох и тратили патроны, пока не приноровились к новым стволам и не отрегулировали их под себя. Гриша мастерски расправился с целями, пулевыми линиями он прочертил несколько голографических голов и грудин, срезал движущиеся мишени короткими очередями. Система оценила его стрельбу на девять баллов — оценка высветилась на экране над стойкой. Надо мной сияла скромная семерка. Я ни разу не промазал, но поразил не так много целей, как мой напарник. Пуль-то в револьвере меньше. Зато я привык к экстрактору гильз и спидлоадеру барабана. Ощутил вес оружия и понял, с каким усилием бить по раме, чтобы гасить отдачу и одновременно с этим не уводить ствол от цели. — Круто стреляешь, — похвалил меня Гриша. — Эффектно, прям как в кино.