– Так давай проверим, чего проще? – подняла на меня взгляд Женька. – Хорошо, проверим, – не стала я спорить. – И если окажется, что я права, будем выглядеть распоследними дурами. – Всегда можно сказать, что ошиблись адресом. Через двадцать минут мы спустились к моей машине, которая стояла под окнами, а еще через полчаса кружили по Западному району в поисках улицы Холмогорской. Никто из прохожих, к которым мы обращались за помощью, о ней толком ничего не знал, вроде бы улица где-то рядом, но вот где? Это еще больше убедило меня в том, что нас разыгрывают, нет никакой Кошкиной, да и улицы Холмогорской тоже нет. Только я собралась заявить об этом Женьке, как она, ткнув пальцем куда-то влево, завопила: – Вот она! И в самом деле, слева начиналась улица, на ближайшем доме была табличка «Холмогорская, 1». – Третий по счету дом должен быть наш, – удовлетворенно кивнула Женька. Я торопливо свернула. Третий по счету дом был под номером 5а, в глубине двора высилась сталинка с внушительного вида аркой. – Это там, – заволновалась Женька. Ее волнение внезапно передалось мне. Мы въехали в чистенький дворик с детской площадкой, скамейками и котами, которые с важным видом наблюдали за нашим приближением. – Тринадцатая квартира в первом подъезде, – кашлянув, заметила Женька. Я согласно кивнула. Приткнув машину возле палисадника с цветущей космеей, мы вошли в подъезд. Несмотря на отсутствие кодовых замков и домофона, в подъезде было чисто, на окне стояли цветы, у каждой квартиры лежал половичок. Лифта не было. Мы поднялись на четвертый этаж и замерли перед тринадцатой квартирой. Дверь была выкрашена коричневой краской, рядом на стене три звонка, снабженные табличками с фамилиями. – Коммуналка, – прокомментировала Женька и нажала кнопку напротив фамилии Кошкина. Пару минут мы выжидали, потом Женька надавила на кнопку еще раз – с тем же успехом. – Ее нет дома, – пожала я плечами, почувствовав облегчение. Несмотря на слова подружки, наш визит сюда представлялся мне довольно глупым и уж точно бесполезным. Сердито взглянув на меня, Женька позвонила еще раз, теперь уже соседям. Я отвернулась, не желая сие комментировать. Наконец дверь открылась, и я увидела тетку неопределенного возраста, с синеватым лицом, выдающимся носом и глазами навыкате; она удрученно взглянула на нас, и стало ясно: мы оторвали ее от важного дела, о чем сейчас лично я горько сожалела. – Здравствуйте, – кивнула Женька, и я тоже, успев сообразить, что проку от разговора с теткой не будет. Тетка попыталась произнести нечто членораздельное, поняла, что ничего из этого не выйдет, и с грустью вздохнула, уставившись себе под ноги. – Соседка ваша дома? – упрямо напирала Женька. Тетка вновь взглянула на нас и покачала головой. – А где она? Тетка махнула рукой – это могло означать что угодно, от «не знаю» до «катитесь отсюда», – и пошла прочь, забыв закрыть дверь. Женька заглянула в прихожую, намереваясь последовать за ней, и тут в поле нашего зрения возникла девица лет семнадцати, прошипела «зараза» и отвесила тетке пинок, на который та никак не отреагировала, после чего девушка хмуро покосилась в нашу сторону. – Вам кого? – Кошкину, – хором ответили мы. – Нет ее, – сообщила девица, намереваясь закрыть дверь. – А где она? – Откуда мне знать? – Она работает? – не унималась Женька. – Не-а, она на инвалидности. – Значит, ушла куда-то? – Наверное. Девица томилась, я ожидала, что она, не выдержав, захлопнет дверь перед моим носом, но Женька шагнула вперед, оказалась в прихожей, и девица поняла, что безнадежно опоздала. – Я из газеты, – сообщила подружка таким тоном, точно зачитывала приказ реввоенсовета. Девица забеспокоилась и со вздохом спросила: – На мамку соседи жаловались? – Какая еще мамка? – возмутилась Женька. – Моя, естественно, – кивнула девица в глубину квартиры. Тетка, что открыла нам дверь, со счастливой улыбкой на устах размазывалась по стенке. – А что мамка-то, буйная? – на всякий случай проявила интерес Евгения Петровна. – Нет. – Чего ж тогда жалуются? – Она песни поет, громко. – Нас, собственно, Кошкина интересует, – вмешалась я. – Мы получили ее письмо… – На мамку жаловалась? – А было за что? – Нет. Они вроде ничего, уживаются. Мамка, когда из запоя выходит, такая душевная делается. Ее все бабки жалеют, а пьет она по слабости характера. Батя от нас свалил, козел старый, а мамка все никак не угомонится. Пока он с нами жил, она все охала, что он пьяница, дал бы бог спокойно хоть чуть-чуть пожить, прибрав батяню. А он какую-то дуру нашел и к ней свалил. Мамке нет бы радоваться, так она сама запила. Полный дурдом. – Нам бы Кошкину, – со вздохом напомнила я. – Так ее нет, – удивилась девица. – Это мы уже поняли, – кивнула Женька, ее терпению можно было позавидовать. – Вопрос, когда она ушла и когда, предположительно, вернется? – Да ее, наверное, дня три как нет. – Уехала куда-то? – Наверное. – Чувствовалось, что девицу разговор уже утомил и она не знает, как от нас избавиться, но тут тень вдохновения пала на ее лицо, и она заявила: – Надо у Петровны спросить, она все знает. Девушка резво направилась к третьей справа двери и громко постучала, махнула нам рукой, приглашая приблизиться, и распахнула дверь. Возле окна сидела женщина лет шестидесяти, вязала крючком кружево из белых ниток и тихо что-то говорила коту, красавцу килограммов семи весом в ярко-красном ошейнике. Кот почесывал за ухом и иногда в такт ее словам кивал. – Петровна! – заорала девица. Мы от неожиданности подпрыгнули, женщина подняла голову, отложила вязание и не спеша вытащила из ушей беруши. – Чего ты орешь? – спросила сердито. – Как не орать, если ты ничего не слышишь? Тут Кошкину спрашивают, из газеты. – Из газеты? – Женщина с минуту нас разглядывала, потом предложила: – Проходите. Мы прошли, и девица с облегчением закрыла за нами дверь. – Здравствуйте, – громко начала Женька. Женщина посмотрела укоризненно: – Я отлично слышу. Зойка в запое, Юлька ее воспитывает, они целый день орут, кот на кухню боится выходить, хотя должен был привыкнуть. Она что, в газету жаловалась? – внезапно сменила тему женщина. – Нет, – честно ответила Женька и кивнула на меня. – Она прислала нам письмо, довольно странное. У нее как с головой вообще? – С головой у нее нормально, – вздохнув, ответила женщина и вдруг в лице переменилась. – Было, до недавнего времени. – Так, – обрадовалась Женька бог весть чему. – А с недавнего времени? – С недавнего времени чудить стала. – Интересно. А поподробнее нельзя? Петровна махнула рукой: – Кто-то у нее в комнате обыск устроил. Это она так говорит. В ее отсутствие в вещах роется. Замки принялась менять. Стала нервная, вроде как не в себе. Я, признаться, вспылила, потому что обидно стало: кто в ее комнате шарить может? Я, что ли? Вроде как она намекает. Кому такое понравится? Ну, я ей и сказала… разругались мы, одним словом, и с тех пор не разговариваем. Хотя, если честно, – понизила голос женщина, – Зойка вполне могла в ее комнату заглянуть. Ключ Машка раньше в столе на кухне оставляла, а Зойка в белой горячке, когда бутылку ищет, куда хочешь залезет. Хотя какая у Машки бутылка? Она не пьет ничего, кроме чая… – Она ведь на инвалидности? – решила вмешаться я. – Ага. Уж года три. Сердце больное. Нервничать ей никак нельзя, а тут она такое выдумала. С чего бы? Хотя Зойка… – Соседка сказала, что Кошкина отсутствует уже несколько дней, – влезла Женька. – Так и есть. С субботы ее нет, так что, выходит, пятый день сегодня. Мы с Женькой переглянулись. – И где она может быть?