Белые волосы. Черный дождевик, бурые штаны, разложившиеся ботинки и язык — да еще какой. — Эй, Пфиффикус! Силуэт вдалеке обернулся, и Руди тут же засвистал. Выпрямившись, старик тут же пошел браниться с такой лютостью, в какой нельзя было не признать редкостного таланта. Его настоящего имени, похоже, никто не знал, а если кто и знал, то им его никогда не звали. Только «Пфиффикус» — так зовут того, кто любит свистеть, а Пфиффикус это явно любил. Он постоянно насвистывал мелодию под названием «Марш Радецкого»,[4] и все городские детишки, окликнув его, начинали выводить тот же мотивчик. Пфиффикус тотчас забывал свою обычную походку (наклон вперед, крупные циркульные шаги, руки за спиной в дождевике) и, выпрямившись, начинал изрыгать брань. Тут-то всякая благостность разлеталась в пух и прах, поскольку голос его кипел от ярости. В этот раз Лизель повторила подначку почти машинально. — Пфиффикус! — подхватила она, мигом усваивая подобающую жестокость, которой, судя по всему, требует детство. Свистела она из рук вон плохо, но совершенствоваться было некогда. Старик с воплями погнался за ними. Начав с «гешайссена»,[5] он быстро перешел к словам покрепче. Сперва он метил только в мальчишку, но дело скоро дошло и до Лизель. — Шлюха малолетняя! — заорал он. Слово шибануло Лизель по спине. — Я тебя тут раньше не видел! Представьте — назвать шлюхой десятилетнюю девочку. Таков был Пфиффикус. Все единодушно соглашались, что они с фрау Хольцапфель составили бы премилую парочку. — А ну иди сюда! — Это были последние слова, которые услышали на бегу Лизель и Руди. Не останавливались они до самой Мюнхен-штрассе. — Пошли, — сказал Руди, когда они немного отдышались. — Вон туда, недалеко! Он привел ее к «Овалу Губерта», где произошла история с Джесси Оуэнзом, и они молча встали, руки в карманы. Перед ними тянулась беговая дорожка. Дальше могло быть только одно. И Руди начал. — Сто метров! — подначил он Лизель. — Спорим, я тебя перегоню! Лизель такого не стерпела: — Спорим, не перегонишь! — На что ты споришь, свинюха малолетняя? У тебя что, есть деньги? — Откуда? А у тебя? — Нет. — Зато у Руди возникла идея. В нем заговорил донжуан. — Если я перегоню, я тебя поцелую! — Он присел и стал закатывать брюки. Лизель встревожилась, чтоб не сказать больше. — Ты зачем это хочешь меня поцеловать? Я же грязная! — А я нет? — Руди явно не понимал, чем делу может помешать капелька грязи. У каждого из них период между ваннами был примерно на середине. Лизель подумала об этом, разглядывая тощие ножки соперника. Почти такие же, как у нее. Никак ему меня не перегнать, подумала она. И серьезно кивнула. Уговор. — Если перегонишь — поцелуешь. А если я перегоню, я на ворота не встаю на футболе. Руди подумал. — Нормально. И они ударили по рукам. Вокруг все было темно-небесным и смутным, сыпались мелкие осколки дождя. Дорожка оказалась грязнее, чем с виду. Бегуны приготовились. Вместо стартового выстрела Руди подбросил в воздух камень. Когда упадет — можно бежать. — Я даже не вижу, где финиш, — пожаловалась Лизель. — А я вижу? Камень врезался в грязь. Они побежали — рядом, толкаясь локтями и пытаясь забежать вперед другого. Скользкая дорожка чавкала под ногами, и метров за двадцать до конца оба разом повалились на землю. — Езус, Мария и Йозеф! — заскулил Руди. — Я весь в говне! — Это не говно, — поправила Лизель, — это грязь, — хотя не была так уж уверена. Они проехали еще метров пять к финишу. — Ну что, ничья? Руди оглянулся — сплошь острые зубы и выпученные синие глаза. Пол-лица раскрашено грязью. — Если ничья, мне же все равно положен поцелуй? — Еще чего! — Лизель поднялась и стала отряхивать грязь с курточки. — Я тебя не поставлю на ворота. — Подавись своими воротами. На обратном пути на Химмель-штрассе Руди предупредил: — Когда-нибудь, Лизель, ты сама до смерти захочешь со мной целоваться. Но Лизель знала другое. Она дала клятву. Никогда в жизни она не станет целовать этого жалкого грязного свинуха, и уж точно не станет сегодня. Сейчас надо заняться делами поважнее. Она оглядела свои доспехи из грязи и огласила очевидное: — Она меня убьет. «Она» — это, конечно, была Роза Хуберман, известная также как Мама, — и она впрямь едва не убила. Слово «свинюха» по ходу свершения наказания звучало без продыху. Роза измесила ее в фарш. ПРОИСШЕСТВИЕ С ДЖЕССИ ОУЭНЗОМ Как знаем мы оба, Лизель на Химмель-штрассе еще не было, когда Руди свершил свой детский позорный подвиг. Но стоило оглянуться в прошлое, и ей казалось, будто она все видела своими глазами. Ей почти удавалось узнать себя в толпе воображаемых зрителей. О подвиге ей не рассказывал никто, но Руди компенсировал с лихвой, поэтому, когда Лизель наконец решила вспомнить свою историю, происшествие с Джесси Оуэнзом стало такой же ее главой, как и все, что девочка наблюдала сама. То был 1936 год. Олимпийские игры. Олимпиада Гитлера. Джесси Оуэнз только что выиграл четвертую золотую медаль, завершив эстафету 4x100 метров. По миру пошли толки о том, что он недочеловек, потому что чернокожий, и Гитлер отказался пожать ему руку. В Германии даже самые отъявленные расисты дивились успехам Оуэнза, и слава о его рекорде просочилась сквозь щели. Никто не впечатлился сильнее Руди Штайнера. Пока вся семья толклась в гостиной, Руди выскользнул за дверь и двинулся на кухню. Нагребши из печи угля, наполнил им всю невеликость своих горстей. — Вот! — Руди улыбнулся. Приступим. Он мазал уголь ровно и толсто, пока не выкрасился в черное весь. Даже волосам досталось. Руди полубезумно улыбнулся своему отражению в окне, а потом в одних трусах и майке тихонько умыкнул братнин велик и покатил к «Овалу Губерта». В кармане он спрятал пару кусков угля про запас — на тот случай, если краска с него где-нибудь облезет. В мыслях Лизель луна в тот вечер была пришита к небу. А вокруг пристрочены тучи. Ржавый велик врезался в ограду «Овала Губерта», и Руди перелез на стадион. На другой стороне он хило затрусил к началу стометровки. Приободрившись, неуклюже выполнил несколько разминочных упражнений. Выковырял в шлаке стартовую колодку. Дожидаясь своего мига, топтался рядом, собирался с духом под небом тьмы, а луна и тучи наблюдали за ним — пристально. — Оуэнз в хорошей форме, — повел комментарий Руди. — Возможно, это его величайшая победа за все…