То, что в этот день увидел Сергей Леонтьевич, было не просто рождением корабля. Рождался морской Балтийский[13] флот. Суровая Ладога становилась его колыбелью. В Свирском устье развело высокую волну. Белые барашки бежали в гору, к серому небу. Петровская шнява готовилась к отплытию. Бухвостов собирался взойти на борт, когда услышал, что его кто-то зовет. На пристани стоял олонецкий батюшка Иван Окулов. Приметно было, что он спешил, опасаясь не застать шняву. Прерывисто дышал. Только крест на затрапезной поддевке выдавал его сан. Сержант положил руки на плечи старика и почувствовал, что плечи дрогнули. — Будь добр, скажи, — попросил отец Иван, — видел ты Тимошу в последнем бою? — Видел. — Как умирал мой сын? Сергей Леонтьевич молчал, не в силах одолеть волнение. — Отвечай, — потребовал старик. — Поверь, отец, — проговорил сержант, — если и меня ждет погибель на ратном поле, ничего другого не хочу — умереть, как Тимофей… На шняву подняли сходни. Долго еще Бухвостов видел удаляющуюся согнутую фигуру старика на пристани. Ветер разносил его седые волосы. И долго еще слышался стук плотницких топоров со стапелей. 4. СВЕТЛИЧНАЯ БАШНЯ На дневку шнява, возвращавшаяся с Олонецкой верфи, бросила якорь у Шлиссельбургской крепости. На острове почти не осталось следов недавней тяжкой осады. Бреши, пробитые в стенах, заделаны известняковой плитой, валунами. Новая кладка отличалась от старой только тем, что выглядела посветлее. Единственное уцелевшее от огня деревянное здание было разобрано по бревнышку, переправлено вниз по Неве и заново поставлено на берегу в устье Ижоры, как попутный дом для едущих в Шлиссельбург. Посреди острова начали сооружать высоченную вышку, чтобы врага можно было разглядеть за десятки верст, задолго до того, как он подойдет к крепости. Все в Орешке шло по заведенному порядку. Подъем с рассветом. Отбой с закатом. Гулкий шаг караулов. На стенах постовые ходили с мушкетами, вскинутыми на плечо. С башен поглядывали в сторону Корелы. Там еще держались шведы. Но уже чувствовалось, что крепость числится на второй линии. Падение Ниеншанца, и в особенности создание новой твердыни на взморье, отодвигало противника на почтительное расстояние от невского истока. Пушек в Шлиссельбурге насчитывалось немало. Но почти все отстрелянные, побывавшие в огне. А гарнизон, хотя и многочисленный, состоял из послуживших солдат. Среди них встречались и инвалиды, покалеченные при нотебургском штурме. Самыми молодыми и озорными жителями крепости стали подростки из школы «барабанной науки». Школа эта только что начиналась, и учеников для нее набирали из бездомных ребятишек-сирот. Временами они устраивали меж собой такие баталии, что инвалидам с трудом удавалось разнять их. Надавав тумаков, обещали: — Ужо в полку навоюетесь… Сергей Леонтьевич обошел всю крепость. Он искал Васену и не находил ее. Расспрашивать о взятых по навету не годилось. Бухвостов бродил по каким-то темным переходам в толще стен. Разрывая паутину, на ощупь пробирался по шатким лестницам на верхушки башен. Спускался в подземелья, настоящие каменные мешки. Но нигде не было и помина о несчастной девушке. Порой он негромко звал: — Васенушка! Эхо ударялось о камень и возвращало ему имя, ставшее сейчас, в беде, таким дорогим. Сергей Леонтьевич знал, что Васену должны были отправить в Преображенское. Но обоз к Москве еще только собирался. Налаживались телеги. Подкармливали коней. Посылали подставы на каждую сотню верст дороги. Солдаты спорили, кому ехать конвоем, — удачливому при такой поездке можно завернуть в родную деревню на побывку. Неужели девушку поспешили увезти с нарочным? Страшно было подумать об этом. Какая судьба! Вся семья погублена в застенке, и Васену не миновала злая участь… Бухвостов стоял на краю острова. Ветер рябил озерную воду. Сержант смотрел прямо перед собой. Ворот мундира, как удавка, сжимал шею. Бухвостов рванул крючки. Но удушье не проходило. Ладонями растер лоб, щеки… Услышал голос, несмело звавший его: — Господин сержант! Оглянулся и заметил пожилого солдата с обмотанною тряпьем рукой. Был он очень веснушчатый, только глаза оставались без отметинок. — Чего тебе? — спросил Сергей Леонтьевич. — Ты не признал меня, господин сержант, — сказал солдат, — оглоблинский я. С тобой от Вышнего Волочка о прошлый год в походе был. — Не помню. Что надо? — снова спросил Бухвостов. Солдат посмотрел, нет ли кого поблизости, и шепнул: — Ищи Васенку в Светличной башне. Бухвостов принялся расспрашивать. Но Васенин земляк ничего толком не мог ответить. — Мне тут быть не с руки, — опасливо промолвил он и ушел. Светличная отличалась от других башен. Находилась она между Королевской и Государевой, ближе к первой. Но снаружи ее не разглядеть. Она не возвышалась над стеной, а неразличимо сливалась с нею. И только изнутри крепости был заметен полукруглый каменный обвод. Даже видом своим башня пугала. Сложенная из тяжелых плит, глухая, с единственным небольшим оконцем, она казалась давяще мрачной. В нее вела каменная же, в несколько ступеней, полувинтовая лестница. Бухвостов толкнул дверь, она тяжело отошла. В светелке — по ней и башня называлась Светличной — под низким сводчатым потолком храпели солдаты. Наверно, из ночного дозора вернулись. Спали на полу, раскинув руки. Сержант, шагая через лежащих, обошел помещение. Вторых дверей здесь не было. Рядом со светелкой — ход на стену. Сергей Леонтьевич возвратился во двор. Что же могли значить слова веснушчатого о Васене? Почему-то сержант боялся отойти от башни хоть на шаг. Он ощупывал ладонями холодные плиты. Никаких надежд не оставляла эта безмолвная каменная громада. Между стен, как в ущелье, сильно потянуло ветром. С головы Бухвостова смахнуло треуголку. Он нагнулся за нею и тут увидел, что в башне есть еще проем — настоящая крысиная нора, заплывшая грязью. Пошарил руками, наткнулся на железные прутья. Сергей Леонтьевич лег на землю, чтобы заглянуть в забранную решеткой дыру. Сердце билось так, будто кто-то держал его в злых лапах, — то сожмет, то отпустит. За решеткой, в сумраке, ничего не разглядеть. Прошло время, прежде чем сержант освоился с темнотой. И тогда он увидел глаза, в упор смотревшие на него оттуда, из подземелья. Бухвостов отшатнулся. — Ты кто? — спросил шепотом. Слова, прозвучавшие в ответ, перевернули душу: — Дядь Сергей, я знала, что ты придешь. К пальцам, сжимавшим решетку, приникла теплая щека. Сержант охнул, словно ударили его. По железу, по пальцам текли Васенкины слезы. Узнать ее было нельзя. Исхудалое, в ссадинах лицо, тонкие руки, закованные в цепь. При каждом движении цепь скрежетала. На шею девушки набита деревянная колодка. Когда Васена прижалась к железным прутьям, колодка краем поднялась, сдавила горло до удушья. Но Васена не отходила, все шептала, шептала: — Помру я скоро… Спрашивают, пошто я из деревни ушла? Зачем в войске? Да знаю ли ведовство? Да нет ли умысла на государево здоровье?.. Помру я… В том, как сказала Васена эти два последних слова, не было ни отчаяния, ни горя. Просто она говорила о том, что скоро все кончится — и жизнь, и мучения. Сержант гнул, ломал железные прутья. Освободить Васену. Бежать! Бежать! Опомнился. Подумал — как нелепа эта первая, захватившая его мысль. Бегством только вконец погубишь девушку. Да и куда денешься с острова? У подземелья даже стражи нет, потому что отсюда все равно не убежишь.