Когда стала известной причина частых отлучек на озеро, не таился. Пропадал там месяцами. Отделывался от материнских забот коротенькой цидулкой, посланной с Леонтьичем: «В Москве я быть готов, только гей-гей дела есть, и то присланной известит явнее». Бухвостову всегда казалось, что Петр далек от матери, от ее тихих теремов, неусыпных забот и тревог. Но когда Наталья Кирилловна умерла, Петр три дня не выходил из покоев. Один лишь Сергей Леонтьевич видел его тоску и слезы. Оплакивал мать уже не мальчишка, а великий государь, безудержный в своих страстях, жестокий и беспощадный на пути к цели. Люди, близкие к царю, никогда не забывали о своей выгоде. Его денщики становились генералами и сенаторами. Бухвостов же не выходил из солдатского звания. Как-то незаметно для себя он утратил право на жизнь, отдельную от Петра. Стал и в самом деле его «тенью», привычной до неприметности. Петр бывал сватом и кумом на свадьбах и крестинах почти у всех своих гвардейцев. Но когда Сергею Леонтьевичу приглянулась девица такого же, как он сам, незнатного рода и он заговорил о женитьбе, Петр уставился на него, словно впервые увидел. — Помилуй, что это тебе в голову взбрело? — спросил с гневом. — Нам в Воронеж ехать, а ты жениться надумал. Потом надо было спешить в Псков. Потом — в Архангельск. Затем как-то случилось, что девицу просватали за другого. Над неудачной женитьбой Бухвостова долго шутили на пирушках. Прошло время, и шутки позабылись. Самому Сергею Леонтьевичу тоже стала казаться странной мысль, что он может жить своим домом. Так остался он бессемейным. С судьбой своей примирился. В самом деле, когда солдату о семье думать? Но встреча с Васенкой все всколыхнула, и «первому российскому солдату» впору было завыть от тоски. Конечно же, у него могла быть такая дочь. Ее сиротская участь трогала и волновала. Хотелось защитить этого ребенка, заслонить от всех бед. Никому не рассказывал, какие думы будила в нем ясноглазая девочка, переодетая пареньком. Оглоблинцы давно поняли, что сержант Бухвостов — их первый союзник в задуманном укрытии «беглой крепостной девки». С той минуты, как началась перестрелка на невском берегу, сержант не находил себе места. Человек, по своему ремеслу привычный к ядрам, пулям и смертям, он теперь вздрагивал, услышав зловещий посвист. Ему все казалось, что каждое ядро летит в Васену. Он, наверно, сам побежал бы в полк, но увидел Ждана Чернова. Ждан хитрил. Подробно рассказывал о выкопанных, но не вполне законченных шанцах, о своем разговоре с Голицыным, о том, как шведские корабли удирали от мушкетного огня. Сергею Леонтьевичу почудилось, — Ждан умышленно мелет обо всем подряд, чтобы не сказать о страшном. — С Васенкой что случилось? Говори! Чернов прикрыл ладонью невольную улыбку. Подумал: «Хватит мудрить, сержант. За девчонку тревожишься не меньше нас». Уже без лукавства сообщил об опасной встрече Васены с Оглоблиным. Что ж, пока и голицынский обоз для нее подходящее место. Но Сергей Леонтьевич твердо решил, что при первом случае сам отвезет девчонку в Ладогу, приищет старуху-бобылку, умолит ее приютить Васену. Ждан Чернов ушел. Снова, снова горькие мысли об одиночестве. Только то и хорошо, что одному помирать легче. Никто над тобой слез не прольет. 5. ВОЕННЫЙ СОВЕТ Надо было торопиться. Несомненно, шведы готовились к битве. Промедление могло дорого стоить. В «Красных Соснах» собрался военный совет. Главное — закрыть врагу все пути для «сикурса», для подмоги. На Ладожском озере — наша довольно большая флотилия. Зато со стороны Невы, от Ниеншанца, корабельной защиты нет. Значит, часть нашего флота надо переправить из озера в Неву, ниже крепости. Тогда Нотебург окажется зажатым в клещи. Но как это сделать? О том и спорили в «Красных Соснах». Петр, по своему званию бомбардирского капитана, молчал. Он курил, наполняя шатер едким табачным дымом. Старшим на совете был Шереметев. Полководец смелый, даже отважный, когда войско лавиной идет на противника, Борис Петрович заметно терялся, едва лишь бой принимал непривычный, «неправильный» ход. Так было и сейчас. Фельдмаршал зябко кутался в плащ, посматривал с недовольством на собравшихся в шатре и время от времени напоминал дребезжащим старческим голосом: — Прошу ваше мнение, господа военный совет! «Господа военный совет» представляли собой картину занятную. Поближе к Шереметеву на раскладных стульях сидели генералы, командиры полков. Некоторые были одеты просто, по-походному, другие — в мундирах, расшитых золотом по обшлагам и на груди. В отдалении же, у входа, затянутого полотнищем, толпились военные в небольших чинах и простые люди, знатцы, которые могли понадобиться на совете. Среди них выделялись двое: Михайла Щепотев — высоким ростом и веселой независимостью, сквозившей в посадке гордой головы, даже в том, как он курил, пуская дым через плечо, и Тимофей Окулов — красным смышленым лицом и босыми ногами с закатанными до колен штанинами. Генералы косились на эту компанию, обменивались негромкими замечаниями. Сложность положения не нарушала степенности совета. Генералы превосходно знали, что в таких случаях безвыходность решалась лихим наскоком, удалым ударом, в котором сгорали сотни или тысячи жизней. И фельдмаршал понимал, что ничего другого придумать не удастся: ладьи выйдут из озера в протоку и через нее в Неву. Для этого надо будет пробиться через огонь, который шведы, конечно, откроют из крепости. Борис Петрович, прищурясь, глянул поверх голов. — Тимофей, поди сюда. Окулов подошел, смущенный тем, что приходится босыми ногами ступать по ковру, брошенному на землю. Поклонился, руками взялся за опояску. — Какой протокой надобно идти? — спросил Шереметев. — Правой, — коротко ответил ладожанин, — она глубже. — От башен нотебургских судам далеко ль держаться? — Недалеко, Борис Петрович, — вздохнул Окулов, — так недалеко, что местами — совсем вплотную. Протока узка, мелей много. — Пройти можно? Тимофей молчал. Шереметев повторил вопрос: — Пройти можно? В шатре тишина. В свечах вокруг фитилей трещит воск. — Отчего ж не пройти, — не поднимая головы, сказал, наконец, Окулов. Фельдмаршал задумался, крепко растирая ладонью морщинистые щеки. В упор посмотрел на Тимофея: — Тебе ведомо, сколько пушек у шведов в башнях. Много ли судов при той атаке потопить могут? — Половина прорвется, — считай, счастливая звезда нам светит. — Ты сам поведешь ли первую ладью? Тимофей выпрямился, и в эту минуту никто не смотрел на его по-рыбацки босые, грязноватые ноги. — Пойду кормчим, — твердо произнес ладожанин и тряхнул русыми волосами. — Ступай, — отпустил его Шереметев. Генералы беседовали тихо. Они явно склонялись к прорыву через протоку. Велика жертва. Но и Неву незакрытой оставлять нельзя. В эту минуту над едва слышным, почтительным говором дерзко и громче, чем надо бы в тесной палатке, прозвенели слова: — Флот можно провести в Неву, не потеряв ни единого судна! Все повернулись на голос. Слова эти были сказаны Щепотевым. Он, улыбаясь, смотрел на обращенные к нему лица. Из чубука, отнесенного от губ, вилась легкая струйка дыма. Сержант поклонился Петру: — Господин капитан бомбардирский знает, что корабли не только по воде, но и по суше ходят. Петр дернул головой. Шагнул к Щепотеву. — Разве что на архангельский манер? Волоком? — Прошли же мы этак от Белого моря до Онеги, — сказал сержант, все еще улыбаясь. Улыбка его была такая открытая и душевная, что верилось, — человеку этому должно все удаваться. Капитан бомбардирский все же заметил: — Не забывай, Михайла, тут неприятель поблизости. Волоком-то волоком, да огонек рядом… Петр посмотрел вверх. Макушка шатра была откинута, чтобы дать выход табачному дыму. Сквозь проем виднелись звезды. Капитан бомбардирский тихо сказал: — Добро. Кивнул Шереметеву и, отбросив парусину, вышел на берег Невы. Река катила тугие, посеребренные луной волны. «Господа военный совет», негромко переговариваясь, шли от «Красных Сосен» к полкам… В ближайшую ночь началась передвижка флота. Сержант Щепотев накануне днем подбирал команды к ладьям — самых крепких, сильных и смелых солдат. Показывал им, как тесать бревна — катыши. Весь предстоящий путь выровняли и слегка углубили. Пролегал он в низинке, не видной со стороны крепости.