— А с самим Семёнычем что? — спросил Грибов, имея в виду, конечно, Цыгана, мужа Надиной мамы. Был это мужичок лет шестидесяти, видный в деревне самогонщик, нагловатый и с каким-то уголовным прошлым. На самом деле звали его Глебом, но кличка Цыган прижилась еще со времен популярного сериала. Глеб Семеныч ходил с пышной черной бородой, носил широкополую шляпу и курил обязательно не сигареты, а папиросы-самокрутки. С Зоей Эльдаровной он познакомился в конце восьмидесятых — перелез как-то к ней через забор по пьяни и попросил погадать, долго ли ему еще одному жить. Тоска Цыгана взяла, домашнего уюта захотел. Надина мама быстро разложила карты и сообщила, что вот оно, счастье, под боком. Цыган долго не думал, начал захаживать в гости, а потом и вовсе остался жить. Так иногда бывает с людьми за сорок — завязалась между ними, может, и не любовь, но крепкие отношения двух одиноких людей. — Этот алкаш сдох, — выдохнула в трубке Надя. Было слышно, как она шумно и тяжело дышит. — Туда ему и дорога. Цыган умер в ванне, рассказала бывшая. Напился, видать, до беспамятства. Когда убил маму, пошел в ванную комнату включил горячую воду, и прямо в одежде в ванну и свалился. То ли сердечный приступ у него случился, то ли захлебнулся. Точную причину смерти пока никто не сказал. Оба тела увезли в соседний поселок, Знаменский, где находился областной морг. — Похороны надо организовать. С домом что-то делать, —бормотала Надя. — Кто этим займётся? Я одна не потяну, Грибов. Я не выдержу, понимаешь? — Само собой. Разберемся. Грибов застыл у окна, в отражении которого разглядел собственную фигурку — худоватый, сутулый, с копной черных волос (не мешало бы вообще постричься и побриться нормально). В костюме с галстуком — рабочий дресс-код. Никогда не любил галстуки. Словно удавка на шее. В голове закрутились тяжелые мысли. Придётся снова возвращаться к прошлой жизни, где когда-то были у него жена и дочка, приезжать в квартиру, где он уже три года как не жил, а только заглядывал набегами… Жалко было бывшую. И ничего не поделать, разберётся. Надя спросила тоскливо: — Как я без мамы-то? «Ты и раньше без мамы нормально справлялась», — хотел буркнуть Грибов, но сдержался. Часто в последнее время приходилось сдерживаться… Вслух сказал: — У тебя есть дочь. Думай о ней. — Угу, — сказала Надя и повесила трубку. 2. Первым делом он заехал в поселок Знаменский — крохотный такой посёлочек, окруженный лесами и болотами. Подобных ему в Ленобласти сотни, словно специально прячущихся от цивилизации. Не было в них ничего примечательного, кроме, разве что, деревянных домиков без отопления и электричества, что в двадцать первом веке скорее исключение, чем правило. Морг ютился на краю больничного комплекса, сразу за роддомом и отделением для туберкулезных больных. На машине туда не пускали, и Грибов побрёл сквозь заметённую снегом аллею к моргу. Это было одноэтажное здание, выкрашенное светло-желтой пузырящейся охрой. В наступающих фиолетовых сумерках большие окна светились и подмигивали развешанными изнутри гирляндами. Внутри морга стерильно и неприятно пахло. Стены и пол коридора были упакованы в белый с желтизной кафель. Чернели дерматином двери. Грибову стало дурно, он прижал к носу ворот пальто. Приметил, что дальняя дверь приоткрыта. Оттуда доносились приглушенные и веселые голоса. Грибов пошел по коридору, стесняясь гулкого эха сапог, осторожно заглянул в кабинет и обнаружил пожилого врача в распахнутом халате и полицейского. Оба пялились в монитор ноутбука, что-то разглядывая. — А вот и вы! — сказал врач, черные волосы которого выглядели как дрянной парик. — Кое-кто вас тут заждался! Получите, так сказать, и распишитесь. — Врачебные шутки. Не обращайте внимания, — вставил полицейский. — Ваша жена предупредила, что подъедете. Приносим соболезнования и все такое. Грибов угрюмо кивнул. Больше его заботило, что домой приедет не раньше десяти вечера, а завтра с утра на работу. Еще надо успеть принять ванну, поужинать, добить отчет, который кровь из носу завтра с утра должен улететь к начальнику на стол, а еще бы неплохо футбол посмотреть краем глаза, «Барселона — Боруссия». Столько дел, а он стоит тут, как идиот, в каком-то зачуханном морге, решает вопросы, совершенно ему неинтересные. Ради чего? Кругом суета. Тишины бы. Врач провел Грибова через кабинет в другой коридор (кафель, синий пол под ногами, желтые лампы), словно уводил в глубины страшного и нескончаемого кошмара. Пахло здесь еще омерзительней. Грибов неосознанно втянул голову в плечи, а руки засунул в карманы. Становилось, вдобавок, холоднее. — Ещё раз примите соболезнования, — сказал врач, не оборачиваясь. — Хорошая женщина была. — А вы её знали? — Многие её знали. Помогала людям в мелочах. Кому животных вылечит, кого от сглаза уведёт. Моей внучке болезнь вылечила… Я сам врач, вы же понимаете, но, когда никто на ноги поднять не может, а Зоя Эльдаровна подняла, тут без вопросов в любое чудо поверю. — Какое чудо? — не понял Грибов. — Вы о чём? Врач толкнул плечом какую-то дверь, выпуская в коридор яркий белый свет, и предложил Грибову зайти первым. За дверью оказалось небольшое помещение без окон (снова кругом кафель!), вдоль стен которого стояли большие холодильники стального цвета. Мерно гудели кондиционеры. В одном углу в ряд выстроилось три умывальника — раковины какого-то неестественно молочного цвета — а в центре помещения на двух каталках лежали нагие и мертвые теща и тесть, то есть, стало быть, Глеб Семеныч и Зоя Эльдаровна. — Вы, наверное, давно не общались с тёщей, раз ничего о ней не знаете, — произнёс врач. — Плохо это. Родственные связи надо беречь. Я вот с внучкой теперь каждый день вижусь. Грибов сглотнул, ощущая сладковатый привкус в горле. Перед глазами поплыло, и он облокотился о дверной косяк, чтобы не упасть. Ликер ударил в голову. — А разве на опознании не должно быть ещё и полицейских, я не знаю. Или как-то прикрыть их… ну, чтоб одни лица… — Оставьте эти формальности, — отмахнулся врач. — Оно вам надо? Американских фильмов, блин, насмотрелись. Я вам даже больше скажу — уже все давно опознаны. Говорю же, Зою Эльдаровну много кто знал. Чего же тут непонятного? А вы здесь, чтобы я спокойно галочку поставил и домой пошел. Бюрократия. Грибов сглотнул еще раз. Мимолетом подумал, что надо было привезти сюда Надю. Это же её мама, так вот пусть и любовалась бы. А то как дочь в Шишково на лето везти — это Грибов; по телефону перед бабушкой оправдываться — тоже он; труп, значит, смотреть — куда же без мужа. А сама? Проблема в том, что Надя никогда и ничего не делала сама. — Вы в порядке? — донеслось сквозь туман в голове. — Только пол мне не заблюйте, умоляю. — Да… да. — Грибов сосредоточился, вглядываясь. С головой у Зои Эльдаровны было что-то не так. Лопнувшая тыква, а не голова. Глубокие вмятины и горбинки, разорванная кожа, потемневшие трещины — извилистые угловатые провалы, клочки седых волос. Сложно было узнать в том, что лежало на столе, симпатичную полноватую женщину, курносую, с морщинками вокруг глаз. Зоя Эльдаровна умела варить отличный борщ, мимолетом вспомнил Грибов, а еще гадала на картах, предсказывала судьбу, знала миллион историй о жителях поселка и любила выпить. Нагадала она как-то Грибову проблемы на работе, чтобы остерегался кого-то, кто над головой сидит — и ведь все верно вышло. Не придерешься. Он моргнул, разгоняя темноту перед глазами. …рыхлое желтоватое тело, темные складки, большой безобразный живот с крупными извилистыми синими венами, развалившиеся в стороны полные груди, черные пятна собрались на локтях, на обрякшей коже рук и ног… и лицо… хрен разберешь, она — не она. Под светом ламп — неодушевленный предмет, расползшийся, желтовато-сине-бурый, изуродованный. Грибов старался дышать глубоко, хотя казалось, что и через рот ощущается холодный, мерзкий запах. — Это Зоя Эльдаровна Ромашкина… Он ее топором, да? — Как видите. Четыре раза. Сложно было выжить. Если вас это как-то утешит, то вверх ногами ее подвесили уже мертвой. — Да уж, утешили. — Грибов прищурился. — А это… вроде бы Глеб Семеныч. Похож. Темнобородый, костлявый, дряблый. Шестьдесят лет человеку, а кажется, что все девяносто. В жизни выглядел моложе, а под светом ламп он словно бы стал меньше, съежился, скорчился. Крохотный мертвый старик. Кожа на лице и на теле вздулась волдырями, была покрыта сползающими прозрачными лоскутами и струпьями. Простынь под телом промокла и сделалась желтой. — От чего умер? — Пока сложно сказать. Предварительно — сердечный приступ. Не выдержал, знаете ли, стресса. — А бывает такое? Чтобы сердечный приступ, как по заказу. — Всякое бывает, — пожал плечами врач. — У меня один клиент умер от того, что сел голым задом на включенную электрическую плиту. Сердце остановилось от испуга. Такие дела… В общем, дознание спешу считать успешным. Пойдемте. Не дай бог побывать у нас еще. — Да уж. — Грибов поспешил из комнаты, часто сглатывая, чтобы удержать рвущийся из желудка обед. Когда вернулись обратно в кабинет, воздух показался Грибову невероятно вкусным и насыщенным. До головокружения. Полицейский составил протоколы опознания, дал прочитать, попросил расписаться там, где галочки, потом отдал Грибову ключи от дома, под роспись. Спросил: — Вы не знаете, они часто ссорились? — Я был в этом доме год назад, — ответил Грибов. — Знаете, мы редко к ним ездили. Я привозил дочку пару раз в год, на неделю. Раз завез, второй раз — забрал. Вроде бы всё, как обычно было. Ну, она приготовила суп с лапшой, он самогон поставил на стол. Глеб самогон хороший варил. Насколько помню, ни разу друг на друга голос не повышали, не спорили, — он подумал и добавил. — Мне кажется, Глеб Семеныч просто спился. Прикладывался он много. Спирт наварит, и сам же пробует. А варил он будь здоров. На весь поселок, наверное. И в какой-то момент что-то у него в голове щелкнуло — А вы думаете, бывает так? — Почему бы и нет. Полицейский пожал плечами, словно и сам сомневался. — В доме не прибрано, — сообщил он. — Торопливо все произошло, ночью. Никто особо не заботился, чтобы чистоту соблюдать. — Думаю, я справлюсь. — Жаль старушку, — вздохнул полицейский. — Я у неё был в детстве. От заикания меня вылечила. До сих пор помню запах свечей. Грибов уставился на полицейского, не соображая. — Ну, она ведьмой была, — сказала полицейский. — Если вы не знали. Конечно, Грибов знал, но эти истории с поселковой ведьмой, которая лечила больных детей, помогала отелиться коровам, заговаривала проклятия — они были настолько далёкими от него, что в них даже и не верилось. Не серьёзно это. Полицейский, правда, был очень серьёзен. Он сказал: — Столько людей спасла, а себя не уберегла. Жалко.