Это была та самая девушка, соседка, с которой он разговаривал минут двадцать назад! Но как же сильно она изменилась. Лицо у девушки было в бурых кровоподтёках, губы порваны, вокруг глаз — синяки. Вместо одежды на ней оказалась драная накидка. Запястья туго стянуты верёвкой. В одной руке она держала телефон, а в другой зажала связку ключей — его, Грибова ключей! — выставив между пальцев офисный тонкий ключ. Девушка замахнулась. — Стой, дура! — рявкнул Грибов, прыгая в сторону. Места было мало, что-то звякнуло под ногой — жестяная тарелка, полная каких-то чёрных хлопьев, будто кошачьего корма. Он поскользнулся, взмахнул руками, будто собирался взлететь, и почувствовал, как что-то острое вспарывает ему кожу на шее, под подбородком. Белый яркий свет заметался по подвалу, будто испуганная канарейка, и болезненно резал глаза. — Боль придаёт сил, запомни это! — зашипела девушка, выплёвывая слова вместе со слюной и кровью сквозь разорванные губы. Она оказалась совсем близко. Вонь исходила от этого давно не мытого6 запущенного тела. — Боль придаёт сил! Навсегда, слышишь? Ничего личного, прости. Грибов заскулил, упираясь спиной в холодное зеркало. Взмахнул несколько раз кулаками, пытаясь защититься, отбить атаку. Следующий хлёсткий удар пришёлся по ладони. От боли закружилась голова. — Чтоб тебя, — выдавил Грибов. Яркий свет телефонного фонарика впился в глаза. Зеркало под тяжестью спины прогнулось и как будто превратилось в желе. Что-то тяжёлое опустилось Грибову на голову и вышибло из него дух. Глава пятая 1. Наташа почувствовала лёгкий удар по голове, когда сидела в школьной столовой. Будто кто-то аккуратно приложился к затылку ладонью. Не с целью сделать больно, а чтобы привлечь внимание. Она обернулась, уже зная, что никого не увидит. Удар добрался до неё… из ниоткуда. Из густой черноты, куда время от времени проваливался этот мир. Через стол от Наташи сидели старшеклассницы во главе с Машей, о чём-то галдели, что-то обсуждал. Они могли, конечно, швырнуть в Наташу стаканчик или вилку (как делали это частенько, когда не до кого было больше докапываться), но им сейчас явно было не до этого — Маша что-то показывала подружкам в телефоне. В ушах заскрежетало и зазвенело, провернулись шестеренки старого невидимого механизма. — Не сейчас, пожалуйста! — только и успела пробормотать Наташа. Но её некому было услышать. Ложка с недоеденным пюре выпала из рук, и звук удара исчез в стремительно подступающей темноте. Растворилась столовая, пропали галдящие дети, выветрился запах макарон и супа харчо. Чернота казалась осязаемой и вязкой, будто свежая краска, которой закрасили мир вокруг. Из черноты на неё кто-то смотрел. Наташа повертела головой. Бабушка говорила, что тех, кто здесь прячется, можно увидеть, если очень постараться. Если обладать навыками. Вот только она не успела рассказать все нюансы, хоть и очень старалась. — Кто здесь? — спросила Наташа, зная, что голос звучит только в её голове. Даже губы не шевелились. Чернота в одном месте пошла рябью, расплылась, обнажая белые чёрточки, линии и изгибы. Проявилось женское лицо с тонкими скулами и острым подбородком. Оно открывало и закрывало рот, наполненный такой же густой чернотой. Женщина беззвучно кричала. Это место поглощало её крик, пожирало его. Рядом с женским лицом такими же штрихами небрежно нарисовалось другое — мужское, папино. Его легко было узнать. Папа тоже открывал и закрывал рот. Наташа невольно шагнула вперёд, протянула руку, чтобы дотронуться — папа оказался в опасности, его нужно было вытащить, нужно как-то протащить сквозь черноту! Но нужных навыков не оказалось, бабушка не учила. Чернота вокруг пришла в движение и сорвалась, как старое одеяло, вместе с кричащими лицами и острым ощущением несчастья. Наташа поняла, что она не в школьной столовой, а в каком-то другом месте. Это была крохотная комнатка с низким потолком, с драными обоями, какими-то старыми шкафами, стоящими вдоль стен, с раскинувшимся на полу ковром и бархатными занавесками, развевающимися на ветру. Кольнуло холодом. Перед Наташей стоял высокий и худой молодой человек — обнажённый по пояс, пьяный, с сигаретой в руке. Отец Маши, старшеклассницы. Только ещё молодой, лет около тридцати. Знания, как обычно, проявились сразу же. Будто кто-то засунул в голову Наташи флешку и сбросил всю необходимую информацию. Его звали Олегом, он собирался с силами, чтобы продолжить… Что? Капли пота собрались на его груди, под подбородком, на переносице. За спиной Олега на разложенном диване лежала Машина мама — Лена. На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Она была потная и обнажённая, пьяная и накуренная. Тушь размазалась под глазами тёмно-синими кляксами, губная помада яркими зигзагами пробежала по щекам и подбородку. — Олежа, ну ты скоро? — спросила Лена после затяжки. Со словами из рта выплетался сизый дым. — Как там в фильме, а? «Я вся горю», и так далее! — Секунду, погоди. Дай отдышаться. Олег запустил правую руку в трусы. Закрыл глаза, подняв голову к потолку. В углу мерцал старый монитор с выпуклым экраном, из колонок урчала какая-то попса. Олег двигал рукой в трусах, бормоча что-то себе под нос. Наташа зажмурилась. Сигаретный дым лез сквозь веки и жёг ноздри. — Давай без презика, — сказал из темноты Олег. — Я умею вынимать, когда надо. На раз, два, три. А то задолбался, никаких нормальных ощущений. И всё разом стёрлось, хотя кошмар не закончился. Наташа знала, что ему ещё рано заканчиваться. Она открыла глаза и снова увидела Лену — теперь уже одетую и трезвую, со скромным макияжем и тщательно замазанным синяком под левым глазом. Комната всё та же: прокуренная, дряхлая, неприятная. Сквозь распахнутое окно пробивался яркий свет, косыми линиями рассекающий линолеум на полу. — У тебя нет выбора, — сказала Лена, разглядывающая собственные руки, будто впервые их видела. Каждый пальчик, каждый заусенец. — Я не собираюсь делать аборт, сам знаешь. Предупреждала ведь. Не женишься — мой батя тебе башку оторвёт. Он из девяностых, у него понятия. Понимаешь? Олег стоял тут же, в углу комнаты. Он просто кивал, ничего не говоря. Кивал, кивал, как китайская игрушка. Смотрел в пол. — У нас будет свадьба, — продолжала мама Маши. — Папа подарит квартиру, все дела. Но ты в ней жить не будешь. Можешь катиться на все четыре стороны, главное о ребёнке не забывай. — А если я захочу остаться с тобой? — негромко спросил он. — Если я правда тебя люблю? — Мы трахались всего месяц, какая, блин, любовь? — Самая настоящая. Мало ли. И ребёнка буду любить. Будущий отец Маши поднял глаза, и Наташа увидела в его взгляде что-то такое, от чего захотелось громко завопить. Страшный был взгляд, безумный, наполненный густым сигаретным дымом. — Я буду любить вас вечно, — сказал он хриплым голосом Цыгана. Наташу вышвырнуло сначала в черноту, а потом в нормальный, настоящий мир, туда, где была школьная столовая и стоял запах еды. Она потеряла равновесие — поздно сообразила — завалилась на бок, роняя стул и сметая со стола тарелку со стаканом компота. Выставила перед собой руки, но это не помогло, ладони угодили во влажное, разъехались в стороны. Щекой приложилась к холодному полу и увидела Машу за соседним столиком — поймала её взгляд. Маша снимала произошедшее на телефон. Верные подружки, столпившиеся вокруг, хихикали и тыкали в сторону Наташи пальцами. А Наташа вдруг поняла, что в растворяющейся черноте проступило множество мелких деталей. Кое-какие были прорисованы четко и ярко, другие обведены желтыми, красными, зелеными красками и выведены в центр своеобразного бытия. А были такие эпизоды, которые прятались в тени, по углам мозаики, старались не попадаться на глаза, потому что знания о них не должны были открываться кому бы то ни было. Если не обладаешь навыками. От неожиданности Наташа заморгала, не понимая, что все еще смотрит на Машу, не видя ее взглядом. Потому что она различила среди темных, притаившихся деталей Машиного отца: к тридцати семи годам он выглядел спившимся стариком. Похудел настолько, что торчали ребра и позвонки. Сутулился, горбился и громко, часто кашлял. У него были тонкие длинные пальцы. Этими пальцами он зажимал Маше рот, водил ими по её тонкой шее, по плечам, залезал пальцами под лифчик и гладил там… Наташе сделалось дурно. — На что уставилась, балбесина? — спросила Маша, хихикая. — У тебя котлета уплывает, лови давай! Она подошла ближе, продолжая снимать на телефон. Наташу обступили, кто-то протянул руку, чтобы помочь подняться. А из-за спин девочек показался Олег. Он обнял Машу чуть ниже талии, взъерошил её волосы. Кончик языка показывался между гнилых черных зубов и дотронулся до мочки Машиного уха. Выродок, мой выродок, — шепнул он, поскуливая от возбуждения. — Мамка нагуляла, а я, значит, виноват. Всю жизнь должен расплачиваться, да? Маша не была его дочерью. Лена переспала еще с десятком парней за спиной Олега. То была шумная молодость богатой девушки, у которой есть влиятельный отец. Все выяснилось, когда Маше исполнилось девять. На её дне рождения напившийся Олег прижал жену к стене на кухне и, угрожая ножом, потребовал рассказать правду. Маша не была на него похожа, вдобавок на подбородке у неё была ямочка, а у Олега — нет. Почему он все это время вынужден терпеть под боком чужого ребенка? Чей-то выродок, получается, испортил ему жизнь? — Выродок, — произнесла Наташа, разглядывая притаившегося Олега за спиной у Маши. Он ухмылялся, продолжая облизывать её ухо. Глаза были заполнены сигаретным дымом. — Что ты сейчас сказала? — Маша присела на корточки и цепко схватила Наташу за подбородок. — Ну-ка, блин, повтори! Повтори, повтори, много-много раз! Некто в обличие Олега, порождение черноты, схватил Наташу за волосы и медленно намотал прядь себе на кулак. — Как ты меня назвала? — прошипела Маша и, не размахиваясь, ударила Наташу по щеке ладонью. — Повтори, говорю! Как ты меня, блин, назвала?