— Это на крайний случай, — Амели вновь взяла пистолет и запихала его в рюкзак. Отправила следом пару магазинов. — В конце концов, его можно загнать. Нам понадобится еда. Мы не можем пользоваться счетами, — вспомнил Мирон. — Мы теперь нелегалы. Те, кого стараются не замечать. — Тогда возьмём еще несколько, — сказал он, сгребая железки из ящика. — Необязательно их собирать, так даже удобнее. О том, что это кража, он старался не думать. Приходилось совершать вещи и похуже, а Рейнметалл борзиг, скорее всего, даже не заметит недостачи. Ночью грузовик остановился. Остальной конвой громыхал дальше — судя по звуку — но их грузовик, даже не потрудившись прижаться к обочине, замедлил ход и встал посреди дороги. Амели спала, положив голову Мирону на колени, но от смены ритма тут же проснулась. — Я так понимаю, нам пора, — сказал он, нащупывая рюкзак. — Отлично, — сглатывая сухим горлом, ответила девушка. Вода закончилась часов девять назад. К тому же, дико хотелось отлить, чего в грузовике, да ещё при Амели, Мирон делать не собирался. Они выбрались из-под брезента в ночную прохладу, спрыгнули с грузовика и отошли на обочину. Турбина взревела, и сигнальные огни фуры начали удаляться. Пахнуло сыростью, речной водой и тиной. Впереди светилась россыпь огней — голубых, желтых, зелёных. На их фоне чернели острые шпили, тёмные кроны деревьев, слышался равномерный гул транспорта. — Это Будапешт! — прошептала Амели. — Вряд ли конвой шел именно в Венгрию, — осторожно заметил Мирон после того, как вернулся с противоположной стороны дороги. Пустой мочевой пузырь сделал его лёгким, почти невесомым. — Да нет, это точно он, — Амели счастливо рассмеялась. — Видать, Призраку реально нужно, чтобы ты прочитал дневник отца. Так что погнали. Удивим Капюшончика. — Ты знаешь, где он живёт? — У меня карта, — серьёзно сказала девушка. — Вот здесь, — она притронулась кончиком указательного пальца к виску. — Нужно просто найти парочку ориентиров. Сначала они долго шли по набережной Дуная. Рассвело, появились прохожие — Будапешт всё ещё оставался любимым городом туристов. Вода в реке была тяжелая, словно металлическая. — Так и есть, — кивнула Амели. — Реку наводняют миллиарды наноботов. Когда-то Дунай основательно загадили, вымерла вся рыба, совершенно нарушился биоценоз. Потом спохватились. Попытались чистить химически — и чуть не убили окончательно. Наконец запустили нанитов — они находят вредные соединения и разлагают на нейтральные молекулы. Ил выгребают специальные траулеры. — А ты помешана на экологии, — заметил Мирон. — Прям любишь природу? — Мы, люди — тонкая плёнка мазута на поверхности планеты, — зло сказала девушка. — Только и всего. Капюшончик жил в Улье. Когда они по цепному мосту, переброшенному через Дунай еще в девятнадцатом веке, перебрались в равнинный Пешт, застроенный «умными» домами-роботами, на Мирона накатило какое-то иррациональное умиление. Запахи, свист ветра между километровыми башнями, сырая слякоть дорожек, на которые всё время моросило из стационарных геодезиков — всё это напомнило родную Рязань. Пара часов ушла на то, чтобы найти нужную башню. В подъезде горели такие же тусклые желтоватые лампочки, пол хрустел битым стеклом и одноразовыми смарт-картами — даже куча тряпья громоздилась в углу, покрытая застарелой плесенью и пылью. Грёбаное дежа-вю, — подумал Мирон. — Будто и не было этих семи месяцев геморроя. — Сейчас поднимусь на сто сорок второй этаж, войду в свою квартиру… — Капюшончик живёт на сто восьмидесятом, — сказала Амели, нажимая кнопку вызова лифта. Точно так же, как в Рязани, прозрачная кишка лифта крепилась снаружи улья. И точно так же рядом с ней курсировали полицейские дроны. Сейчас они разобьют стекло и вломятся в квартиру… — с замиранием сердца подумал Мирон. Но дроны стайкой угрюмых шмелей пролетели мимо и скрылись за углом Улья. Створки лифта открылись и Амели с Мироном, приготовившись сделать шаг наружу, синхронно замерли на месте. Робокоп, — мелькнула мысль, и Мирон, взяв девушку за запястье, шагнул к задней стенке лифта. Обтекаемый чёрный шлем, насаженный так глубоко, что виден лишь изгиб нижней челюсти. Армированные накладки на плечах, предплечьях, локтях. Бронированная кираса плавно спускается на бёдра и заворачивается между ног металлическим гульфиком. Сами ноги тоже в броне, синевато-сизой, тусклой, словно покрытой инеем. Он мог бы производить угрожающее впечатление, — подумал Мирон. — Если б не был метр с кепкой. И снял розовые пушистые тапочки. Робокопы запрещены уже лет десять тому, — пробегает незваная мысль. — А списанную броню довольно легко купить… — Да выходите уже, — говорит Робокоп ломающимся подростковым дискантом, и повернувшись к ним спиной, шлёпает к открытой двери квартиры. — Что, игромана никогда не видели? — Капюшончик? — неуверенно произносит Амели. — А кто же ещё, цыпа? — подняв руку, он стучит указательным пальцем по своему дарт-вейдерскому шлему. Всё-таки не похоже на мою конуру, — думает Мирон, привалившись к барной стойке, захламлённой до нельзя проводами, разъёмами и железяками, в которых с трудом угадываются материнские платы и интерфейсы тридцати, а то и сорокалетней давности. Переборки между несколькими модулями вынесены, составляя единое полутёмное пространство. Из-за обширности периметра кажется, что потолки очень низкие. В глубине угадываются окна, заклеенные поцарапанным чёрным пластиком. Из царапин струится утренний свет, оставляя золотые полосы на голом бетонированном полу. Там перекатываются комочки пыли вперемешку с фантиками от конфет и упаковками от чипсов. Стаканчики от сублимированного супа громоздятся на пенороловых одноразовых подносах, стопки уходят под потолок, с них свисают ниточки паутины. В центре этого хаоса несколько металлических стеллажей полукругом огораживают кресло-трансформер. От приборов, назначение которых Мирон угадать даже не пытается, к нему тянутся провода — свитые в косы, забранные прозрачными хомутами, разноцветные и чёрные. Сходство с сосудами в теле человека приходит на ум само. — Где твои родители? — идиотский вопрос, понимает Мирон, но не задать его пацану лет тринадцати просто не может. — Ты что, живёшь один? Логово дракона — кресло с проводами — разворачивается на сервоприводах, из подголовника смотрит бледное лицо. Шлем Капюшончик снял. Из уважения к гостям, надо понимать. — Мать умерла, когда мне было восемь, отца не знаю, — говорит пацан. Волосы его похожи на стеклянные волоконца, или на мицелий гриба. Кожа такая белая, что светится сама по себе. — А кто платит за всё это? — Чел, ты как с луны свалился, — Капюшончик любит щеголять старинными идиомами. — Я — свободный предприниматель. Самостоятельный индивид. — То есть, хакер, — кивает Мирон. Амели упорхнула в душ — в берлоге нашлось место и такому чуду техники, а они остались вдвоём. Мирон чувствует неловкость наедине с этим странным взрослым ребенком. Прихлёбывает кофе из банки — самогрейки. Их у Капюшончика залежи, несколько контейнеров. — Я предпочитаю определение «бизнесмен», — говорит пацан. Пол-лица занимают громадные авиаторские очки, стёкла зеркалят стеллажи с железяками. — Я вырос в Плюсе. Информация — это окружающая среда. Предлагаемые обстоятельства. Реальность, данная мне в ощущениях. «У нас свой мир — мир электрона и клавиатуры, мир красоты данных. Мы используем существующие системы, и не хотим платить за то, что должно быть бесплатным, но принадлежит богачам. Нас не волнует цвет кожи, вероисповедание. Вы делаете ядерные бомбы, разжигаете войны, убиваете, и пытаетесь заставить нас думать, что всё это для нашей же пользы» — Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год, — кивнул Мирон. — Манифест хакера. — Я не думал, что ты НАСТОЛЬКО старый, чел. — Просто у меня хорошая память. И я тоже был подростком. Кофе из банки совсем не похож на кофе. Просто коричневая жижа, напичканная синтетическим кофеином и сахаром. — Но ты меня понимаешь, — он не спрашивает. Утверждает. — С чего ты взял? — Ты — лошадь Дамбалы. Проводник. Ты выпустил в Плюс божество. Хозяина Неба.