— Простенько, но симпатично и очень подходит к случаю. Сами написали? Пришлось соврать, что да. Ну а что я скажу? Что это стихи человека, который еще не родился? То, что он из будущего, я знал точно, вот только фамилии никак не мог вспомнить. Ну а потом я устроил бал Майе и Мадине. Лука мастерски наяривал на единственной в деревне гармони, ну а мы всласть наплясались. Я даже научил сестер средневековому танцу под названием кароль и фокстроту из будущего, соврав что сам их придумал. А еще через сутки все мы отправились в дорогу. Глава 11 День отправки ознаменовался еще двумя смертями. Рано утром нашли в коровнике Настю, девушка висела в петле, в той же рубахе и веночке, в которых сжигала японцев. А уже когда собирались отчаливать, вдруг обнаружили, что куда-то запропастился Нил Фомич. А после недолгих поисков обнаружили его в клетушке, где дед всегда обитал. Старик лежал, вытянувшись по струнке в домовине, долбленном из цельной колоды гробу, в чистом исподнем, на иссохшем лице застыла одновременно благостная и суровая улыбка, а в сложенных на груди руках он держал, все еще теплившуюся восковую свечку. Меня так тронула смерть Фомича, что я даже хотел перенести отправку на следующее утро, но потом, после спешных похорон, все-таки дал команду отчаливать. Куда, и так времени нет… Последним на борт лодки заскочил здоровенный котяра, размером почти с рысь — единственная домашняя животина, оставшаяся в деревне. Непонятно зачем, японцы первым делом перестреляли всех собак и кошек. Кошак держался независимо, шипел аки змея, но после доброго шмата лососины, даже позволил мне погладить его по холке. Правда для порядка прикусил руку, но не сильно. А дальше… дальше начался ад. Мне раньше казалось, что плыть по реке — это приятное и необременительное занятие. А что тут трудного, иди себе по течению, глазей по сторонам и наслаждайся живописными пейзажами. Может так и есть, где-нибудь на Волге или на Днепре, но, черт побери, только не на гребанных сахалинских ручьях, только по дикому недоразумению названными реками. Живописных пейзажей хватало. Но остальное… Относительно спокойные участки, щедро разбавляли стремнины, с диким бурным течением, а их, в свою очередь, сменяли отмели, через которые приходилось сотни метров тянуть лодки как заправские бурлаки, или вообще перетаскивать по суше, обходя пороги и завалы из топляков. За двое суток мы прошли всего полтора десятка верст и почти полностью выбились из сил, но, к счастью на оставшемся отрезке пути до Малого Тымово, Пиленга наконец угомонилась и получилось немного отдохнуть. Вечером, когда оставалась всего полторы версты до поселка, караван причалил к берегу. Наспех обсушившись у костерка, мы похлебали ушицы из кеты, слегка сдобренной крупой, после чего я устроил военный совет. К слову, мое лидерство в военных вопросах никто не собирался оспаривать, Собакин, тот вообще, как-то сразу признал во мне своего кумира и даже начал во многом копировать, а капитан Стерлигов, оказался достаточно умным для того, чтобы сразу понять, что мешать не стоит. За ополченцев я не говорю, да и кадровые солдаты качать права не собирались. Все они, как один, добровольно согласились воевать дальше, а это уже о чем-то говорит. Как выразился унтер Семен Потапыч Серьга, основательный и красномордый мужик с бравыми усиками а-ля кайзер Вилли: — Солдатская доля такая, вашбродье, помереть, когда прикажут, опять же, за правое дело, святое, можно сказать, тока обидно будет, если без толку сгинем. Ты ужо постарайся, чтобы толк вышел, а мы подсобим чем сможем. Ты боженькой в темечко целованный, тебе и рулить, а то, что каторжанин бывший, так я всякого навидался, уж поверь, иной варнак поболе человек, чем какая-нить морда при погонах. А вообще, послужившие вволю солдатики, со временем обретают интуитивное чутье, с кем из начальства можно голову сложить не за понюшку табаку, а с кем еще пожить. В этом я убедился, еще когда шастал по Европе в банде рутьеров… Твою же мать… опять выскочило… Боль Христова! Нет, чтобы вывалить все и сразу, так выдает по чайной ложке. Рутьеры, рутьеры… Кто такие и какого хрена они шастали по Европе, бог весть. Но не суть. В наличии шестьдесят два ствола — сорок два солдата, шестнадцать ополченцев, ну и я с Собакиным, Стерлиговым и Лукой. Хотя вру, пяток гражданских придется оставить с караваном — тут остаются только бабы, старики и дети. Сгинем мы — сгинут и они, а так остается шанс дойти до места. Ну и айны, правда в моей команде их осталось вполовину меньше: Тайто и еще трое. Остальные перестали высказывали особенного желания воевать с косоглазыми. Староста успел развить контрпропаганду и опять загнал их под свое влияние. Вот же мудило бородатое… Итого получается шестьдесят бойцов — вполне достаточно, для того, чтобы кошмарить японские гарнизоны. С вооружением более-менее прилично — вместо берданок я выдал ополченцам Арисаки. С патронами тоже нормально, японских вдоволь, а к мосинским трехлинейкам поменьше, но тоже хватает. Ну и пулемет, как главный и единственный резерв. Так сказать, последний довод королей. Или короля? Диспозиция простая как пять копеек, надо постараться тихо снять посты, если таковые имеются, а затем застать японцев врасплох неожиданной атакой. Желательно с нескольких сторон. До Тымово от Дербинского и Рыковского, где тоже расположены японские гарнизоны, идут сравнительно хорошие, как по Сахалинским меркам, дороги. Но от этих поселков до Тымово добрых полтора десятка верст, то есть, если даже каким-то образом японцы умудрятся сообщить о нападении, помощь придет не раньше, чем через десять-пятнадцать часов, к тому же ночью никто никуда не двинется, будут ждать утра. То есть, мы прекрасно успеем сделать свое дело и смыться по реке. — Господа офицеры, — я развернул карту. — Обсудим диспозицию. Павел Иванович, вы говорили, что в вашем отряде есть бывший приказчик из Тымово? Пригласите его к нам… Через пару минут к костру прибежал совсем молодой парнишка, худенький, но жилистый, подвижный, со смышленой живой рожицей. — Фрол я! — солидно представился он, пригладив вихры на голове. — И Фрола сын. Семеновы мы отродясь были. Чего изволите, ваши благородия? — Из Тымово ты? — Нет, ваше благородие, из Верхней Армудани, а в Малом Тымово приказчиком служил, у купца Карлюкова Ивана Фомича, значитца. Оный из каторжников вышел, майданщиком был, а как на свободу выкупился, дело свое открыл и трактир… майданщик — подпольный торговец на российской каторге. — Хорошо, рассказывай, что да как в поселке, а лучше нарисуй, — я вырвал из тетрадки лист и дал его парню вместе с карандашом. — Дык… — приказчик нерешительно пожал плечами. — Я вроде малевать не обучен. Может написать, чего? Грамоте как раз учен. — Вот так… — Стерлигов взял карандаш и начертил на бумаге квадратик. — Схематично. Квадратик — это дом, реку и дорогу — разными линиями. Как будто сверху на поселок смотришь. — А-а-а! — парнишка просиял. — Это можно-с… — И рассказывай, — добавил я. — Связь, то есть телефонные линии к Дербинскому и Рыковскому есть? — А как же, есть, но тока мы столбы повалили, перед тем как уходить… — приказчик, высунув от усердия язык, шустрил карандашом по бумаге. Уж не знаю, умел Фрол рисовать или нет, но схематичный чертеж у него вышел просто замечательный — под стать любому чертежнику. — Значитца, вот это острог… я литеру «О» для верности начертал. А тутай трактир… — гордо комментировал он, — значитца — литера «Т», а дорога — «Д». Японы? Ну, дык, при остроге казарма есть, тама они, ну и в трактире, но тама начальство, кто постарше значитца, квартирует. Апартаменты знатные Иван Фомич себе отгрохал, с печкой-голландкой и паровыми трубами. А можить кто и по хатам людским сидит… здеся и здеся, справные хаты, исправника и судебного, мудреное такое фамилие… Я все покажу, только меня не забудьте взять с собой… — Молодец… — похвалил я парнишку. — А теперь посиди молча, где-то рядышком. По итогам совещания, было решено заходить в Тымово двумя отрядами с разных сторон. Первый, который возглавил я, со стороны дороги, а второй, под командованием Собакина — ударит с реки, но только после того, как мы ввяжемся в схватку и отвлечем на себя японцев, чтобы те не помешали беспрепятственно десантироваться. В мой отряд вошло треть личного состава, в отряд Собакина остальные. Ополченцев я распределил поровну в оба подразделения. Стерлигов шел со мной, а Луку с Гочкисом, я отрядил подпоручику, чтобы они сразу после десантирования перерезали дорогу на Дербинское. На случай, если туда наладятся отступать японцы. За прошедшее время, я более-менее освоил французскую трещотку, попутно натаскал великана. Пулеметчиком, конечно, он не стал, но стрелять и перезаряжаться уже сподобился. Мог даже устранить осечку, то есть вышибить патрон из патронника затвором. А вот с практической стрельбой у нас вышло очень скромно, выпустили всего пару кассет. Впрочем, в бою учатся быстрее, а Лука сообразительный малый. Сразу после совещания принялись собираться. Арисака, шестьдесят патронов к ней в подсумках, Маузер с четырьмя обоймами, нож и индейский топор — свой набор оружия я менять не стал. Так и подмывало взять с собой шашку, но слегка поразмыслив, я ее оставил. До Тымово еще пилить и пилить, а по лесу с саблей особо не побегаешь. И еще сигнальный пистолет английского производства — он достался мне трофеем со старшего лейтенанта Кабо да его же ручной офицерский фонарик. Гранат бы еще хотя бы пару штук, но таковых у японцев обнаружено не было. Да и в русскую армию они только-только начали поступать. Так что придется обойтись. Ровно в десять вечера шесть лодок бесшумно отошли от берега. К счастью, река на этом участке вела себя смирно, да и луна на небе светила в полную силу, правда риск напороться на камень или топляк все равно оставался нешуточным. Черт бы подрал, эти гребаные сахалинские водные артерии. Но, как ни странно, вода действовала на меня умиротворяюще, как только отчалили, как сразу нахлынуло очередное видение. Красивый трехмачтовый старинный корабль, на мачте развивается алое полотнище с серпом и молотом на нем, на мостике стоит мужик в черном бархатном берете, черной вороненой кирасе и длинным узким мечом с причудливой гардой у пояса. Бородка, как у кардинала Ришелье, перья на берете развиваются, морда наглая, весь такой невообразимо брутальный. Пялится куда-то вперед в длиннющую старинную подзорную трубу. Я наблюдал картинку как будто со стороны, даже видел название корабля, выведенное красивой готической вязью — «Виктория». Кавалер на мостике вдруг опустил трубу и азартно заорал на старофранцузском: — Все по местам, поднять брейд-вымпел! Абордажная партия товсь!!! Живо, живо, желудки… — а потом вдруг подпустил на чистом русском. — A vot hren tebe na worotnik Pauchya morda… «Я что ли? — изумился я и сам же себе ответил: — Ну а кто еще? Кавалер образца эдак четырнадцатого-пятнадцатого века, а шпрехает на современном великом и могучем. То есть, меня зафитилило сначала в Средневековье, а оттуда уже сюда? Етить… но кем я был изначально? Кто такой Паук? Почему на флаге серп и молот, а не герб какой? И, как, мать его ети, все это случилось? Вопросы, вопросы, одни вопросы, мать их… Лодка вдруг чиркнула скулой по притопленному валуну, я немедля вылетел в реальность и зашипел на гребцов: — Утопить меня хотите? Запорю стервецов… И поразился насколько одинаково с расфуфыренным средневековым кавалером прозвучала фраза. К счастью, гребцы восприняли мои понукание как должное, а еще через пару десятков минут Фрол горячо зашептал, тыкая рукой в скалу у берега. — Тутой, тутой, вашбродие! Тутой причаливать надоть. Отсюда проведу, а остальные схоронятся, заливчик есть… Уже на берегу, я сказал Собакину. — Ну что, Павел Иванович, как услышите стрельбу, сплавляйтесь к поселку. Дополнительно я выпущу ракету. — Сделаю, Александр Христианович… — поручик четко кивнул и улыбнулся. — Вы только для нас оставьте косоглазых. — Постараюсь… — я хлопнул его по плечу и скомандовал. — Вперед, Фрол, ты головным пойдешь… Дальше пошли по земле. Приказчик сразу вывел нас на хорошо натоптанную тропу и плутать не пришлось. Хотя один из солдат сразу распорол себе скулу сучком. А через пару сотен метров, вдруг сильно пахнуло мертвечиной. Человеческой мертвечиной, я это запах ни с каким другим не спутаю. И тут же ветерок принес довольное глухое порыкивание, чавканье и хруст. Я было взялся по инерции за трофейный фонарик, но Игнат, один из ополченцев из Усть-Лужья, придержал мне руку.