Морской бриз был слабее, чем вчера, а чем слабее ветер, тем меньше шансов, что появится «Нативидад» Так и случилось, что вся работа прошла без помех. Два дня шлюпки сновали между берегом и судном. Они возвращались, нагруженные разрубленными тушами; прибрежный песок покраснел от крови убитых животных, а потерявшие всякий страх стервятники объелись сваленной в груды требухой до коматозного состояния. На борту корабля баталер и его команда под безжалостным солнцем, как проклятые, солили мясо и расставляли бочки в кладовых. Купор и его помощники двое суток почти без продыху изготавливали и чинили бочки. Мешки с мукой, бочонки с ромом, тюки с табаком — матросы у талей, обливаясь потом, поднимали все это из шлюпок. «Лидия» набивала себе брюхо. Не сомневаясь больше в повстанцах, Хорнблауэр приказал выгружать предназначенное для них оружие. Теперь шлюпки, возившие на корабль мясо и муку, возвращались, груженные ящиками с ружьями, бочонками с порохом и пулями. Хорнблауэр приказал спустить гичку и время от времени обходил на ней вокруг корабля, наблюдая за дифферентом. Он хотел, чтобы в любой момент можно было сняться с якоря и выйти в море для поединка с «Нативидадом». Работа продолжалась и ночью. За пятнадцать лет в море — пятнадцать лет войны — Хорнблауэр нередко видел, как недостаток энергии, нежелание или неумение выжать из команды все оборачиваются потерями. Что далеко ходить — на него и сейчас временами накатывал стыд за упущенного возле Азорских островов капера. Боясь вновь уронить себя в собственных глазах, он загонял матросов до изнеможения. Пока некогда было наслаждаться прелестями берега. Правда, береговые отряды готовили себе пищу на огромных кострах и после семи месяцев вареной солонины отъедались жареным мясом. Однако с характерным для британских моряков упрямством они брезгливо отворачивались от экзотических плодов — бананов и папайи, ананасов и гуаявы, усматривая заурядную скаредность в том, что фрукты им предлагали вместо законной порции вареного гороха. И вот на второй вечер, когда Хорнблауэр прогуливался по шканцам, наслаждаясь свежайшим морским бризом, ликуя, что он еще на шесть месяцев независим от берега и с чистой радостью предвкушая жареную курицу на ужин, с берега донеслась пальба. Сперва редкая перестрелка, потом нестройный залп. Хорнблауэр забыл свой ужин, свое довольство, все. Любого рода неприятности на берегу означали, что его миссия под угрозой. Не помня себя от спешки, он приказал спустить гичку, и матросы, подгоняемые ругательствами старшины Брауна, гребли к берегу так, что гнулись весла. То, что Хорнблауэр увидел, обогнув мыс, подтвердило его худшие опасения. Весь наземный десант плотной толпой сгрудился на берегу; десяток морских пехотинцев выстроились с фланга в шеренгу — они перезаряжали ружья. Матросы были вооружены чем попало. Дальше большим полукругом стояли туземцы, угрожающе размахивая саблями и ружьями, на ничейной полосе лежали два трупа. У кромки воды, позади моряков, лежал еще один матрос. Два товарища склонились над ним. Он опирался на локоть, его рвало кровью и водой. Хорнблауэр выпрыгнул на мелководье. Не обращая внимания на раненого матроса, он протиснулся сквозь толпу. Когда он оказался на открытом месте, над полукругом поднялся дымок, и пуля просвистела у него над головой. На это он тоже не обратил внимания. — Ну-ка опустить ружья! — заорал он на пехотинцев и повернулся к возбужденным туземцам, выставив вперед ладони в универсальном и инстинктивном примиряющем жесте. За себя он не боялся — злость, что кто-то поставил под удар его шансы на успех, вытеснила всякую мысль об опасности. — Что все это значит? — спросил он. Десантом командовал Гэлбрейт. Он собирался заговорить, но ему не дали. Один из матросов, державших умирающего, протиснулся вперед, позабыв о дисциплине в слепом порыве сентиментального возмущения — это свойственное обитателям нижней палубы чувство Хорнблауэр всегда почитал опасным и достойным презрения. — Они тут мучили одного бедолагу, сэр, — сказал матрос. — Привязали к столбу и оставили умирать от жажды. — Молчать! — прогремел Хорнблауэр, вне себя от ярости, не столько из-за нарушения дисциплины, сколько предвидя неизбежные трудности. — Мистер Гэлбрейт! Гэлбрейт был несообразителен и не быстр на слова. — Не знаю, с чего все началось, сэр. — Хотя он с детства служил на флоте, речь его сохраняла легкий шотландский акцент. — Вон оттуда прибежал отряд. С ними был Смит, раненый. — Он уже умер, — вставил кто-то. — Молчать! — вновь прогремел Хорнблауэр. — Я увидел, что они собираются на нас напасть, и приказал морским пехотинцам стрелять, сэр, — продолжал Гэлбрейт. — С вами я поговорю позже, мистер Гэлбрейт, — рявкнул Хорнблауэр. — Ты, Дженкинс. И ты, Пул. Что вы там делали? — Ну, сэр, дело было так, сэр… — начал Дженкинс. Теперь он был сконфужен и растерян. Хорнблауэр остудил его пыл, к тому же его публично уличили в дисциплинарном проступке. — Вы знаете, что был приказ никому не заходить за ручей? — Да-а, сэр. — Завтра утром я вам покажу, что значит приказ. И вам тоже, Пул. Где сержант морской пехоты? — Здесь, сэр. — Хорошо вы сторожите, раз у вас люди разбегаются. Для чего все эти пикеты? Сержанту нечего было ответить. Неопровержимые свидетельства недосмотра были налицо, оставалось только застыть по стойке «смирно». — Мистер Симмондс поговорит с вами завтра утром, — продолжал Хорнблауэр. — Не думаю, что вам и дальше придется носить нашивки. Хорнблауэр сурово обозрел десант. Яростный нагоняй заставил всех сникнуть и присмиреть. Он вдруг сообразил, что добился этого, ни единым словом не извинив латиноамериканское правосудие. Гнев его сразу пошел на убыль. Он повернулся к Эрнандесу, который галопом подскакал на низкорослой лошадке и вздыбил ее, столбом поднимая песок. — Эль-Супремо приказал вам напасть на моих людей? — Хорнблауэр дал свой первый бортовой залп. При имени Эль-Супремо Эрнандеса передернуло. — Нет, капитан, — сказал он. — Полагаю, Эль-Супремо будет недоволен, — продолжал Хорнблауэр. — Ваши люди пытались освободить приговоренного к смерти преступника, — сказал Эрнандес наполовину упрямо, наполовину извиняясь. Он был явно не уверен в себе и не знал, как Альварадо отнесется к случившемуся. Хорнблауэр, продолжая говорить, старался, чтобы в голосе по-прежнему звучала сталь. Насколько он знал, никто из англичан не понимает по-испански, и теперь, когда дисциплина восстановлена, полезно показать команде, что он полностью на ее стороне. — Из этого не следует, что ваши люди могут убивать моих, — произнес он. — Они злы. Их обобрали, чтобы раздобыть для вас провиант. Тот человек, которого ваши матросы пытались освободить, приговорен за попытку утаить своих свиней. Эрнандес сказал это укоризненно и с некоторым даже гневом. Хорнблауэр хотел пойти на мировую, но так, чтобы не задеть чувства своих людей. Он намеревался отвести Эрнандеса в сторонку и заговорить помягче, однако не успел, потому что внимание его привлек всадник, во весь опор скачущий вдоль берега залива. Он махал широкополой соломенной шляпой. Все глаза обратились на него. По виду это был обычный пеон-индеец. Задыхаясь, он выкрикнул: — Корабль… корабль приближается! От волнения он перешел на индейскую речь, и дальнейшего Хорнблауэр не понял. Эрнандесу пришлось перевести: — Этот человек дежурил на вершине горы. Он говорит, что видел паруса корабля, который идет к заливу. Он быстро задал один за другим несколько вопросов. Дозорный отвечал кивками, жестами и потоком индейских слов. — Он говорит, — продолжал Эрнандес, — что прежде часто видел «Нативидад» и уверен, что это тот корабль и что он, без сомнения, направляется сюда. — Как он далеко? — спросил Хорнблауэр. Эрнандес перевел: — Далеко, лиг семь или даже больше. Он идет с юго-запада — от Панамы. Хорнблауэр в глубокой задумчивости потянул себя за подбородок. — До захода морской бриз будет подгонять его, — пробормотал он себе под нос и поглядел на солнце. — Это час. Еще через час задует береговой бриз. В крутой бейдевинд он сможет идти тем же курсом. В заливе он будет к полуночи. Идеи и планы роились в его мозгу. Вряд ли корабль подойдет в темноте — Хорнблауэр знал обыкновение испанцев убирать на ночь паруса и нелюбовь к сложным маневрам, кроме как в наиболее благоприятных условиях. С другой стороны… Он пожалел, что ничего не знает об испанском капитане. — Часто ли «Нативидад» заходил в залив? — спросил он. — Да, капитан, часто. — Его капитан — хороший моряк? — О да, капитан, очень хороший. — Кхе-хм, — сказал Хорнблауэр. Мнение человека сухопутного о том, насколько искусен капитан фрегата, немногого, конечно, стоит, но это хоть какие-то сведения. Хорнблауэр вновь потянул себя за подбородок. Он участвовал в десяти одиночных морских боях. Если он выведет «Лидию» из залива и примет бой в открытом море, оба корабля, вполне вероятно, безнадежно друг друга изувечат. Рангоут, такелаж, паруса и корпус — все разнесет в куски. На «Лидии» будет множество убитых и раненых, которых здесь, в Тихом океане, некем заменить. Она растратит свои бесценные боеприпасы. С другой стороны, если она останется в заливе, а задуманный Хорнблауэром план не сработает — если «Нативидад» останется в море до утра, — «Лидии» придется лавировать из залива против морского бриза. Испанцы получат все возможные преимущества еще до начала боя. «Нативидад» и так настолько мощнее «Лидии», что вступать с ним в поединок — дерзость. Идти на риск, зная, что в случае неудачи превосходство противника еще усилится? Но возможный выигрыш был так велик, что Хорнблауэр все-таки решил рискнуть. VI Призрачная в лунном свете, подгоняемая первыми порывами берегового бриза, скользила «Лидия» по заливу. Хорнблауэр не поставил паруса, дабы с далекого корабля в море не приметили их отблеска. Баркас и тендер буксировали корабль, промеряя по пути дно, в приглубые воды за островом у входа в залив, — Эрнандес, когда Хорнблауэр набросал ему свой план, сказал, что остров называется Меангуера. Час потели на веслах матросы, хотя Хорнблауэр, как мог, помогал им, стоя подле штурвала и по возможности используя ветровой снос, вызываемый давлением бриза на рангоут «Лидии». Наконец они достигли новой стоянки, и якорь плеснул о воду. — Привяжите к якорному канату буй и приготовьтесь отцепить его, мистер Буш. — Есть, сэр. — Подведите шлюпки к борту. Пусть матросы отдохнут. — Есть, сэр. — Мистер Джерард, оставляю палубу на вас. Следите, чтобы впередсмотрящие не уснули. Мистер Буш и мистер Гэлбрейт спустятся со мной в каюту. — Есть, сэр. Корабль кипел молчаливым возбуждением. Все догадывались, что задумал капитан, хотя детали, которые Хорнблауэр излагал сейчас своим лейтенантам, были по-прежнему неизвестны. О приближении «Нативидада» доложили два часа назад, и все это время Хорнблауэр напряженно шлифовал свой план. Нигде не должно случиться осечки. — Все понятно? — спросил Хорнблауэр наконец. Он встал, неловко пригибаясь под палубными бимсами занавешенной каюты. Лейтенанты вертели в руках шляпы. — Так точно, сэр. — Очень хорошо, можете идти, — сказал Хорнблауэр.