Но и на кладбище его не оставили в покое — Фрир следовал по пятам, мялся с ноги на ногу, нервничал, смотрел на часы. Хорнблауэр снял шляпу и склонил голову перед резным надгробием, но мысли разбегались. Он кое-как прочел молитву — Марии бы это понравилось, ее всегда огорчало его вольномыслие. Фрир изводился нетерпением. — Ладно, идемте. — Хорнблауэр повернулся на каблуках и направился к экипажу. Они выехали из города. Приятно зеленели деревья, дальше расстилались залитые солнцем величественные меловые холмы. У Хорнблауэра к горлу подступил комок. Это Англия, за которую он сражался восемнадцать долгих лет. Вдыхая ее воздух, глядя по сторонам, он понимал: Англия того стоит. — Ваш побег — просто подарок для кабинета, — сказал Фрир. — Нам чертовски не хватало чего-нибудь в таком роде. Хоть Веллингтон и занял недавно Альмейду, толпа ропщет. Когда-то у нас было самое талантливое правительство, теперь самое бездарное. Ума не приложу, чего ради Каслри с Каннингом затеяли эту дуэль[60]. Она чуть нас не погубила. Потом Гамбир с его Баскским рейдом. Потом Кокрейн заварил кашу в палате лордов. А вы не думаете о том, что могли бы пройти в парламент? Ладно, об этом мы успеем поговорить на Даунинг-стрит. Пока довольно и того, что вы дали толпе повод покричать «ура!». Мистер Фрир многое считал само собой разумеющимся — например, что Хорнблауэр всем сердцем на стороне правительства и сражался в заливе Росас или бежал из плена исключительно ради кучки дрожащих за свои кресла интриганов. Хорнблауэру стало тоскливо. Он сидел молча, вслушиваясь в перестук колес. — От его высочества толку мало, — говорил Фрир. — Он не прогнал нас, когда стал регентом, но он нас недолюбливает — билль о регентстве ему, понимаете ли, пришелся не по душе[61]. Помните об этом, когда увидитесь с ним. И кстати, он падок на лесть. Если вы внушите ему, что на успехи вас вдохновил пример его высочества и мистера Спенсера Персиваля[62], вы попадете в самое яблочко. Это что? Хорндин? Форейтор натянул поводья у трактира, конюхи выбежали со свежими лошадьми. — Шестьдесят миль от Лондона, — заметил мистер Фрир. — Еле-еле успеваем. Трактирные слуги наперебой расспрашивали форейтора, кучка зевак — загорелые дочерна селяне и бродячий лудильщик — присоединились к ним, во все глаза таращась на сверкающий мундир Хорнблауэра. Кто-то выскочил из трактира — судя по красному носу, шелковому галстуку и кожаным гетрам — местный сквайр. — Оправдали, сэр? — спросил он. — Само собой, сэр, — мигом отозвался Фрир. — Оправдали с величайшим почетом. — Ура Хорнблауэру! — завопил лудильщик, подкидывая вверх шляпу. Сквайр замахал руками и затопал от радости, селяне подхватили приветственный клич. — Долой Бонапарта! — крикнул Фрир. — Поехали. — Какой искренний интерес к вашей персоне, — сказал Фрир минутой позже, — хотя, естественно, на портсмутской дороге он живее всего. — Да, — сказал Хорнблауэр. — Помню, — продолжал Фрир, — как после Синтры[63] толпа требовала, чтобы Веллингтона четвертовали. Я тогда думал, нам крышка. Но так обернулось, что нас выручил его трибунал, как теперь ваш. Помните Синтру? — Я командовал тогда фрегатом в Тихом океане, — коротко отвечал Хорнблауэр. Он чувствовал легкую досаду. Оказалось что ему равно неприятны восторги лудильщиков и лесть царедворцев. — Все равно к лучшему, что Лейтона ранило в Росасе, — говорил Фрир. — Не то чтобы я желал ему зла, но это ослабило их шайку. Тут или они, или мы. Его друзья получили перевес в двадцать голосов. Я слышал, вы знакомы с его вдовой? — Имел честь. — Очаровательная женщина, хотя и на любителя. Весьма деятельно способствовала союзу своего покойного мужа с родственниками. — Да, — сказал Хорнблауэр. Всякая радость от успеха улетучилась. Даже яркий солнечный свет, казалось, померк. — Питерсфилд вон за тем холмом, — сказал Фрир. — Полагаю, вас дожидается целая толпа народу. Фрир угадал. Человек двадцать-тридцать толклось у «Красного льва», еще больше сбежалось узнать, чем же кончился трибунал. Услышав радостную весть, все дико завопили, а мистер Фрир не преминул ввернуть словечко в поддержку правительства. — Это все газеты, — ворчал Фрир, когда они, сменив лошадей, тронулись дальше. — Жалко, мы не можем поучиться у Бони и пропускать в печать лишь то, что простонародью полезно. Католическая эмансипация[64]… реформы… дела флотские… Толпа желает участвовать во всем. Даже дивная красота Дьяволовой чаши, мимо которой они проезжали, оставила Хорнблауэра безучастным. Жизнь утратила всякую сладость. Он мечтал вновь оказаться безвестным капитаном где-нибудь в бурной Атлантике. Каждый удар лошадиных копыт приближал его к Барбаре, а в душе закипало тоскливое, смутное желание вернуться к Марии, скучной, неинтересной, обыденной. Толпа, приветствовавшая его в Гилдфорде — там как раз кончался базарный день, — воняла пивом и потом. Хоть одно утешало: с приближением вечера Фрир умолк и оставил Хорнблауэра с его мыслями, пусть даже и невеселыми. Когда они меняли лошадей в Ишере, уже смеркалось. — Приятно сознавать, что мы можем не опасаться грабителей, — улыбнулся Фрир. — Довольно будет герою дня назваться, и разбойники не возьмут с нас ни гроша. Однако никто на них не напал. Карета беспрепятственно проехала по мосту в Патни и двинулась сперва по дороге между все более частыми домами, затем по узким улочкам. — Номер десять Даунинг-стрит, приятель, — велел форейтору Фрир. Из встречи на Даунинг-стрит Хорнблауэр яснее всего запомнил невольно подслушанные слова Фрира — тот, едва войдя, шепнул Персивалю: «Обошлось». Разговор длился не более десяти минут, официальный с одной стороны, сдержанный с другой. Премьер-министр явно был сегодня не разговорчив, — по-видимому, он главным образом хотел взглянуть на человека, который может повредить ему в глазах принца-регента или общественности. Хорнблауэр не составил особо приятного впечатления ни о его уме, ни о его личном обаянии. — Дальше Пэлл-Мэлл, Военное министерство, — сказал Фрир. — Господи, сколько нам приходится работать! Лондон пах лошадьми, как всегда для человека, только что вернувшегося из плавания. Окна Уайтхолла ярко светились. В Военном министерстве его провели к молодому лорду, который понравился Хорнблауэру с первого взгляда. Его звали Пальмерстон, он был заместителем министра иностранных дел. Пальмерстон много и толково расспрашивал о состоянии общественного мнения во Франции, о последнем урожае, о том, как Хорнблауэру удалось бежать. Он одобрительно кивнул, когда Хорнблауэр замялся, не желая называть человека, у которого они нашли приют. — Совершенно правильно, — сказал Пальмерстон. — Вы боитесь, что какой-нибудь кретин проболтается и вашего спасителя расстреляют. Кретин бы, наверно, и проболтался. Я попрошу вас назвать этого человека, если возникнет крайняя нужда, и тогда вы сможете на нас положиться. А что стало с каторжниками? — Первый лейтенант «Триумфа» завербовал их на службу, сэр. — Значит, последние три недели они служат матросами на королевском корабле? Я лично выбрал бы каторгу. Хорнблауэр считал так же. Он порадовался, что хоть один высокопоставленный чиновник не питает иллюзий по поводу прелестей флотской службы. — Я разыщу их и выпишу сюда, если удастся уговорить ваше адмиралтейское начальство. Я нашел бы им лучшее применение. Лакей принес записку, Пальмерстон развернул и прочел. — Его королевское высочество желает вас видеть, — объявил он. — Спасибо, капитан. Надеюсь, что буду иметь удовольствие встретиться с вами в самом скором будущем. Наша беседа оказалась весьма полезной. А луддиты крушат станки на севере, и Сэм Уитбред[65] рвет и мечет в палате общин, так что вы явились как нельзя кстати. Всего доброго, сэр. Последние слова испортили все впечатление. Пальмерстон, планирующий новую кампанию против Бонапарта, завоевал уважение Хорнблауэра; Пальмерстон, вторящий Хукхему Фриру, — утратил. — Зачем я понадобился его королевскому высочеству? — спросил Хорнблауэр Фрира, когда они вместе спускались по ступеням. — Это будет для вас сюрпризом, — игриво отвечал Фрир. — Может быть, вы пробудете в неведении до утреннего приема. Об этот час принцуля редко бывает настолько трезв, чтобы заниматься делами. Может быть, он уже в стельку! Беседуя с ним, будьте поосторожней. У Хорнблауэра голова шла кругом. Он вспомнил, что еще утром выслушивал свидетельские показания на трибунале. Сколько всего произошло за этот день! Он пресытился новыми впечатлениями. Ему было кисло и муторно. А леди Барбара и его сын совсем рядом, на Бонд-стрит, в какой-то четверти мили отсюда. — Который час? — спросил он. — Десять. Молодой Пальмерстончик засиживается в Военном министерстве допоздна. Пчелка наша трудолюбивая. — Ох, — сказал Хорнблауэр. Бог весть, когда удастся улизнуть из дворца. С визитом на Бонд-стрит придется повременить до утра. У дверей ждал экипаж, кучер и лакей щеголяли красными королевскими ливреями. — Лорд-гофмейстер прислал, — объяснил Фрир. — Трогательная забота. Он подсадил Хорнблауэра и залез сам. — Встречались с его королевским высочеством? — Нет. — Но при дворе бывали? — Дважды присутствовал на утренних приемах. Меня представляли королю Георгу в девяносто восьмом. — А! Принцуля не то что его отец. А с Кларенсом[66] вы, я полагаю, знакомы? — Да. Экипаж остановился у ярко освещенного подъезда, двери распахнулись, лакеи помогли гостям. Вестибюль сверкал огнями, кто-то в ливрее, пудреном парике и с белым жезлом оглядел Хорнблауэра с головы до пят. — Шляпу под мышку, — прошептал он. — Сюда, пожалуйста. — Капитан Хорнблауэр, мистер Хукхем Фрир, — объявил кто-то. Огромный зал ослепил светом свечей. В дальнем конце, за широкой паркетной гладью, сверкала золотом и драгоценностями небольшая кучка людей. Кто-то во флотском мундире шел навстречу — Хорнблауэр узнал шишковатую голову и выпученные глаза герцога Кларенса. — А, Хорнблауэр, — сказал тот, протягивая руку. — С возвращением вас. Хорнблауэр склонился над его рукой. — Идемте, я вас представлю. Это капитан Хорнблауэр, сэр. — Добрейший вечерок, капитан. Тучный красавец, прожигатель жизни, изнеженный, хитрый, — вот последовательность впечатлений, которые Хорнблауэр составил, кланяясь принцу-регенту. Редеющие кудри, похоже, крашены, влажные глаза и красные отвислые щеки — сразу видно, что его королевское высочество плотно отобедали, чего про Хорнблауэра сказать было нельзя. — Только о вас и разговору, капитан, с тех пор как ваш тендер — как его бишь? — вошел в Портсмут. — Да? — Хорнблауэр стоял навытяжку. — Да. И правильно, черт побери. Правильно, черт побери, говорят. Здорово вы это провернули, капитан, прямо как если бы я сам взялся. Эй, Коннингем, представьте.