–– Так, а почему ты меня выпытываешь насчет этого?! – подалась вперед, без злобы, Ульяна, вопрошая. – Почему ты делаешь все, чтобы я думала, что ты мне не доверяешь? –– Потому что мир такой. Потому что мир этот уже несколько раз меня обманывал. Я привык уже не доверять всем, иногда даже тебе. –– А ты представь, что мир изменится! Ты представь, что когда-то все будет по-другому. Мы двинули этот механизм, мы сдвинули его с мертвой точки. И есть люди, которые помогают нам это двигать. Они есть, они в своей массе не видимы, но это бриллианты, думающие о том, как избавить мир от недоверия людей друг к другу. От недоверия потому, что они другие, не такие как мы. Буду честной, ты знаешь, что мой человек не русский. Ты знаешь, что он другой, и потому ты не доверяешь и ему, и мне, ведь я связана с ним. Ты сам, тогда, часть того, что ты ненавидишь. Просто пойти, этот человек – он один из нас. Со своей историей, со своими стандартами, но верящий, что когда-нибудь, на костях старого мира, на всех тех горах размалеванной зеленой бумаги вырастет справедливое общество, где не будет правых и виноватых. Я видела что-то такое, и это было прекрасно. И я верю в то, что силами людей, только людей понимающих, можно все вернуть туда, в тот мир. В мой мир… Она не дрожала, не боялась и говорила это открыто, как и всегда. Была стойкой, без эмоциональной внешне. Но внутри нее, в пылающем большом человеческом сердце была буря. Это чувство непомерной гордости, смешанное со счастьем и искренней верой в то, что она говорит, подрывали ее, как двигатели ракету. Ульяна была такой – обычно черствая снаружи, суровый каменный исполин, а внутри раскаляющийся, сжатый до предела, болящий клубок чувств и эмоций. –– …Нам говорят, – тихо, но величественно продолжала она, опустив взгляд. – …что мы были зверями. Нам говорят, что там, где были мы, там все было бесконечно плохо, там страдали люди, там страдала цивилизация. Нам говорят, тридцать лет говорят, что мы были ничем, что об нас можно было вытирать ноги, но, тут же – что мы были бичом человечеству, его петлей на шее. Но ровно тридцать лет назад нас и выкинуло на помойку истории. Нас не стало, все… все было кончено. Сейчас мы не интересны, наши идеи считаются преступными, а мы сами враги нации, фашисты, предатели, подстрекатели и интервенты. Мы чужие на территории собственной страны, те, кто думает и чувствует по-другому. Сейчас красный считают цветом пролившейся крови, цветом террора и гнета. Но я… – тут ее голос неестественно задрожал. – …Я помню красный цвет, как яркий луч над землей, как первый свет от солнца. Он вился там, высоко-о-о, на шпилях, играл цветом, на нем отблескивали желтые серп и молот. Каждый знал, что они значили. Это были простые люди, увековеченные на государственном флаге. И каждый же знал, что за этими символами… За ними было единство. Всех, как одного. Всех на планете! Это было равенство, не фальшивое, обещанное толстосумами с длиннющих яхт обнищавшему народу, это было другое, настоящее. Надежда на то, что я могу быть везде дома, что я могу быть частью огромной семьи – вот чем был красный стяг. И я сражалась за него, я верила каждому, кто был под ним. И я еще подниму его… Вот увидишь, Дима, я его подниму… –– Мы. – сказала Моргана, всхлипнув. – …Мы его поднимем. –– Да. – усмехнулась вдруг Ульяна. – Точно. Его поднимем Мы. – Значит, – с выдохом поднимаясь с пассажирского сидения не тронувшегося поездового состава сказал Среда. – Нам пора за работу. –– Дима, соберешь команду и снаряжение. Ваш выход будет через пол часа. Возьмёшь еще провианта, мало ли. Боеприпасов – сколько унесёшь, ваша задача первостепенная. Моргана… – повернулась она на девушку. – Можно я надиктую кое-что тебе для эфира? Сможешь записать? –– Да, да, конечно. – кивнула та. – Смогу перебросить немного мощности на ворота в течение минут пятнадцати. Генераторы слабоваты, одного хватит только приоткрыть. …Пронеслись коридоры. За спинами остались катакомбы Кремля и длинный тоннель от герметичных и тяжелых, со свинцовыми листами, ворот, до самого выхода к небольшой дверце на станцию Арбатская. Но сама же обезлюдившая и пустынная остановка метрополитена осталась несколько не в поле зрения, через несколько бетонных стен и пару решетчатых стальных дверей из арматуры. Группа проходила через каналы, через давно заброшенные заводские ходы, что связывали обычное метро и секретную правительственную линию. Все равно пересекалось, все равно можно было пройти – почему бы и не воспользоваться? И везде замки. Их срывала Моргана. Иногда казалось, что для нее не было невозможного. Она раскаляла ржавые амбарные замки до красна, а потом срывала. Еще несколько мгновений эти металлические железки, превращенные в тяжеленный мусор, шипели в лужах метрополитена. Среда не знал, не мог даже понять, что было у нее внутри. Моргана была девушкой загадкой. Он все чаще присматривался к ней, но не мог понять всего ее функционала. Понимал, что может быть что-то еще, что-то, что еще сильнее его шокирует. Она напичкана всем и сразу, как швейцарский нож. Только живая, по-человечески живая. Не как бот, не как робот. В ней была душа… И еще что-то. Сочетание стали, титана, мышц и костей, решительности и неотступности машины с человеческим интеллектом, нежной натурой и женской красотой! Вот чем была Моргана. И Диму это поражало. Он боялся, но все сильнее сближался. Ульяна заметила это. Еще давно, еще после Берлина заметила. Ничего не говорила, в своей привычной манере. Просто думала себе в голове обо всем и сразу. Об этом тоже. Иногда улыбалась, подсматривая, как Среда следит за движениями титановых пальцев. Ей тоже было интересно, чем все это может кончится. В отличие от всех, Вирхова шла почти налегке – в катакомбах могло и не оказаться солдат Громова. Пистолет, однако, прихватила. Большой Стечкин болтался у нее на бедре, а два дополнительных магазина были в кармане на военных брюках, заправленных в берцовые высокие черные сапоги. Не смотря на ветер, на сквозняк в подземке, на мрачные, пробирающие до костей пейзажи мокрых бетонных стен, воду по щиколотку, ей было не холодно. Шла спокойно, прямая, как доска, в своем, уже ставшим легендарным, пыльном топе. Ей было не привыкать, Ульяна не чувствовала дискомфорта – солдатская жизнь все еще была сильна в ней, в отличие от многих других генералов, которых она знала. –– Так-с, братва, – сказала она. И голос ее эхом разнесся по полузатопленной подземке. Они были в одном из коридоров, за стенами Арбатской. Здесь было несколько лестниц, в том числе и простые вертикальные, что шли сразу наверх, в какие-то другие помещения. Ульяна указала на одну из таких, ржавую и мокрую. – Моргана, я возьму себе Вагнера, на «Фермопилах» могут понадобиться пулеметчики. А у вас он слишком приметный, здоровый детина! Ваша лестница эта. Подниметесь наверх, и будете ждать. Агент вас найдет сам, и встретит, полностью положитесь на него, ничего не придумывайте и не действуйте. Снаружи полно солдат Громова, наемников, военной полиции и просто полиции. – повернулась на Диму. – А ты со мной. Пойдем. Разминувшись с отрядом, Среда просто брел за Ульяной по темным и узким, кажется, не для людей, проходам. Это были темные кулуары, вообще без намека на свет, с крысиным писком и водой, что доходила иногда до колена. Кажется, это были старые, очень старые, еще со времен войны, переходы между станциями – вот где они оказались. Но им нужно было не в метро, его они давно прошли. Им нужно было в саму Библиотеку. Попасть туда, куда обычным ходом дороги уже, наверное, давно и не было. Только для избранных, для тех, у кого есть корочки. Все вокруг было странным, старым. Выпирающий замшелый кирпич, снопы проводов на металлических ржавых ребрах, что торчали из стены, плафонные тазы, что болтались над головой, иногда так и норовя врезать по макушке всем, что осталось от ртутных ламп. Натурально – пещеры апокалипсиса. Жуткое местечко под самым главным городом страны. Наконец, стены начали немного расходиться. Пропало это давящее ощущение кирпичных тисков, что приходилось поджимать плечи и голову. Стало немного просторнее, но вот воды не убавилось. Ровно столько же. Кажется, даже немного больше, ведь прошли несколько вниз, к самой, что ни на есть, бункерной советской железной двери, что была со стальным колесом по центру и огромными проржавевшими замками с зубчатыми гребенками. Дверь, кажется, плотно держала воду, не было протечек. Герметичная, хоть почти и сгнила уже. Не было никаких надежд, что колесо это сможет провернутся, но, тая их, Ульяна все же положила руку на вентиль и попыталась его провернуть. Дверь скрипнула. Затем еще и еще. Руки Вирховой заметно напряглись, из-под кожи полезли жгуты ее мышц, а на лице обозначился оскал. Скулы проступили под шрамом. Недолго думая, Среда тоже взялся за вентиль. И только тогда колесо провернулось. Стряхнув с себя хрустящую ржавую корку из отслужившего свое металла, замок провернулся. Запоры начали отходить из пазов в железобетонной стене. Штурвал крутился и крутился, а штыри все не кончались. В длину были каждый по полметра, во все стороны. Распирали так, что и газосваркой было не выпилить. Наконец, стальное колесо, крякнув, остановилось. Но вода даже и не думала уходить – дверь все еще была заперта. Пихнув ее плечом, Среда ничего не добился. Лишь последовал гулкий, глухой протяжный удар, эхом отозвавшийся где-то за ней. Затем еще и еще удары – без результата. Тогда, его подвинула уже Ульяна. С некоторой раскачки, та вмазала ногой в стальную пластину, которая была на противоположной от навесов стороне, прикрывала штыри замков. Дверь скрипнула, за ней что-то хрустнуло, и вода наконец начала понемногу уходить. Еще удар. Теперь контрольный, вместе. Открылся проход в темное, огромное по своим масштабам помещение. Дверь была накрепко заштукатурена, и вместе с ее открытием со стены отошел здоровенный кусок. Раскрошился на полу, сразу начав размокать в льющейся воде. Порог был высокий. Среда медленно переступил его. И потерял ту точку в луче фонаря, которая упиралась хоть куда-нибудь. Пространство было невероятных размеров. Это какой-то холл, гостевой зал, или что-то вроде того. Изредка вдалеке что-то отблескивало, сверкало тусклыми искрами какое-то стекло. По бокам были массивные колонны, между ними – стеллажи с книгами. Еще книги, книги, больше книг! Здесь они были повсюду. И когда Дима опустил луч фонаря на пол, они оказались и там. Посреди был, неизвестный по длине, проход к каким-то стекляшкам, а по бокам – настоящее раздолье для книжного червя. Дубовые, большущие полки с тысячами, десятками тысяч книг и папок, различных сортов и видов, жанров, авторов. От такого изобилия мог бы открыться рот, если бы Среда не привык к огромным пространствам Лубянки, с их миллионами папок и альманахов. Все здесь было дорого, все здесь было по богатому. Ампир, одним словом. Вперед, слегка хлюпая мокрыми ботинками, вышла Вирхова. Она повела фонарем по стеллажам, прикидывая, куда они вообще могли выйти. И поняла: –– Сука, промахнулась. Нужно было дальше идти. Это, кажется, основной зал. Хотя… Нет, погоди. Это не он! Блять! Может какой другой? В сраном подвале? –– Обычно в подвале не вздохнуть ни п… Понятно, в общем. – тихо начал Дима, проходя вперед. Ступил на длинную красную ковровую дорожку, с золотым богатым и детально прорисованным орнаментом. – А тут дорого, богато… – Он поднял одну из книг. На развалившейся, очень и очень старой обложке были французские буквы. – Это похоже зал зарубежной литературы. Это Марсель Пруст, а в соседней куче Гейне на немецком. –– Так, если зарубежной… – почесала переносицу та, задумавшись. – Да, все верно. Пойдем дальше, я знаю дорогу. –– «Давайте отрежем Сусанину ногу…» – на распев, издевательски пробурчал себе под нос Среда, зашагав за ней по ковровой дорожке среди стеллажей. – Я таки думал ты была здесь. Языка не знаешь? Или ты читать не умеешь? –– Невероятно, просто до одури смешно. – не поворачиваясь, ответила на издевку она тогда. – Ты прекрасно знаешь, что меня учили сразу двум языкам. А также, – наконец повернулась она, поглядев с поднятой бровью на Диму. – в силу родительских уз, знаю фарси. Плоховато, конечно, но знаю. А не была, потому что своих забот хватало. Было не до чтения Гейне и Манна. Я больше люблю советскую литературу. –– Судя по всему, их и купили еще в СССР. – задумался на мгновение тот. – Обложки очень старые, а печать на первой странице была от тридцать девятого года. Этот зал собрали еще до войны? –– Возможно и так, библиотека старая. – развела руками Ульяна. – Но мы ищем то, что могли собрать после… Мне нужна, – усмехнулась. – …самая горячая литература Холодной войны. –– Таки что же мы ищем? –– Военный архив, который внутри военного архива, который должен быть где-то очень рядом. Я о нем только слышала, но не видела ни разу. Говорят, его прикрыли еще во времена Брежнева. Мне нужна буквально одна папка. –– И что же может быть в этой папке? – Среда переступил через еще одну гору книг. Кажется, цивилизация ушла отсюда в невероятной суматохе. – То, что нас всех, в очередной раз, убьет? –– То, что нас всех может спасти. – парировала она. – И хватит, мать твою, задавать глупые вопросы! Это не приближает нас к пункту назначения лучше, чем идущие ноги. Шире шаг, растяпа! –– Я еще и растяпа. – искривил улыбку мужчина. – Что ж, твоя правда. А это я прихвачу Авроре. Он сунул за отворот куртки «На западном фронте без перемен» Ремарка. Она была целиком на немецком, на исконном языке автора, и могла передать все, что тот хотел выразить. Без искажений, без локализации шуток или фраз – чистейший смысл, без различных напылений. Среда прекрасно понимал, что такого в школьной программе не было, но в последние дни, даже, наверное, недели и месяцы, он осознал, насколько ценна была эта книжка. Насколько точно она описывала ужасы, насколько она оказалась правдивой в вопросах войны и человеческих жизней в ней. Оказалась права насчет мясорубок, бесчеловечного лика Ареса, человеческой жестокости. Среда хотел, желал, чтобы его дочь понимала, что происходит, когда единый мир, сферический зеленый клубок полезных ископаемых и необъятных территорий начинают делить те, кто сверху. Хотел, чтобы дочка понимала, какого бывает тем, кто оказался снизу. Книга была губкой, впитавшей боль поколения, его молитвы к миру и жизни, антивоенные настроения. Она могла бы стать новой, невероятно черной, но миролюбивой Библией. Однако вера прививается зачастую только реками крови… На мгновение задумавшись, Среда выдохнул. Самому бы снова перечитать, отметить общее, отметить то, что было сказано еще сто лет назад, но к чему не прислушались… Но не было ни времени, ни сил. Вторые сутки на ногах, и ноги эти начинали ныть, болеть, каждый раз, когда тело статично замирало. Нужно было двигаться, стремиться к чему-то, гнать и бежать. Благо, к этому был стимул даже сейчас – в виде ушедшей уже далеко вперед, и явно закурившей, Ульяны. Да, она курила. Сверкал при затяжке кончик тлеющей сигары. В обычные времена в библиотеках курить было бы запрещено, но теперь, в разруху и апокалипсис, почему бы не попыхтеть над книгами табачным дымом? Почему бы не расслабиться, понимая, что тут, среди исписанных людьми страниц, есть покой, есть умиротворение и гробовая тишина, когда наверху разверзлись врата ада и ненависти ко всему человеческому? Почему бы не повыхватывать из куч различные имена, названия, которые плотно ассоциируются с людьми, с их идеями и нравами, с их отношением к жизни и жизням других, когда там, за слоями железобетона жизнь уже ничего не стоит. Гейгель, Гёте, Маркс – все в одной куче. А над ними, вставший выживший человек с заслуженной папиросой во рту. И как бог с небес, протягивает к ним руку, достает из кучи и стряхивает пыль, начинает внимательно изучать. –– Маркс… – с выдохом и некоторым трепетом произнесла Ульяна, раскрыв книгу. – О, старина, ты оказался чертовски прав вот уже второй раз, но все так же, каждый раз, оказываешься на полу… – аккуратно положила на полку. – Мы ведь бились за твои идеи. А ты лежишь тут… –– Долго еще? –– Зал огромный, Дима. – снова развела руками она, затягиваясь. В полумраке ее огонек на кончике сигареты стал ярче. – За теми стекляшками должен быть коридор, а за ним лестница. Там пропускной пункт и архив. Вероятно, что именно так. И оказалась права. Действительно, как только ее рука подвинула вперед стеклянную, очень тяжелую дверь, и та открылась, показалось пространство невероятно узкого, по сравнению с основной залой, коридора, выкрашенного в красно-белые тона. Но все такого же, величественного, с картинами, коврами и колоннами, с вазами и бюстами великих писателей и драматургов. Здесь узнавались Толстой, Гоголь, Шолохов, Пушкин и Лермонтов, Маркс и Ленин – все были в одном строю здесь. И насчет лестницы Ульяна не соврала – действительно оказалась в конце коридора, сразу за массивной решетчатой дверью с замком. Ключ нашелся сразу: очередь из АК срезала его под корень и дверь открылась. Шум и грохот выстрелов осели быстро, словно впитались в книги в зале. А после лестницы снова такая же дверь и единственный выход – в похожий на вестибюль метро, выложенный плиткой по полу, стенам и потолку, пропускной пункт. В конце его, между стеклянными пустыми кабинками, похожими на канувшие в лета будки ГАИ, были массивные железные двери с красными обветшалыми звездами. И большая, жирно намалеванная замшелая надпись: «Дублирующий Военный Архив». –– Ключи? – спросил Среда. –– Не проблема. – спокойно ответила Ульяна. Засадила рукояткой пистолета по одному из стекол кабинок. Выбив все осколки Стечкиным, залезла, кряхтя, внутрь. Все же годы брали свое – уже и не девочка, да и боем изношена была знатно. Болели колени, болела спина, голова, грудь, но все еще магическим образом Ульяна была в строю, живее всех живых. Спрыгнув на плиточный пол, она вскрыла ящик с ключами и выдернула оттуда несколько попавшихся. Они были не подписаны. Точнее, были, но надписи там были из трех-четырех букв, иногда сокращенных слов, которые еще нужно было разгадать. Проще было думать, что они были без маркировок. Перекинула пару из них Среде, чтобы тот попробовал. Когда один подошел, вылезла обратно в холл, помогла отодвинуть тяжеленную бункерную дверь. Стряхнув с упругой груди пыль и стеклянную крошку, выдохнула и несколько самодовольно улыбнулась, глянув на Диму: –– Ничего сложного, да? –– Всего-то в секретный архив влезли. – подыграл он ей. – Как два пальца… За дверями снова коридор. На этот раз короткий, с покатыми потолочными сводами и изогнутой формой. Явно должен был гасить волну от ядерного взрыва. Бетон был усилен железом. Мощные дуги подпирали свод и мешали обваливанию. Видно было, что ремонтировали все это давно: пятнами налепляли новые заплатки бетона, подваривали железные ржавые конструкции, подкрашивали отдельные участки различными красками, которые смотрелись просто ужасающей мозаикой. Однако, отдать должно стоило – следили, не забрасывали. Двери были здесь не заперты. Все расположены по одной стене. Хранилище это было не такого уж выского уровня, да и документы отсюда постепенно вывозились, ярусы пустели, некоторые двери наглухо заваривались. Пара прошла по нескольким помещениями, которые были за дверями. Везде было пусто, ни одной бумажки. Радко на глаза попадались старые книжки кучками. Тут, Среда, выйдя обратно в коридор, выдохнув, дернул еще одну дверь. За ней все так же были пустые металлические стеллажи с толстым слоем пыли, висящие с потолка кабеля и куски светильников, деревянный полусгнивший стол и обломанный патрубок вентиляции, что проломил стул и вонзился в пол. –– Ни черта тут нету! – обессилено констатировал Дима, хлопнув по швам. – Ни толики! Сраная пыль, да и только. Ульяна, не услышав его, прошла внутрь и медленно поводила фонариком по пустым стеллажам с различными буквами, нарисованными черной краской по трафарету. В ее голове были смутные сомнения. Она не верила, что все могло быть так. Ее характер, прорывной, не верящий в поражения, не давал ей спокойно уйти отсюда, приняв сам факт проигрыша. Нет, она все еще с любопытством разглядывала холодный и запыленный металл. Вирхова медленно водила рукой по сырым, с запахом плесени книжкам. Что-то бесшумно шептала на губах. Медленно, очень медленно шептала. Одно единственное слово. Остановилась у буквы П, и достаточно долго, с пол минуты смотрела на пустой стеллаж под ним. Зачаровывая взглядом полку, она на мгновение опустила глаза и нахмурилась, почесав переносицу. –– Пойдем? – спросил тихо Дима. – Ребята же ждут. –– …Книги. – будто для себя сказала она. – …Книги? Тебе не показалось странным, что отсюда вынесли все, но оставили несколько книг? Тут что-то не так. Это маскировка! Точно! Я же видела… Она, почти молниеносно выпорхнула из железной двери и направилась к самой первой, к той, которую они прошли почти не глядя. Там в глубине, на нижних полках стояло несколько таких же книг, красных, с разбухшими и слипшимися, несколько раз намокавшими и высыхавшими страницами. Там было нечто, что засело в память Ульяне. Она понимала сейчас, что ей не почудилось в свете фонаря, что это было не галлюцинацией. Видела это правдиво! Залетев в двери, что Среда за ней успел только в припрыжку, Вирхова присела на корточки, у стеллажа «З», и замерла. Казалось, даже не дышала. Она пристально смотрела на ряд полусгнивших книжек, одна из которых выделялась на общем фоне. Это и было то, что нужно. Аккуратно, практически нежно, обхватив пальчиками корочку книги, Ульяна вытянула ее из ряда, и раскрыла. Это была имитация, страницы были ламинированы. Книга физически не могла намокнуть. Внутри серая коробочка с простой защелкой и гербом СССР на крышке. С затаенным дыханием, Ульяна осторожно открыла ее. А там ключ, с шелковой красной лентой, продетой в просверленное ушко. Гравировка на нем – цифра «три». –– Еще одна загадка? – посмотрел из-за ее плеча Дима. –– Нет, уже хотя бы одна разгадка. – откинула фальшивую книгу на полку Ульяна, рассматривая в руках наполированный ключ. – Только куда бы его воткнуть? Три… три… –– Может это «Зэ»? – усмехнулся, клацнув зубами тот. – От усталости предложу пихнуть его задницу и попробовать провернуть. У меня уже голова не варит над всеми этими секретами, я просто хочу выполнить все, что можно и отдохнуть. –– Да? А может тебе третий глаз им проделать, умник хуев? – повернулась она на него достаточно сердито. – Не капай на мозги! Ищи тройку. –– Может, эта? – он указал на полузатёртую цифру на стенке. – Вроде тройка. И действительно. Над столом, тускло, была нанесена тройка в ряде цифр от одного до четырех. Кажется, это были подписаны места документации на столе, или что-то вроде того. Под каждой из цифр была стрелка, указывающая на столешницу. Ульяна подошла и начала осторожно простукивать стену. И среди глухого отзыва бетона вдруг послышался звонкий металлический, сразу за краской цифры. Ножом отковыряв краску, Среда увидел замочную скважину. Спрятали, так спрятали! Если бы не начали вывозить архив, не забросили бы его – то и не нашли бы фальшивой книжки! Как только ключ оказался в замке, провернулся в нем, за стеной что-то запищало. В нее проследовал глухой удар с обратной стороны. Наконец выйдя из десятка лет застоев, пневматические клапаны выбили небольшую, с локоть шириной и длинной, дверцу без ручек. Подцепив ее ногтями, Ульяна отвернула ее в сторону. Внутри оказалось чисто, прилично и почти не было следов какой-либо коррозии. Капсула времени была полностью герметична. Даже пауков за все время здесь не завелось. На бумажке учета последняя дата – 1977 год. А внутри всего две папки – одна тоненькая, красно-кумачовая, с выпуклой рельефной звездой на верхней полке, а одна белая, толстая, с одним единственным словом на обложке, стоит на нижней. Ульяна взяла первую, а Среда вторую. –– Да, это то самое. То самое, черт!.. – переборов в себе радость, Ульяна всмотрелась в документы. – Значит, Куба. Вот ты где… –– Что это такое? – не успев раскрыть своей документации, глянул в бумаги Среда. – Зачем было прятать подводную лодку? – Это «Прометей»… – с трепетом высказала та. – Это миф. – усмехнулся тот, до сих пор не до конца поверив. – «Прометея» не существует. Это же легенда из КГБ! Самая смертоносная подводная лодка Советского Флота, но ее так и не было построено. Сомневаюсь, что на этих бумагах ты далеко уплывешь. – но тут вдруг внезапно что-то осознал. – Стой, стой… «Зажигалка» … Прометей по легенде подарил человечеству огонь, да? Значит агенту нужны были эти чертежи? Наша цель здесь? Вот этот чертов миф из семидесятых?! Я просто похлопаю: я творил всякое, но взламывать военное хранилище ради чертовой несуществующей подлодки – это уже грань, Ульяна. Это грань! –– Эта подлодка – одно из самых мощных вооружений СССР. Ты представь: самая тихая подводная лодка флота, которая может всплыть у Манхеттена и выпустить весь свой ядерный арсенал из пятнадцати ракет! Ты только представь!.. – с детским азартом в глазах говорила она. В ее голове это был светлый, бесконечно светлый образ социалистического бастиона на море. Она буквально видела, как из чрева ракетоносца вырывались наружу баллистические продолговатые ракеты в облаках огня и дыма, как разрывали воздушную пелену и улетали вдаль. Она представляла, как на борту развивался красный стяг, как улыбчивая команда из юных моряков и суровых командиров несет свою вахту под снегом и в шторм, на юге и на севере – в любой точке земного шара. По ее спине пробежали мурашки. Она держала в руках несколько тысяч тон металла, описанных во всех подробностях и зарисованных в чертежах. Она держала оплот своей, давно умершей страны… – Этот зверь может оказаться на нашем поводке! Никто не способен сравниться с ней в живучести, дальности и скорости хода! Она тихая, как настоящий разведчик. –– Почему он потребовался агенту? – скосился на нее Дима, снова заглядывая в документацию. – Эта штука и правда смертельно опасна для мира. Не думаю, что размораживать такое – хорошая идея… –– Потому что добро должно быть с кулаками. – Ульяна двинула бровью, совершенно серьезно. – Потому что пора обзавестись тем, с чем будут считаться. Если нам стало неподвластно настоящее – мы ударим из прошлого. И там сила может оказаться куда страшнее… –– Этого-то я и боюсь… – на выдохе проговорил, уже смирившись, Среда. Он развязал узелок на своей папке. На корке было одно слово – «Звонок». Что-то снова было не чисто, он чувствовал это подкоркой. И опасения оказались не напрасными. Под обложкой не оказалось ничего. Пустые, пожелтевшие листы встречали взгляд Димы. Он надеялся хоть на слово, на букву или знак, фотографию или чертеж – ничего. Хлестко пролистал страницы, но так ничего и не заметил. Чисто, хоть сам пиши! –– Что за чертовщина?.. – спросил он под нос. – Зачем хранить пустую папку? –– Что это у тебя? – заглянула ему в руки Вирхова, складывая свою папку подмышку. –– Все голо, как лес по ноябрю! – воскликнул непроизвольно тот, показательно пролистав снова все страницы. – Ни загогулины рукописной, ни-чер-та! На кой ляд, спрашивается, это хранить в таком месте? –– Как называется? – прищурилась Ульяна, рукой поднимая обложку с ладоней Среды.