So fantastic, so elastic, Only tuppence a pair.[3] Пока Фели не швырнула экземпляр «Псалмов старинных и современных» мне в голову. Что я точно знаю об органистах, так это то, что они совершенно лишены чувства юмора. — Фели, — сказала я, — я замерзла. Я задрожала и застегнула свой кардиган. Вечером в церкви было ужасно холодно. Хор ушел час назад, и без их теплых тел, сгрудившихся вокруг меня, словно поющие сельди в бочке, казалось еще холоднее. Но Фели погрузилась в Мендельсона. С тем же успехом я могла бы обращаться к луне. Внезапно орган издал задыхающийся звук, как будто поперхнулся чем-то, и мелодия булькнула и оборвалась. — О ужас, — сказала Фели. Это было самое ужасное ругательство, на которое она способна, по крайней мере в церкви. Моя сестрица — благочестивая притворщица. Она встала на педали и начала враскачку выбираться из-за органной скамьи, заставляя басы резко мычать. — Ну и что теперь? — сказала она, закатывая глаза, как будто рассчитывая услышать ответ с небес. — Эта штуковина плохо себя ведет уже не первую неделю. Должно быть, влажность. — Я думаю, он сломался, — заявила я. — Вероятно, ты его испортила. — Дай мне фонарик, — сказала она после длинной паузы. — Мы пойдем и посмотрим. Мы? Когда Фели становилось страшно до потери пульса, «я» быстренько превращалось в «мы». Поскольку орган Святого Танкреда включен Королевским колледжем органистов в список исторических инструментов, любой ущерб этой ветхой штукенции, вероятно, будет расцениваться как акт национального вандализма. Я знала, что Фели в ужасе от мысли, что придется сообщить викарию плохую новость. — Веди, о виновная, — сказала я. — Как нам попасть внутрь? — Сюда, — ответила Фели, быстро отодвинув скрытую консоль в деревянной резной панели около пульта управления органом. Я даже не успела заметить, как она это проделала. Подсвечивая фонариком, она нырнула в узкий проход и скрылась в темноте. Я сделала глубокий вдох и последовала за ней. Мы оказались в пахнущей плесенью пещере Аладдина, со всех сторон окруженные сталагмитами. В радиусе света от фонарика над нами возвышались органные трубы: из дерева, из металла, всех размеров. Некоторые были толщиной с карандаш, некоторые — с водосточный желоб, а еще какие-то — с телефонную будку. Не столько пещера, пришла я к выводу, сколько лес гигантских флейт. — Что это? — спросила я, указывая на ряд высоких конических труб, напомнивших мне духовые трубки пигмеев. — Регистр гемсхорн, — ответила Фели. — Они для того, чтобы звучать, как древняя флейта из бараньего рога. — А это? — Рорфлёте. — Потому что он рычит? Фели закатила глаза. — Рорфлёте означает «каминная флейта» по-немецки. Они сделаны в форме каминов. Точно, так они и выглядят. Они бы вполне вписались в компанию дымовых труб в Букшоу. Внезапно в тенях что-то зашипело и забулькало, и я вцепилась в талию Фели. — Что это? — прошептала я. — Виндлада,[4] — ответила она, направляя фонарик в дальний угол. Точно, в тени огромная кожаная штуковина, похожая на сундук, делала медленные выдохи, сопровождаемые бронхиальными посвистыванием и шипением. — Супер! — решила я. — Похоже на гигантский аккордеон. — Прекрати говорить «супер», — сказала Фели. — Ты знаешь, что отец это не любит. Я ее проигнорировала и, пробравшись мимо нескольких труб поменьше, забралась на верх виндлады, издавшей удивительно реалистичный неприличный звук и немного просевшей. В облаке поднятой мною пыли я чихнула — один раз, второй, третий. — Флавия! Немедленно слезай! Ты порвешь эту старую кожу! Я встала на ноги и выпрямилась во все свои четыре фута десять дюймов с четвертью. Я довольно высокая для своих двенадцати лет. — Ярууу! — завопила я, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. — Я король замка! — Флавия! Немедленно спускайся, или я пожалуюсь отцу! — Посмотри, Фели, — сказала я. — Тут наверху старый могильный камень. — Я знаю. Он для того, чтобы добавить веса виндладе. Теперь спускайся. И осторожно. Я смахнула пыль ладонями. — Иезекия Уайтфлит, — прочитала я вслух. — 1679–1778. Ого! Девяносто девять лет! Интересно, кто он? — Я выключаю фонарь. Ты останешься одна в темноте. — Ладно, — сказала я. — Иду. Нет нужды быть такой букой. Когда я перенесла свой вес с одной ноги на другую, виндлада покачнулась и еще немного просела, так что у меня возникло ощущение, будто я стою на палубе тонущего корабля. Справа от лица Фели что-то затрепетало, и она замерла. — Вероятно, просто летучая мышь, — сказала я. Фели издала дикий вопль, уронила фонарь и исчезла. Летучие мыши стоят на одном из первых мест в списке вещей, которые превращают мозг моей сестрицы в пудинг. Снова послышалось какое-то движение, как будто эта штука подтверждала свое присутствие. Осторожно спускаясь со своего насеста, я подняла фонарь и провела им по ряду труб, как палкой по частоколу. В помещении разнеслось эхо яростных хлопков чего-то кожаного. — Все в порядке, Фели, — окликнула я. — Это и правда летучая мышь, и она застряла в трубе. Я выбралась через люк в алтарь. Фели стояла там в лунном свете, белая, как алебастровая статуя, обхватив себя руками. — Может, у нас получится выкурить ее, — сказала я. — Не найдется сигаретки? Конечно же, я шутила. Фели терпеть не могла курение. — А может, попробуем уговорить ее? — с энтузиазмом предложила я. — Что едят летучие мыши? — Насекомых, — отрешенно сказала Фели, как будто пытаясь вырваться из парализующего сна. — Так что это бесполезно. Что нам делать? — В какой она трубе? — спросила я. — Ты заметила? — В шестнадцатифутовом диапазоне, — дрожащим голосом ответила она. — Ре. — У меня есть идея! — заявила я. — Почему бы тебе не сыграть Токкату и фугу ре минор Баха? На полной мощности. Это прикончит маленькую тварь. — Ты отвратительна, — сказала Фели. — Завтра я скажу мистеру Гаскинсу о летучей мыши. Мистер Гаскинс — церковный сторож Святого Танкреда, и предполагается, что он должен разбираться со всеми проблемами от выкапывания могил до полировки меди. — Как ты думаешь, как она попала в церковь? Летучая мышь, имею в виду. Мы шли домой вдоль изгородей. Мимо луны проносились бесформенные облака, резкий встречный ветер трепал наши пальто. — Я не знаю и не хочу говорить о летучих мышах, — заявила Фели.