– Александр Иванович, это можно сделать только в экстренном случае! – Так экстренный случай и настал, – прерываю я стенания зама и сую ему под нос бумагу, написанную Хрущевым. – Утром в аэропорту Внуково произошло покушение на главу государства. Услышав такое и увидев под документом личную подпись первого секретаря ЦК КПСС, Лаптев теряет дар речи и, кажется, готов потерять вслед за ним еще и сознание. Димон оценивающе смотрит на этого колобка – как его будем тащить? Александр Иванович аккуратно отодвигает зама с дороги и кивком предлагает нам продолжить путь. – Не орел… – констатирую я очевидное. – Хозяйственник он хороший, но человек трусоватый, – дипломатично отвечает Александр Иванович. – И кто у нас рабочим с трибуны объяснит, что в Москве происходит? Он же от страха заикаться начнет. – Надо будет, сам объясню, если тезисы мне набросаете. Я с уважением смотрю на дядьку. Этот объяснит, этот точно не сдрейфит и любой ответственности не побоится. И ему я с легким сердцем отдам свою заготовленную речь. Мы заходим в просторную и абсолютно безлюдную приемную, Александр Иванович достает ключи и открывает массивную дверь, ведущую в кабинет директора ЗИЛа. Шторы в кабинете опущены, здесь царит сумрак и воздух застоявшийся – чуть пахнет пылью. Ковровая дорожка, традиционный длинный стол для совещаний, два ряда стульев по бокам и огромный директорский стол с письменным прибором, перекидным календарем и портретами основоположников на стенах. Классика жанра – кабинет большого советского начальника. Из необычного только портрет Лихачева на стене, в пару к привычному всем Ленину, и подарочные модели машин за стеклом книжного шкафа. Ну, и интересующий нас телефон с гербом на диске, стоящий на приставном столике у стены. Дальше мы звоним Хрущеву, тот уже успел перебраться в Кремль. Я зачитываю текст речи, он внимательно слушает, не перебивает. Но пара мелких замечаний по тексту у него находится. В конце он одобрительно хмыкает. – Молодец, Русин! Хорошо вас профессора в МГУ учат. Все по делу и идейно выдержанно. Я тут говорил с Мезенцевым, он меня убедил, что выступать со вступительным словом должен кто-то из руководства ЗИЛа. А обращение к пленуму пусть зачитает кто-то из партактива: или рабочий, или инженер низового звена – сами там решите. Фельдъегерь с текстом обращения к вам уже выехал. Что скажешь, Алексей? – Наверное, вы правы, Никита Сергеевич. – Вот и я так думаю. Тебя мы решили пока поберечь и не бросать на амбразуру. Ты просто аккуратно введи товарищей в курс дела, расскажи им, что произошло, но!.. – Хрущев делает многозначительную паузу. – Без лишних подробностей. И лично проследи, чтобы митинг нормально прошел. Вмешивайся только в самом крайнем случае. А потом, как и договаривались, сразу езжай в редакцию «Правды». – Задание понял, разрешите выполнять? – Выполняй, герой! Потом отчитаешься. Ну а дальше завертелось, понеслось… Не успел я рассказать начальнику Первого отдела об утренних событиях и дать ему прочесть заготовленную речь, как примчался фельдъегерь из Кремля. Потом мы перешли к обсуждению кандидатуры для чтения обращения к пленуму, и к нам присоединился парторг завода. Я, конечно, не утерпел и вторым выступающим предложил своего отца – уж больно удобный случай, грех не воспользоваться. – А ты откуда его знаешь, Алексей? – Недавно интервью брал у Дениса Андреевича про «ЗИЛ-170». – Понятно… – Только не знаю, вышел ли он из отпуска – они с семьей вроде на юг собирались. – Сейчас узнаем. Через десять минут в кабинет Александра Ивановича входит отец – загоревший и на удивление аккуратно подстриженный – видимо, маме все-таки удалось затащить его в парикмахерскую перед поездкой на юг. Мы тепло здороваемся, я ввожу его в курс дела и излагаю ему свое предложение. – Не испугаетесь, Денис Андреевич? – Алексей, я в девятнадцать роту в атаку поднимать не боялся, а уж тут точно не дрогну! – Вы фронтовик? – невинно интересуюсь я. – Довелось немного повоевать, уже в самом конце войны. Кенигсберг брал. – Это хорошо, тогда вам легко будет понять подоплеку нынешних событий. Дальше я кратко рассказываю отцу о причинах отстранения Семичастного от должности, о злополучном списке двадцати двух и о том, как он якобы собирался потом переложить всю вину на ничего не подозревающего Хрущева. – Вот гад… мы-то с мужиками думали, что врут вражьи голоса, а оно, оказывается, и правда. Я скромно молчу, предоставляя ему самому додумывать причины мести Семичастного. Воображение у моего отца богатое, мне ли этого не знать! Потом продолжаю излагать официальную точку зрения на сегодняшние события. Отец возмущенно качает головой: – Ни перед чем не останавливаются, подлецы! Это надо же такое придумать: взорвать самолет с невинными людьми, лишь бы самим у власти остаться?! Ну ничего святого у людей! И еще смеют себя коммунистами называть. Нужный настрой создан, отец кипит праведным гневом, даю ему ознакомиться с обращением к Пленуму. Отец читает, одобрительно цокает языком. – Все правильно, как коммунист и честный человек подпишусь под каждым словом. И рабочие наши подпишутся, можете не сомневаться! Я поворачиваюсь к Александру Ивановичу: – А как вообще сейчас настроения среди рабочих? Слышал, были проблемы с продовольствием… – В Москве ситуация терпимая, – качает головой начальник Первого отдела. – Не сравнить с регионами. А потом – у нас ведь рабочим талоны на муку сразу выдавать начали, и с хлебом особых перебоев не было. Ну да… Это в Новочеркасске люди дошли до точки и забастовали, а на ЗИЛе народу есть что терять. Хорошие зарплаты, ведомственное жилье для рабочих вовсю строится, и со снабжением порядок – талоны первыми получают. Многие из них вообще в столицу попали по лимиту. Дадут пинка под зад – куда потом денешься? В деревню назад поедешь? Так что побухтеть в курилке рабочие еще могут, но в открытую выступить – нет! Да и власть из Новочеркасска правильные выводы сделала: на крупных предприятиях все держит под строгим контролем. Мои размышления прерывает прибытие съемочной группы с Шаболовки. Мы переглядываемся с Александром Ивановичем – пора! Глава 4 Какое ни стоит на свете время под флагами крестов, полос и звезд, поэты – удивительное племя – суют ему репейники под хвост. И. Губерман С ЗИЛа мы с Димоном вырвались ближе к восьми. Не знаю, как он, а я здорово перенервничал и до конца не верил, что все пройдет гладко. Наверное, сказывался мой богатый жизненный опыт и скепсис, приобретенный с годами, это ведь только в юности все кажется легким и простым. Но митинг на удивление удался – то ли люди пока еще не так испорчены и не разучились сопереживать, то ли их и правда до такой степени возмутила наглость заговорщиков. Лучше всех, конечно, выступил начальник Первого отдела. Прирожденный оратор, не хуже самого Левитана, похоже, что на фронте политруком служил. Когда он начал суровым голосом проникновенно рассказывать о покушении на Хрущева, в цеху такая тишина наступила, что стало слышно жужжание телевизионной камеры. И на лицах людей было написано такое искреннее сопереживание, что у меня мурашки по коже пробежали. Александр Иванович так сумел произнести речь, что, не знай я этих слов, которые сам же и написал, ни в жизни не догадался бы, что он читает их с листа. Конечно, он и от себя много добавил, но все было по делу и идейно выдержанно. Молодец! После него многие уже сами без указки рвались на трибуну, чтобы высказать свое возмущение действиями заговорщиков. И рабочие из разных цехов выступали, и кто-то из ИТР, вот только трусливое молчание Лаптева на их фоне выглядело несколько странно. Потом парторг предложил принять обращение к предстоящему Пленуму ЦК, и его горячо поддержали. Здесь настал звездный час отца. Денис Андреевич выглядел на трибуне очень представительно, и обращение зачитал уверенным голосом. А слова-то какие прозвучали! «…Мы, простые советские люди, убедительно просим вас быть беспощадными к этим отбросам, этим жалким подонкам и негодяям, которые набрались наглости и перестали уважать наш советский строй, наши советские законы. Мы просим вас, чтобы таким же другим неповадно было, пинком под зад выгнать всю эту преступную шайку из партии, чтобы они не поганили впредь имя коммунистов, и судить их по всей строгости советских законов. Мы требуем справедливого и тяжелого наказания за все их деяния…» Но сейчас такие слова – это нормально. И отец произносит их с чувством, искренне. Я даже залюбовался им. Понятно, что шанс на хорошую карьеру у него сегодня появился нехилый, а уж как он им распорядится в этой жизни… Случилась на митинге и пара смешных моментов. Димон решил сделать несколько исторических фото и нечаянно привлек этим внимание к моей персоне одного из операторов. Тот узнал меня по «Огоньку» и загорелся идеей увековечить: – Русин, а давай я тебя крупным планом сниму на фоне митинга, здорово получится, такая фактура! В новостях покажут. – Спасибо, но не стоит. Меня здесь не было, и вы меня не видели. Оператор на секунду опешил от моего отказа, потом что-то себе надумал и хитро заулыбался: – Чего ж не понять! Тебя здесь не было, – и тут же, без паузы выдает заговорщицким шепотом, кивая на мой милитари и осторожно оглядываясь по сторонам: – Русин, а ты здесь на секретном задании, да?! Я страдальчески закатываю глаза. Нет, ну что за люди пошли! Везде им шпионские страсти и детективы мерещатся. И это они еще фильмы про Бонда не видели. Да и, похоже, долго еще не увидят – фильмы бондианы посчитали в ЦК не только идеологически вредными, но заодно и порнографическими. Оставшееся время я стараюсь не попадаться на глаза телевизионщикам и скрываюсь от них за одной из колонн. Правда, и здесь я умудрился подслушать забавный чужой разговор. Два субъекта, по виду инженеры, в костюмах-галстуках и с портфелями, обсуждали вполголоса заканчивающийся митинг. – Думаешь, не случайно? – тихо спрашивает один. – А у нас случайно даже кирпичи на голову не падают! – отвечает другой. – Провокация? – Конечно, мы – прыг, а они – хоп! – Что же делать? – Ничего. Поливать редиску оружейным маслом! А до меня не сразу доходит, что это намек на популярный сейчас анекдот про деда, схоронившего со времен Гражданской войны в грядках пулемет и каждый день поливавшего его маслом, чтобы не поржавел до нужного часа. Митинг тем временем завершается, мы тепло прощаемся с Александром Ивановичем и, прихватив экземпляр обращения, заверенный подписями отца, и. о. директора, глав парткома и профкома, мчимся в редакцию «Правды» на директорской служебной «Волге». Водитель – говорливый пожилой украинец, представившийся нам Сан Санычем, – не умолкает всю дорогу, пытаясь выпытать у нас с Димоном подробности неудавшегося покушения. Еще один любитель секретной информации нашелся! И, кажется, он искренне обиделся за то, что мы не выложили ему все, что знаем. Впрочем, на его говорливости это никак не отразилось. Пропуская пустой треп на суржике мимо ушей, делаю легкий прокол в памяти, готовясь к встрече с главредом «Правды».