Я перешла-таки улицу и пошла по набережной Сент-Антуан. Мне хотелось всех обвинить в своих неприятностях, всех подряд: родителей и неудачные гены, которыми они меня наградили, Бога, или случай, или что там еще влияет на нас, своего начальника и его гнилой корабль, слишком требовательных или нерешительных клиентов, доставшуюся мне команду разгильдяев и особенно Катель, явно приложившую руку к сегодняшнему ультиматуму… Они все, все, все виноваты в этой чудовищной несправедливости! Я чувствовала себя так, словно мир отвернулся от меня. Я шла все быстрее и быстрее. Наверное, мне нужно было выпустить пар и сбросить накопившееся напряжение. То и дело я замечала расслабленных мужчин в деловых костюмах – они наверняка отлично поработали и теперь с чистой совестью возвращались домой. Веселые, омерзительно беззаботные парочки отправлялись в центр города ужинать. Мне же хотелось только одного – добраться до дома и закрыться в спальне. Никого не видеть. Даже Натана, когда поздно вечером он вернется с работы. Десять дней… Через десять дней выпавший шанс превратится в тыкву, как карета из сказки про Золушку. Я ужасно злилась на себя. Как можно было упустить такую возможность? Я все испортила. У подножия холма я миновала торговцев картошкой фри, жаривших ее прямо тут, в чанах с кипящим маслом, и, вместо того чтобы воспользоваться фуникулером, стала взбираться вверх пешком, обходя мальчишек на роликах и стараясь не оглохнуть от их криков. Домой я вошла, с трудом переводя дух. Я упала на кровать прямо в одежде и наконец позволила себе разрыдаться. Плакала я долго и сама не заметила, как уснула. Меня разбудили слепящие лучи закатного солнца. Я нехотя разлепила глаза. Будильник показывал десять минут девятого. Больше всего мне хотелось задернуть шторы и снова уснуть, но я не могла. У моей подруги Жанны в тот вечер открывалась фотовыставка. Я обещала прийти. Никакого желания выходить из дома. Вообще никакого. Однако час спустя я оказалась в галерее, устроенной в бывшем винном погребе с обшарпанным полом и кирпичными стенами. Мне не хотелось расстраивать подругу, поэтому пришлось взять себя в руки. Но все мысли были только о работе. Я пробегала глазами висящие на стенах и освещаемые оранжевыми металлическими прожекторами черно-белые фотографии, но даже не видела, что на них изображено. Я чувствовала себя потерянной среди толпы гостей, с нелепым бокалом шампанского, который сунули мне в руку при входе. Внезапно хорошо одетый мужчина лет тридцати поднял бокал и звонко постучал по нему ложечкой, чтобы привлечь внимание публики. Он произнес речь, посвященную моей подруге. Говорил он недолго, но очень выразительно и с юмором. Было очевидно, что всеобщее внимание его нисколько не смущает. Меня, понятное дело, охватила зависть. Аплодисменты утихли, и я с удивлением заметила, что он направился ко мне. – Любишь промышленное искусство? Как же достало, что все «тыкают». Мне же не пять лет! И при чем тут промышленное искусство? Только тогда я заметила, что стою перед фотографией обнаженного мужчины, позирующего на фоне станков на каком-то заброшенном заводе. Я заставила себя улыбнуться. – Не узнаешь меня? – спросил он. Пару секунд я его разглядывала. – Нет. Он расплылся в улыбке: – Дам тебе подсказку. – Хорошо. – Университет Лион-один. Хм, университет… Может, мы учились на одном курсе? Я там пробыла всего два года, а то и меньше… – Извини, не могу вспомнить. – Реми Марти, – представился он, все так же лучезарно улыбаясь. Реми Марти?! От удивления я не могла вымолвить ни слова. Я бы ни за что не узнала старого университетского приятеля. Ни за что. Удивительно было то, что внешне он с тех пор почти не изменился. Зато изменилось нечто другое – он словно стал другим человеком. Прежний Реми Марти был самым незаметным юношей, которого я когда-либо встречала. Люди проходили мимо, не замечая его. Весь факультет считал меня очень застенчивой, но рядом с ним я становилась прямо-таки Тиной Тернер. Реми заливался краской, стоило к нему обратиться. Если на семинаре преподаватель вдруг спрашивал его, Реми покрывался потом, слова застревали у него в горле, и он не мог произнести ни слова. Одни его жалели, другие над ним издевались. Я бы меньше удивилась, если бы человек, просидевший всю жизнь в инвалидной коляске, на глазах у всех встал и показал лучшие результаты в соревновании по прыжкам с шестом. Откуда он взял эту уверенность, это спокойствие, эту харизму? Просто чудо. – У тебя грустный вид… – проговорил он, беря меня под руку. – Да нет, все нормально, – соврала я. Но от одного его прикосновения мой панцирь тут же размяк. Реми принес крошечных пирожных и был так мил и внимателен, что после нескольких слов и пары глотков шампанского я уже рассказывала о своих злоключениях. Он слушал, не перебивая. Когда я замолчала, он не проронил ни слова, но от одного его присутствия мне уже становилось легче. Наконец, после некоторого раздумья, он заговорил спокойным, хорошо поставленным голосом, так сильно выделяющимся на фоне суматошного людского гомона. – Я знаю человека, который может дать тебе другой характер. Если, конечно, ты захочешь. Пару секунд я огорошенно смотрела на него. – Другой характер? Как это возможно? Реми огляделся, словно желая удостовериться, что нас никто не слушает. – Он вводит людей в гипноз и меняет характер. Я растерянно хлопала глазами. – Ты шутишь? – Нет, я совершенно серьезен. Я внимательно посмотрела на Реми. Вроде бы он меня не разыгрывал. – А что это за человек? Он снова огляделся: – Магистр тайного братства. Они хранят древние знания об устройстве человеческой души. Я чуть не прыснула от смеха. – Что за ерунда? Реми устало вздохнул: – Я пытался разузнать подробнее, кто они такие, но ничего не нашел. Эти люди хранят свою тайну уже много сотен лет. Он выглядел серьезным и явно говорил искренне. Я завороженно смотрела на него, разрываясь между любопытством и недоверием. Очевидно, он сам побывал на приеме у этого магистра. Красивая молодая женщина в длинном черном платье протянула нам поднос с канапе. Я взяла одну штучку и задумчиво съела. – То есть это все делается под гипнозом? А что именно он говорил, чтобы поменять характер? – Никто не знает. Когда церемония начинается, ты почти сразу перестаешь различать слова, а выйдя из транса, уже ничего не помнишь. – Я бы не смогла пойти на такое, не зная, что меня ждет. – По-другому никак, – улыбнулся он в ответ. – Ну, можно же что-то придумать… Знаю! Что, если записать его речь на диктофон? – Это плохая идея. – Почему? Реми сделал глоток шампанского и ответил: – Я разговаривал с ним. Расспрашивал, что он будет говорить, когда погрузит меня в транс. – И что же?