Долгими часами Невилл бродил по улицам, сам не зная, да и не беспокоясь, куда его ведут ноги. Он знал только то, что не может вернуться в пустые комнаты своего дома, не может вынести вида вещей, к которым прикасались жена и дочь, которые они видели вместе с ним. Глаза бы не глядели на пустую кроватку Кэти, на ее одежду в шкафу, недвижную и бесполезную, на кровать, где спали они с Вирджинией, на платья Вирджинии, ее украшения, все ее флаконы с духами на комоде. Теперь он обходил собственный дом за километр. И потому он брел и брел и не смог сообразить, куда попал, когда мимо него толпой повалили люди и какой-то мужчина схватил его за руку, дыша в лицо чесноком. – Пойдем, брат, пойдем, – сказал мужчина противным скрипучим голосом. Невилл увидел, что кадык у мужчины дергается, шея пупырчатая, как у индюка, щеки в красных пятнах, глаза лихорадочно блестят, черный костюм не глажен и не чищен. – Пойдем к нам, и ты будешь спасен, брат, спасен. Роберт Невилл непонимающе уставился на мужчину. Тот тянул его за собой, вцепившись в руку Невилла худыми пальцами – пальцами скелета. – Никогда не поздно, брат, – сказал мужчина. – Спасение приходит к тому, кто… Конец его фразы потонул в нарастающем шуме из огромного шатра, к которому они приближались. Было полное впечатление, что под холстом, силясь вырваться, бушует ревущее море. Роберт Невилл попытался высвободить руку: – Я не хочу… Мужчина не услышал. Он тащил Невилла за собой к водопаду воплей и топота, не ослабляя хватки. Роберту Невиллу показалось, что его тянут навстречу цунами. – Но я не… И тут шатер поглотил их. Невилла захлестнул океан криков, топота, аплодисментов. Он инстинктивно попятился и ощутил, что сердце бешено забилось. Теперь он был окружен людьми, сотнями людей. Их потоки кружили вокруг него и переливались друг в друга, как водовороты. Они вопили, хлопали в ладоши и выкрикивали слова, смысл которых ускользал от Роберта Невилла. Потом крики утихли, и он услышал голос, который разорвал сумрак, как трубный глас возмездия, – дребезжащий и немного писклявый глас из множества репродукторов. – Хочешь ли ты бояться святого Божьего креста? Хочешь ли ты, взглянув в зеркало, не увидеть в нем лик, который даровал тебе Господь Всемогущий? Хочешь ли ты после смерти выползти из могилы, как адское исчадие? Голос хрипло приказывал, настаивал, убеждал. – Хочешь ли ты превратиться в нечестивое черное животное? Хочешь ли ты марать вечернее небо адскими крыльями? Я вас спрашиваю – хотите ли вы стать безбожными упырями, проклятыми даже самою полночью, преданными вечной анафеме? – Нет! – извергнули в ужасе люди из своих глоток. – Нет, спаси нас! Роберт Невилл попятился, натыкаясь на машущих руками, брызжущих слюной истинных христиан, которые взывали к падающим небесам о помощи. – Так слушайте, я говорю вам! Я говорю вам, слушайте слово Божие! Смотрите и узрите: зло потечет от народа к народу, и меч Божий будет в тот день разить всех от края до края земли! Считаете ли вы это ложью, считаете ли вы это ложью? – Нет! Нет! – Говорю вам: пока мы не станем, как малые дети, незапятнанными и чистыми в глазах Господа нашего, пока мы не встанем и не воспоем хвалу Богу Всемогущему и Сыну Его единородному, Иисусу Христу, Спасителю нашему, пока мы не падем на колени и не взмолимся о прощении за наши ужасные прегрешения – мы прокляты и проклятыми пребудем! Я повторю это, слушайте! Мы прокляты, мы прокляты, мы прокляты! – Аминь! – Спаси нас! Люди корчились, стонали, ударяли себя по лбу, дико визжали, страшными голосами кричали «аллилуйя». Потерявшего равновесие Роберта Невилла швырнуло в колесо бесплодных надежд, толкнуло под перекрестный огонь неистовых молитв. – Бог покарал нас за грехи наши тяжкие! Бог дал волю ужасной силе Своего всевластного гнева! Бог послал на нас второй потоп – испепеляющий весь мир поток адских исчадий! Он отворил могилы. Он снял печать со склепов. Он поднял мертвых из темных гробниц – и наслал их на нас! А смерть и ад выпустили мертвых, которые пребывали в их чреве! Таково слово Божие! Господи, Ты покарал нас, Господи, Ты видел ужасный лик грехов наших, Господи, Ты поверг нас всею мощью Своего всевластного гнева! Рукоплескания – точно нестройные оружейные залпы, стоны множества потенциальных мертвецов, вопли сопротивляющихся живых, тела, качающиеся из стороны в сторону, как стебли травы на ужасном ветру. Роберт Невилл, весь побелев, пробивался сквозь ряды безумцев, вытянув руки перед собой, как слепой, ищущий убежища. Он сумел убежать, слабый и дрожащий, ушел от них на подгибающихся ногах. Внутри шатра визжали люди. Но ночь уже наступила. Теперь он думал об этом, сидя в гостиной и посасывая через соломинку некрепкий коктейль. На его коленях лежал учебник психологии. На эти размышления Невилла навела цитата, отбросившая его назад на десять месяцев, в тот вечер, когда его затащили на безумный сеанс духовного возрождения. «Это состояние, известное под именем истерической слепоты, может быть полным или частичным, распространяясь на один, несколько или все объекты». Вот что он прочел в учебнике. Это вновь заставило его задуматься над главной проблемой. Теперь уже с новой точки зрения. Раньше он упрямо приписывал все проявления вампиризма работе микроба-возбудителя. Те проявления, которые не вязались с деятельностью бацилл, он обычно расценивал как суеверия. Правда, ему порой приходило в голову, что у некоторых фактов может быть психологическое объяснение, но что-то не верилось. А теперь он наконец-то отбросил упрямые предрассудки – и поверил. Он понял: лишь часть явлений может быть вызвана объективными причинами, в основном это причины психологические. Стоило принять эту разгадку, как она показалась одним из тех очевидных ответов, мимо которых пройдет разве что слепой. «Ну, слепота всегда была мне свойственна», – подумал Невилл со спокойной усмешкой. Рассмотрим потрясение, которое испытывает жертва чумы. Ближе к концу чумной эпидемии по всей стране, как раковые метастазы, распространился страх перед вампирами, раздуваемый желтой прессой. Он сам помнил, как на страницах, словно тифозная сыпь, появились псевдонаучные статейки, ловчие сети тотальной кампании запугивания, затеянной, чтобы всучить газеты публике. В этом было что-то гротескно-забавное – отчаянная попытка распространить тираж в момент, когда весь мир бьется в агонии. Правда, не все газеты опустились до такого. Впрочем, издания, оставшиеся честными и верными своим принципам, умерли той же смертью. Но желтая пресса в последние дни действительно разбушевалась. Вдобавок начался резкий всплеск религиозности. Характерная для простых людей жажда немедленно получить ответ толкнула их к примитивным обрядам. Это было не только пустопорожнее, но и вредное занятие. Такие люди умерли не позже остальных, да к тому же с ужасом в сердце, со смертельным страхом во всех жилах. «И после смерти, – подумал Роберт Невилл, – ужасные предчувствия оправдались». Очнуться в горячей, тяжело сдавливающей грудь земле и осознать, что смерть не принесла успокоения. Обнаружить, что твое тело, которым руководит странная, мерзкая жажда, само начинает прорывать ногтями путь наверх. Такая психическая травма может лишить человека последних остатков разума. И подобными травмами можно объяснить многое. Прежде всего, страх перед крестом. Как только вампир смиряется с тем, что страшные предчувствия сбылись и теперь предмет религиозного поклонения должен его отталкивать, рассудок дает течь. Возникает страх перед крестом. Вампир, несмотря на страхи, влекомый к крови, начинает сам себя ненавидеть, и это-то отвращение способно заблокировать ослабший разум, заставив вампира в упор не видеть его собственное мерзкое отражение. Оно способно превратить упырей в одиноких рабов ночи, боящихся приблизиться к кому бы то ни было. Часто эти существа ищут утешения в могилах, из которых вышли, силясь обрести чувство общности хоть с чем-нибудь. Вода? Это, как решил Невилл, действительно предрассудок, пережиток народного поверья, запечатленного в легенде о Тэме О’Шэнтере[4]: якобы ведьма не может перейти через текущую воду. Ведьмы, вампиры – все эти наводящие ужас существа связаны некими узами родства. Легенды и суеверия могут перекликаться, более того – обычно перекликаются. Ну а живые вампиры? С ними тоже теперь все ясно. Есть люди ненормальные, психически больные. Для их расстройств нет ничего «благотворнее» вампиризма. Невилл уверился, что все приходящие по ночам к его дому живые – безумцы, которые возомнили себя настоящими вампирами, хотя на самом деле у них всего лишь заехали шарики за ролики. Вот почему они ни разу не попытались поджечь дом, хотя это элементарный тактический ход. Просто не догадались. Он вспомнил, как однажды ночью какой-то мужчина взобрался на фонарный столб перед домом и бросился в пустоту, неистово размахивая руками. Тогда Невилл не смог найти этому объяснения. Но теперь оно напрашивалось само собой. Мужчина вообразил себя летучей мышью. Невилл сидел, глядя на недопитый стакан. На его губах застыла слабая улыбка. «Вот так, медленно, но верно, – думал он, – мы узнаем их подноготную. Узнаем, что они – вовсе не непобедимая раса. Более того, оказывается, что это раса чрезвычайно уязвимая, нуждающаяся для поддержания своего проклятого Богом существования в четком наборе объективных условий. – Он поставил стакан на стол. – Мне это не нужно. Мои чувства больше не нужно подпитывать. Мне не нужно отшибать себе память спиртным, не нужно прятаться от реальности на дне бутылки. Мне не от чего бежать. Особенно теперь». Впервые после смерти собаки он улыбнулся и почувствовал, как разливается по душе тихая, стройно звучащая радость. Пусть он еще многого не знает, но уже продвинулся по пути к знаниям. Удивительно, но жизнь становится почти сносной. «Надел я отшельника рясу без ропота, без содроганья», – подумал Невилл. Из динамика проигрывателя лилась музыка, тихая и неспешная. За дверью ждали вампиры. Часть третья Июнь 1978 года 15 Он вышел поохотиться на Кортмана. Охота на Кортмана стала успокоительным хобби. Одним из немногих развлечений, оставшихся в жизни Невилла. Когда не хотелось отходить далеко от дома и не было неотложной работы, он принимался за поиски. Под машинами, за кустами, в подвалах зданий, в каминных трубах, в шкафах, под кроватями, в холодильниках – во всех укрытиях, куда теоретически можно запихнуть среднеупитанного мужчину. В каждый конкретный момент Бен Кортман мог оказаться в любом из этих убежищ. Он постоянно менял свое логово. Невилл был уверен: Кортман знает, что ему уготована роль охотничьего трофея. Более того, он чувствовал, что Кортман прямо-таки упивается риском. Не будь такая фраза столь очевидным анахронизмом, Невилл сказал бы, что Кортман жаден до жизни. Иногда ему казалось, что Бен сейчас счастлив, как никогда. Невилл неспешно шел по Комптонскому бульвару к следующему дому, намеченному для осмотра. Утро миновало без происшествий. Кортмана Невилл не обнаружил, хотя точно знал, что тот где-то неподалеку. Потому что с наступлением ночи приходит к дому первым. Остальные почти всегда оказываются нездешними. Текучесть в их рядах высока – новенькие непременно остаются на дневку поблизости, а Невилл находит их и уничтожает. Но вот Кортман никак не попадется. Лениво бредя посередине проезжей части, Невилл снова задумался над тем, как поступит, если разыщет Кортмана. Правда, его план – немедленная расправа – никогда не менялся. Но так дело выглядело со стороны. Невилл понимал, что в действительности пойти на это будет нелегко. О нет, он не испытывает никаких чувств к Кортману. И проблема даже не в том, что Кортман олицетворяет часть прошлого. Прошлое мертво, ничего не поделаешь. Нет, дело совсем не в этом. «Видимо, – решил Невилл, – мне просто не хочется лишиться этого развлечения».