Положив ладонь ему на спинку, я слушала, как бьётся его маленькое, сильное сердце. Забота о малыше пробуждала гормоны, сглаживавшие острые углы моей жизни. Огромный, мрачный мир по утрам, когда я занималась простыми, рутинными делами, сжимался до размеров маленького — в нем поднимается и опускается широкая грудь Дэвиса, чуть дальше по коридору спит наша Мэдс, а ярко-лиловые фиалки на клумбе просыпаются, чтобы встретить солнце. Но сегодня всё было иначе. Я не могла избавиться от чувства, что Ру затеяла эту игру из-за меня. Так быть не могло. Но именно так чувствовалось. Эта игра была придумана, чтобы повысить свой социальный статус, и будь Тейт поумнее, она бы это поняла. Мне всё должно было стать ясно, ещё когда Ру заняла место Шар, очевидно означавшее власть, с таким видом, будто оказалась там случайно. Это был продуманный план, и целью его стала нелепая игра, в которой женщины показали все свои слабости. Ру охотилась на виновных, она запустила крючки в меня и Тейт Бонакко. Её Ру выудила без проблем, но вряд ли она могла себе представить, насколько высоки ставки в моём случае. Всё, чего она от меня хотела — чтобы я переплюнула Тейт. Не самая высокая цель. Я просто накрутила себя, перенервничала. Поэтому Ру в меня и вцепилась. Что я ей показала? Лишь что я в чём-то виновата — это, в общем, нормальное человеческое состояние. И всё же мысли не давали мне покоя, даже когда я медленно гладила тёплую спинку Оливера, глядя, как солнце льёт в комнату лимонный свет. Раньше мне было нечего терять. Прошедшие семь лет подарили мне Шар, вслед за ней Мэдди и Дэвиса и, наконец, Оливера — один за другим они пришли в мою жизнь, и наконец, я впервые оказалась дома. В семье, где я росла, мама выше меня ставила моего брата, папа — свою работу. После катастрофы всё стало намного хуже. Отец винил меня за то, что пришлось поменять все карьерные планы и переехать в Бостон, а мать? Для неё я словно покрылась тефлоном. Прежде она смотрела на меня, хотя бы для того, чтобы взглядом выразить неодобрение. После аварии — не смотрела вообще. Я кое-как закончила школу, и, думаю, для всех нас стало облегчением, когда я выбрала захудалый колледж на другом конце страны. Удивительно, как я вообще куда-то поступила с такими оценками — хотя у меня были бабушкины деньги. Дети, за которых платят, куда-нибудь да поступят. Я перебралась в квартиру-студию возле общежития, но в колледже так ни разу и не появилась. Это было неважно. Стипендия имела отношение лишь к студентам колледжа; не посещая занятия, я не могла ни на что претендовать, поэтому, чтобы платить за аренду, я обслуживала столики, а потом работала в дайвинг-центрах. Я встречалась с музыкантами, чьи татуировки, ленивая походка и заблудшие души напоминали о Тиге, но, конечно, ни один из них не относился ко мне и наполовину так хорошо, как он. В девятнадцать, пока я неловко пыталась привести себя в порядок, еще до того, как занялась дайвингом, я отправилась в Вегас с серфингистом по имени Джеймс Ли, и утром мы проснулись женатыми. Мне нравился Джеймс, но я чувствовала себя совсем одинокой, даже когда он спал рядом. Несколько месяцев спустя, заполнив форму, которую нам выдали в местном зале суда, мы без лишних драм развелись. Всё, что мне осталось — его фамилия. Жизнь в Калифорнии была как роды — со временем забылось, до чего это было ужасно. Вплоть до этой игры, чёрт бы её побрал. Она проникла в меня, как инфекция, прожгла до глубин, и всё, что было давным-давно похоронено, выплыло на поверхность. Я уже много лет не ощущала своё прошлое как нечто весомое, физическое, но сейчас оно давило на живот, кололо руки. Может быть, мне нужно было поговорить с ней? Вообще. Не об игре. Может, угостить её пирогом. Мы всегда угощали новых соседей — это тоже придумала Шар, а я помогала ей заправлять базой всех телефонных номеров этих соседей, в особенности тех, кто мог быть полезен: сантехников, кровельщиков, газонокосильщиков, даже подростков, которые могли посидеть с детьми. Жителей домика Спрайта мы не угощали — они обычно не задерживались дольше, чем на два месяца. Но Ру пришла в книжный клуб. Я могла бы пройти два квартала до её переулка, легко, радостно заявиться к ней без приглашения. Поболтать о воспитании подростков, о «Доме Мирта» и, увидев, что она не против, понять, что её игра не направлена на меня. Расслабиться. Если она вновь поднимет тему игры и спросит, почему я так разозлилась, что всех выгнала, можно изобразить обиду. Даже изображать не придётся — я в самом деле обиделась. Нечего лезть в мою жизнь. Я просто и ясно объясню ей, что её мерзкая игра вызвала во мне неприятные воспоминания из детства — так ведь и было! — и сменю тему. Теперь, когда у меня был план, мне не терпелось подняться и начать его воплощать. Оливер опять уснул, по-прежнему уцепившись за мою футболку. Когда ел по расписанию, он был настоящим чудом. Когда нет — ужасом на крыльях ночи. Я прижала палец к его нижней губе, ощутила тёплое дыхание. По щеке скатилась струйка молока, он перевернулся на спину, растопырив толстые ножки. — Дэвис, — сказала я тихо, и мой голос прозвучал так буднично, — тут спит Оливер, смотри не задави. Он приоткрыл глаз, перевернулся на бок, большой рукой погладил Оливера. — Никакого давления, — пообещал он. Выбравшись из кровати, в полумраке натянув спортивные штаны и свежую футболку, я пошла будить Мэдди в школу, как в любой нормальный будний день. Огромный ком одеял проворчал: — Уходи, чудовище. Я ухмыльнулась. — Опоздаешь на автобус. — Меня подвезут, — буркнул ком, и я оставила ее в покое. Когда девчонок подвозила мама Шеннон, Мэдди можно было поваляться ещё пятнадцать минут. Я спустилась вниз, включила кофемашину. Мне сильно не хватало кофеина, и я могла порой отхлебнуть из чашки Мэдди или Дэвиса. Потом занялась домашними делами: нескончаемой стиркой, мытьём посуды, пассировкой грибов и томатов для яичницы. Всё это ощущалось как спектакль. Будто закадровый голос говорит: Вот, смотрите, это моя семья, и моя подруга Шар, и все остальные. Я нормальный человек, я готовлю настоящую еду, где много овощей и протеинов, чтобы день моей семьи начался с приятного и полезного. Здоровые триста калорий — для себя. Когда я закончила готовить завтрак, никто так и не появился, так что я, завернув яичницу в куски лепёшки, добавив авокадо и соус сальса, обернула всё это пищевой плёнкой, чтобы не остыло. Стоя у ступенек лестницы, крикнула: — Эй, ребята, опоздаете! — Вонючий взрыв! — закричал в ответ Дэвис. — Спасайся, кто может! Я улыбнулась. Маленькая катастрофа тоже добавляла ощущения, будто всё нормально. — Мэдс! Если ты ещё в постели… — Да блин! — буркнула она, но, судя по голосу, уже встала. Когда я доела свою порцию, по лестнице пулей сбежал Дэвис с голым Оливером на руках. Держа сына под мышки, протянул мне. — Забирай мелкого засранца! — Амамамамама! — сказал Оливер, и, хотя это вряд ли было слово, я всё же думала, что он имеет в виду меня. Он нетерпеливо сучил ножками, хотя видел меня каждый день, целый день. Я посадила его на колени, и он тут же сгрёб полную пригоршню моих волос. Дэвис торжественно, как официант сложенную салфетку, вручил мне ползунки с мультяшными собаками. — Простыни я снял, — сказал он. — Они в корзине с крышкой на лестничной площадке. А этого господина сунул под душ, потому что иначе пришлось бы извести целую гору салфеток. Я посмотрела на мужа, стоявшего посреди залитой солнцем кухни и рассказывавшего о привычных вещах, пока ребёнок, которого мы сделали вместе, тянул меня за волосы и фыркал. Эта простая жизнь, полная стирки, подгузников, занавесок с узором из яблок, была мне так дорога. В это утро она ощущалась ужасно хрупкой. — Ты настоящий герой, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал как обычно, и упаковывая ему завтрак. — Закину простыни в стиралку, как освободится, а потом почищу ванную. — Это не поможет. Когда Мэдди уйдёт в школу, вам с Оливером лучше поджечь дом. Только не забудьте выйти на улицу, — он посмотрел на часы. — Жаль вас оставлять, но… — Я поняла, — сказала я, отдавая ему яичное буррито в обмен на ползунки. — Юго-западная кухня? — спросил он с надеждой и, когда я кивнула, воскликнул: — Я не заслужил такой жены! — Это уж точно, — ответила я, надеясь, что мои слова звучат не так иронично, как ощущаются. Чмокнув меня в уголок рта, он ушёл. Я одела Оливера, усадила на высокий стул, положила перед ним несколько хрустящих колечек из сухого завтрака, чтобы ему было чем заняться, пока я готовлю овсянку на сцеженном грудном молоке и открываю банку с яблочным пюре. Я уже собиралась вновь окликнуть Мэдди, но загудела машина, и она сбежала вниз по лестнице. На ней было короткое голубое платье-рубашка и гольфы с безумными оленями. Ни на одной планете эти вещи не сочетались, и уж тем более они не сочетались с видавшими виды сине-оранжевыми теннисными туфлями. Когда она пробегала мимо, я заметила, что она накрасила ресницы тушью, а губы — липким розовым блеском. Большую часть жизни моя девочка проводила в леггинсах и видавших виды футболках. С чего она вдруг решила предстать во всеоружии? — Люблю тебя, Чумачеха! — пробасила она. Я поднялась. — А завтракать? — Я не голодная, — крикнула она из гостиной. — Подожди, Мэдс! Мэдисон! Ответом мне стал лишь резкий и громкий стук входной двери. Высыпав перед Оливером ещё немного колечек, я схватила буррито и побежала за ней. Я успела как раз, чтобы увидеть вишнёво-красный сияющий Инфинити с откидным верхом, а ещё развевавшиеся на ветру постриженные кудряшки Мэдди и длинные чёрные волосы Луки. Я готова была рвануть за ними по лестнице, крича, как гарпия. Я была зла. Никто никогда не разрешал ей ездить в школу с несовершеннолетним водителем, тем более мужского пола. Я удостоилась лишь неразборчивого бурчания из-под одеяла, до последней секунды она молчала, вне всякого сомнения, не желая вести разговор, который привёл бы к необходимости врать. Но они были уже далеко, а музыка играла слишком громко, чтобы они могли меня услышать. К тому же я не могла оставить Оливера в компании колечек больше, чем на пять секунд, не боясь, что он подавится. Я вернулась в кухню, готовая, усадив Оливера в машину, ехать за ними. Это, конечно, была слишком бурная реакция, и я опозорила бы Мэдди хуже некуда. Сев, я принялась запихивать в малыша завтрак, пока он стучал ложкой, забрызгивая нас обоих овсянкой и пюре. Его мир был таким маленьким и безопасным… а Мэдди мчалась на машине со странным мальчиком в гораздо больший мир. Почему такой парень, как Лука, решил подвезти в школу нашу Мэдс? Мэдди была красивой. С нашей точки зрения. С точки зрения многих взрослых. Но не той красотой, какую способны оценить старшеклассники. От отца ей достались большой нос и густые брови, а несколько недель назад, в порыве отчаянной борьбы с прыщами, она взяла ножницы и выстригла густую кривую чёлку, торчавшую во всех направлениях. Она была из тех девушек, что расцветают в колледже, где рамки идеала красоты расширяются и туда могут вписаться девушки с яркими чертами, сияющими тёмными глазами, да и юноши, повзрослев, воспринимают их уже по-другому. Лука же, в свою очередь, был мечтой любой девчонки. Острые скулы, капризный рот, как у Джеймса Дина, безупречная кожа — казалось, он был вырезан из мрамора. Добавьте к этому шикарную машину, и за него будут бороться все чирлидерши. Я не представляла его в компании прыщавых шизиков, с которыми дружила Мэдди. Если только он гей? Пожалуйста, взмолилась я, пусть он будет геем. Вряд ли Ру научила его быть осторожным с девичьими сердцами. Вчера вечером она сама внесла раздрай в женский коллектив. И какая мать посадит подростка за руль такой машины? Впрочем, я, конечно, уже знала какая. Я вчера её видела. Любительница мешать дерьмо. Огромной ложкой. Когда Оливер доел, я позвонила в школу, желая убедиться, что Мэдди и Лука не прогуляли во имя других планов. В журнале она отметилась, значит, эта поездка стала худшим на сегодня поступком. Но весь драматизм, по большей части, заключался в Анжелике Ру, которой мне в эти два дня уже хватило. Я отнесла Оливера в гостиную, где его не подстерегали никакие опасности. Там был телевизор, два удобных коричневых кожаных дивана, любимое кресло Дэвиса и множество встроенных книжных полок. Нижние были заставлены пищащими мягкими игрушками. Я поставила барьер, чтобы Оливер не заполз на кухню, где я готовила, и, помешивая ингредиенты для пирога, поглядывала, как сын возится на низком кофейном столике, отвечала на его бульканье и фырканье. Когда пирог был готов, мы с Оливером поднялись наверх, чтобы отмыть ванную, бросить в стиральную машинку грязные простыни, перестелить постель. Я как раз собиралась посмотреть, как там пирог, но тут услышала скрип входной двери. — Эми? — позвала Шар из прихожей. Я посмотрела на часы на микроволновке. Девять пятнадцать, мать твою. — Я на кухне, — закричала я в ответ. Каждое буднее утро мы с Шарлоттой обязательно шли на прогулку. Как я могла об этом забыть? Видимо, и впрямь голова не работала. Но ещё хуже было то, что, поглощённая своими несуществующими проблемами и обидой на Мэдди, я не придумала, как быть с Тейт Бонакко и Шарлоттиным мужем. Это была настоящая проблема, конкретная, требующая немедленного решения, и на меня было совсем не похоже ставить интересы Шар не на первое место. Она стала для меня самым главным человеком с тех пор, как семь лет назад сунула свой нос в «Школу Ныряльщиков», где я только-только начала работать, и спросила, даём ли мы уроки плавания взрослым. Я сидела в пустом кафе и думала о том, как провалила свою миссию. В тридцать пять лет я приехала во Флориду. В этот год Бойс Скелтон, корпоративный юрист фирмы, которая заправляла нашими семейными расходами, позвонил мне и сказал, что срок действия бабушкиного целевого фонда для колледжа истёк. Деньги, коих к тому времени скопилось больше полумиллиона долларов, поступили в моё полное распоряжение. Как только он это сказал, я подумала о Тиге Симмсе. Не успел Бойс повесить трубку, в моей голове начал вырисовываться неясный, непродуманный план, как отдать Тигу эти деньги. Первым делом следовало его найти, а значит, вернуться во Флориду. Он всегда тесно общался со своим бывшим отчимом, Тоби, который засунул его в Брайтон. Приехала в автосервис «Винтажные колёса», где работал Тоби, попросила помочь с выбором несуществующего подарка на Рождество для моего несуществующего мужа. Мы с Тоби поболтали немного, и я вскользь упомянула, что знакома с Тигом — якобы по общей компании, не по школе. Тоби рассказал, что у Тига всё хорошо, он живёт в Мобиле, доехать до него — час с копейками. У него свой бизнес, тоже автосервис и магазин запчастей. Называется «Реставрация». Я села в машину и поехала в Мобиль, но, едва выехав за черту города, повернула обратно. На следующий день попыталась снова. И снова. Дни сменялись неделями, недели месяцами. Я устроилась работать в «Школу Ныряльщиков», чтобы платить за еду и аренду, не меньше двух раз в неделю ездила в Мобиль и, не доехав милю-две, отправлялась назад. Как будто играла в игру «Мама, можно?»[6], только заранее отлично знала, что сказала бы моя мама. В тот день я сидела в пустом кафе «Школы Ныряльщиков» и думала, что пора бы вернуться в Калифорнию, к своей пустой бессмысленной жизни. Там я тоже винила бы себя за бездействие и трусость, но хотя бы на расстоянии. Но, увидев сквозь приоткрытую дверь лицо Шарлотты, юное, круглое, серьёзное, румяное от смущения, когда она призналась в своём страхе перед океаном, я подумала: Вот оно. Маленький, но хороший поступок, который я сегодня могу совершить. Я записала её в группу, ещё не зная, как много это изменит. Через несколько месяцев Шар стала моей лучшей подругой. Я стольким была ей обязана, и не только потому, что она была Шар. Она подарила мне Мэдди, Мэдди подарила мне Дэвиса, а Дэвис — Оливера. Она подарила мне новую, чудесную жизнь. Она вошла на кухню, толкая коляску с Руби. Ее живот уже потихоньку начал становиться заметнее. Маленький ребёнок, вот-вот появится второй — о чём, чёрт возьми, думал Филлип Бакстер? Не то чтобы я была удивлена. Мне никогда не нравился самодовольный муж Шарлотты, воспринимавший её как должное. Дэвис звал его Гарнир — в том смысле, что чудесная Шарлотта подаётся только с ним — хочешь не хочешь, а ешь. Я начала было извиняться, но она лишь отмахнулась. — Я так поняла, у тебя похмелье? И, Господи, во сколько ты выгнала её из дома? — спросила Шар вместо приветствия. Кто «она» — вопроса не стояло. — На рассвете, — буркнула я. — Вот сука, — без колебаний сказала Шарлотта, пусть даже второе слово она произнесла одними губами, чтобы дети не услышали. Но я всё равно округлила глаза от удивления. Обычно Шар в гневе восклицала что-нибудь типа «крыса» или «гадость». Руби уже расстёгивала ремень безопасности, кричала «Эл-мо! Эл-мо!» и тянула ручки к телевизору. Обычно, пока Шар торчала у меня на кухне, малышка смотрела «Улицу Сезам». — Последней ушла не Ру, а Тейт, когда закончила блевать, — заметила я, отводя Руби за барьер. — Привет, Оббибер, — сказала Руби.