В пятнадцать лет я выпрямляла свои жёлтые волосы, и они свисали безжизненными прядями до самой спины. Выстригала густую чёлку в стиле Бетти Пейдж, слишком грубую для моего типа лица. Она лезла в глаза, когда я высунулась в окно, чтобы помахать Тигу Симмсу, который стоял в лунном свете, готовый умереть за отбивную. Я ждала, и моё огромное тело свешивалось с плетёного стула, будто я была мороженым в широком круглом рожке. Я уже надела школьную форму — клетчатую юбку и синий жилет. Собрала сумку, положила туда банку лизоля[4], хотя в глубине души надеялась, что Тиг сегодня не придёт. Луна только стала полной, завтра или послезавтра было бы куда лучше, если он вообще собирался прийти. Порой он мог не появляться целый месяц, а потом будил меня ни с того ни с сего в почти безлунную ночь перед выходными. — Подожди минутку, — прошептала я в ответ. Он ухмыльнулся, откинул со лба буйные волосы. На солнце они казались бронзовыми, сейчас — почти чёрными. Дресс-код Брайтона предписывал девочкам длинные юбки, а мальчикам — короткие стрижки, но кудряшки позволяли Тигу сэкономить на парикмахерской. Если бы я дёрнула его за кудряшку и распрямила её, она достала бы до плеча. Он жестом показал мне — срочно спускайся. Я подняла два пальца вверх, вспыхнула при мысли о том, что одета как зубрилка. Закрыла окно. Мне нужно было выскользнуть из дома через чёрный ход, потому что моя громоздкая туша не позволила бы мне через окно залезть на крышу, перепрыгнуть на дуб и спуститься вниз, как делал старший брат, спавший в соседней комнате. Я натянула на ноги растянутые шлёпанцы, схватила сумку и гитару и, чуть дыша, спустилась по лестнице, изо всех сил стараясь не задеть инструментом о перила. Всё моё тело наполнилось страхом, я слышала, как он плещется во мне. В голове зазвучал ксилофон, как это бывает в мультиках, когда персонаж спускается по лестнице; увы, я знала, что нет ничего смешнее, чем жирдяй, который пытается убежать. Я тихо пробралась через гостиную, нервничая всё меньше, с каждым шагом удаляясь прочь от родительской спальни, ближе к кухне. Обычно в такие ночи, после того как мы пару часов посидим у костра и поиграем на гитаре, я просила Тига отвезти меня в кафешку «Вафельный домик». Ты везёшь, я плачу́ — говорила я, потому что у Тига редко водились деньги. Мы брызгались лизолем, чтобы перебить запах марихуаны, и Патси Клин кормила нас вместе с подсобными рабочими, ничего не соображавшими после бессонной ночи. Мы литрами хлестали кофе; мой, со сливками, был цвета хаки. Потом шли в школу. Папа уходил на работу до рассвета, мама спала до восьми, и об этом не знал никто, кроме моего брата, но Коннор никак не мог меня выдать — он сбегал из дома куда чаще. Я подумала — хорошо бы мы с Тигом и сегодня пошли в «Вафельный домик». Чёрт, бекон — это замечательно. Картофельные оладьи, неровные, обвалянные в тесте, покрытые воскообразным чеддером. Блины… я почти ощущала на языке вкус кленового сиропа. Но я была бедна как церковная мышь: на этой неделе мама заявила, что будет класть все мои заработанные деньги на мой сберегательный счёт. Она выпотрошила свинью-копилку, забрав все деньги, которые я получила, сидя с детьми. Это на колледж, заявила она, хотя стараниями бабушки денег на колледж было предостаточно. Более чем. Мы обе знали — она сделала это, чтобы я не покупала еду. Я взяла из керамической миски на кухонной стойке четыре груши, бросила в сумку с лизолем. Посмотрела в кладовке: суп в банках, оливки, растительное масло, пять видов каш, все на вкус — как опилки в клетке моего хомяка. Открыла холодильник, нашла очищенные куриные грудки, бесцветные, ожидавшие, когда их обваляют в сухарях. Выловила из дальнего ящика пластиковую упаковку ветчины, обезжиренной на девяносто восемь процентов. Разрезала кусочки пополам, сделала бутерброды на тонко нарезанном диетическом хлебе. Сыра и майонеза у нас дома не держали. Кетчупа тоже — из-за сахара. Я выдавила на бутерброды немного горчицы и упаковала их. Ничего лучше предложить лунатику Тигу, жаждавшему мяса, я не могла. Завтра, подумала я, подготовлюсь получше. У наших соседей, Шипли, недавно родился ребёнок, он плохо спал по ночам. Красивая миссис Шипли платила мне за то, что я присматривала за ним после школы, а она в это время могла выспаться. Скажу маме, что пошла в библиотеку, решила я, а деньги оставлю себе. К тому же мы с трехлетней Лолли ели печенье «Орео» — соскребали шоколад, съедали начинку, остальное макали в молоко, которое давала нам миссис Шипли. Мы развлекались молочными усами и раскрасками с Ариэль и Маппетами, пока малыш Пол в своей кроватке гулил и пускал слюни. Миссис Шипли никогда не замечала, что я уношу домой в рюкзаке её печенье или чипсы. Она носила свободные блузки, спадавшие с хрупких плеч, и узкие капри; вряд ли она любила фастфуд. Я не могла представить, как она ест что-нибудь — разве только салатные листья. Но Тиг явился сегодня. А сегодня были только груши и диетический хлеб с обезжиренной ветчиной, похожей на резину. Я в отчаянии проверила нижние ящики кухонного шкафа. Посуда, сковородки, кухонные принадлежности — ничего съедобного. И тут я заглянула под раковину. В самом углу, за моющими средствами и губками, стояла и переливалась огромная зелёная бутылка. Красное вино? Она стояла тут так долго, что покрылась пылью. Большая бутылка означала дешёвое вино. Слишком дешёвое, чтобы ставить в бар. Я смутно помнила, как папа несколько месяцев назад притащил это вино, чтобы мама сделала сангрию. — Я просила дешёвое вино, — возмутилась она, — а не уксус. Как это похоже на папу, подумала я. Он всё делал не так, чтобы мама не гоняла его с поручениями. Я задумалась. Не считая бокала шампанского на Новый год или на чьей-нибудь свадьбе, мне ещё не доводилось пить алкоголь. Но я не сомневалась, что мне понравится, и хотела впечатлить Тига, а ещё отомстить маме. Она ведь забрала все мои деньги и в один прекрасный понедельник испортила все планы на лето. К тому же я вряд ли попалась бы. Мама не замечала, когда пропадала какая-нибудь ерунда, а папа обнаруживал пропажу, лишь когда эта вещь была ему нужна. Если бы я стащила его бурбон, он ровно в семь часов напугал бы маму бешеным воплем: «Жанин!» Но пропажу этого вина не заметил бы никто. Если бы брат догадался сюда заглянуть, он давно бы его упёр. Мне пришлось отодвинуть с десяток моющих средств, чтобы вытащить гигантский кувшин. Я старалась действовать бесшумно. Потом поставила всё на место и, закрыв за собой дверь, выбежала в ночь. Тиг ждал в углу сада, тоже одетый в школьную форму — брюки махрились, поношенная рубашка выцвела, из тёмно-синей став грязно-голубой. Я медленно доковыляла до него, таща гитару, тяжёлую бутылку и большую сумку. Доковыляв, увидела, что синяк у него на щеке начал исчезать; в лунном свете он был цвета хаки. На прошлой неделе Тиг подрался с Засранцио, новым бойфрендом своей мамаши, но новых синяков не было, по крайней мере в заметных местах. Я подняла бутылку, и он воскликнул: — Чёрт, Смифф, круто! Он всегда называл меня по фамилии, Смит, но последнюю букву произносил нечётко — так по-панковски. Никогда не звал меня Эми. Только Смифф или Смиффи. Мне нравилось, как это звучало, но одновременно бесило, что такое обращение делает из меня другана, лишая всякого женского начала. Он рыцарски забрал у меня гитару, и мы в тишине побрели к его машине. Это был припаркованный за моим домом AMC Амбассадор шестьдесят седьмого года. Тиг сам его собрал из ненужных деталей, валявшихся в гаражном боксе его прошлого отчима. Вид у этой машины был столь же опасно-сексуальный, как у самого Тига; особенно интересно она смотрелась в Брайтоне, среди джипов, подержанных БМВ и Миат с откидным верхом. Теперь он искал части Шевроле семьдесят восьмого года, думая собрать из них новую машину, может быть, на продажу. — Хочешь поучиться водить? — шепнул он, протягивая мне ключи от Амбассадора. Он предлагал и в прошлый раз, но я твёрдо сказала — нет. Не потому что не хотела. У меня были ученические права, и мне не терпелось сесть за руль. Но я боялась, что не помещусь на сиденье. Воображение тут же нарисовало кошмар: мой живот застрял, я толкаюсь, тужусь, хрюкаю, пытаясь пропихнуть своё тело, а Тиг всё это видит. Так что я ему отказала, а потом «случайно» забыла в машине сумку с гостинцами от Шипли, и, когда он припарковал машину и вылез, я вернулась за ними и попробовала сесть на водительское место. Пролезла я без проблем. Я не учла, какие у Тига длинные ноги. И с тех пор надеялась, что он вновь предложит. — Блин, хочу! — ответила я на этот раз и взяла ключи. У него были права, и я как ученица имела право водить под его присмотром. Ну или имела бы, будь он совершеннолетним. — Я всё думаю, как назвать группу, — сказал Тиг, когда мы сели в машину и закрыли двери. Все дома в нашем районе были построены на заказ на отдельных больших лесных участках. Нас никто не услышал бы. — Я думала, мы Волшизики, — я повернула ключ, и огромная машина взревела, оживая. — Это больше подходит девчачьей группе, — ответил он. — Иди в задницу, — сказала я. — Что плохого в девчачьих группах? Он выудил из кудряшек косяк, заправленный за ухо, и едва не уронил, когда машина резко дёрнулась. Он рассмеялся, а я ещё раз попыталась надавить на педаль сцепления. Я научилась обращаться с механической коробкой передач, но машина Тига управлялась не так, как проворные мамины седаны, на которых ездили ученики Брайтона. Я начала, петляя, выезжать из города. Но не к главному въезду, к железным воротам, на которых витиеватыми буквами было выведено: Вэйверли-Плейс. К неизведанным землям за домами. Тиг зажал между губ косяк и по-ковбойски щёлкнул зажигалкой о джинсы, так что открылась крышка и вспыхнул огонёк. Я торопливо открыла окно — такой запах лизоль заглушить не мог. Хорошенько затянувшись, Тиг передал косяк мне. — Ничего, только меня туда по определению не примут, — его накуренный голос был тих, словно ему не хватало воздуха. Я открыла своё окно, взяла косяк, вдохнула, сжимая и разжимая губы, чтобы выпустить воздух. Мне нравилось курить, но лишь совсем чуть-чуть. Лёгкая доза вызывала во мне голод; вообще он был всегда, но под марихуаной я могла есть, не чувствуя жирных складок, свисающих с моего тела, и взгляда невидимых глаз, следящих за мной, и запоздалого стыда. Я даже не стеснялась есть в кафешке на виду у Тига — ненакуренная я нипочём бы не рискнула. Чуть перебрав, ощущала в груди неясное давление, сжимающее сердце. Ещё боялась, что начну вести себя слишком развязно. Что, перебрав, перестану себя контролировать, наброшусь на Тига, хищно раскрыв голодный рот, жадными руками сожму его тело и раздавлю нашу хрупкую, странную дружбу, всё, ради чего я жила — разговоры за обедом, совместные занятия в библиотеке, а главное, эти ночи. — Может, «Сон-трава»? — спросила я. — Я же вечно хочу спать, а ты, ну сам знаешь. Тиг покачал головой. До него не дошло. — Ну, я всегда хочу спать, а ты всегда на траве. Тиг так расхохотался, что аж захрюкал. — Не на траве, а под травой. — Хорошо, — сказала я миролюбиво, — под травой. Он заржал ещё громче, и я подумала — сейчас он себе что-нибудь сломает. Мне нравилось его смешить, и чем дальше мы уезжали от дома, тем веселее мне становилось. Тому способствовал и косяк, так что я затянулась ещё раз. — Сон-трава. Ты и я, — сказал он, когда вновь смог говорить. — Идеально. Тем более если учесть, что вся школа при виде нас закрывает глаза. Я ухмыльнулась — он, как всегда, попал в яблочко. Мы были изгоями — я жирная, он бедный. Больше в Брайтоне не было ни тех, ни других. Была пара толстых девчонок и один парень, но самым большим человеком в школе была я. Может, даже больше секретарши с огромными сиськами, носившей парик. Она была ровесницей моей бабушки, так что её фигура никого не волновала, как, собственно, и то, жива ли она вообще. Порой она угощала мятной жвачкой, при этом грустно глядя на меня, как бы желая сказать — мы с тобой одной крови. В такие минуты я её ненавидела. Но сраную жвачку всё-таки брала. Тиг был очень, очень беден. Он был единственным, чью учёбу полностью оплачивало государство. За всех остальных как минимум часть платили родители. Бывший отчим Тига был владельцем гаража «Винтажные колёса», куда несколько обеспеченных брайтонских папаш порой приезжали за ретро-машинами — чисто чтобы повеселиться. Он-то и показал им Тига, непризнанного гения. Он поступил в Брайтон, но одноклассники его так и не приняли. Он один бродил по коридорам. Он читал те же книги, что и умные ребята: «О дивный новый мир», «Космос», «Джунгли» — но с умными ребятами не общался. До Тига я общалась с ними, спасаясь отчаянной дружбой с Пег, второй самой толстой девчонкой в школе. Она любила прятать своё тело в огромной тени моего. Я стала для неё камуфляжем, но она никогда не звала меня в кино на выходных. Я выбрала этот путь, потому что у меня не хватало духа вести себя как Тиг — сесть в одиночку за маленьким столиком в углу и читать, методично поедая всё, что лежит на подносе. Я завидовала его метаболизму. Я тогда ещё не понимала, что бесплатный школьный обед — всё, что ему доводилось съесть за день. Я отдала ему косяк, ударила по тормозам — мы добрались до рельсовых путей. Теперь мы въехали на неизведанную землю. Нас обступили ладанные сосны. Я медленно, осторожно повела машину по путям. — Чего так кисло, Смифф? — буркнул Тиг, но беззлобно. Ему нравилось ехать быстро, подскакивая на кочках, хотя от этого нас трясло так, что у меня стучали зубы. Но пару раз ему всё же удалось показать, будто его стальное чудовище может летать. Я боялась повторять этот фокус. Снесла бы глушитель к чёртовой матери. Я свернула на грязную дорогу, Тиг ещё раз глубоко затянулся, погасил недокуренный косяк и бросил в пепельницу. Стал копаться в сумке, почуяв мясо. Выловил сэндвич. — Блин, Смиффи, ты просто Бог. — Рада знакомству, — сказала я с божественной важностью, и Тиг снова хрюкнул. Он включил радио — станцию 101,5, крутившую альтернативный рок и олдскул. Все кнопки его дорожного радио были настроены на неё — по его мнению, она единственная хоть на что-то годилась. Недели три назад я перенастроила все кнопки на попсовую станцию, которую он терпеть не мог, но он как раз отчего-то перестал слушать радио. Устав ждать, я включила его сама. Закончился хит Моррисси, и заиграл диджей Хаммер. Тиг нажал четвёртую кнопку, потом вторую, но ничего не изменилось. — Ну ты и засранка, Смифф, — сказал он с таким чувством, что я вспыхнула. Сняв ветчину с сэндвича, он накрыл ей лицо, как розовой мясной паранджой, и стал подпевать Хаммеру, но в конце концов закричал: «Время ветчины!» — и ухватил её зубами. — Время ветчины! — запели мы хором. Машина чуть шатнулась, бок царапнули ветки. — Ого! — крикнул Тиг, всё ещё смеясь. Я тут же выровняла машину, замедлила ход. Последние полмили я украдкой бросала взгляды на его римский нос, резко очерченную челюсть, длинные пальцы музыканта. Тиг пел дуэтом с Хаммером, ел сэндвич и не чувствовал моего взгляда. Мне хорошо это удавалось. Я ещё в школе научилась тайком смотреть на других девчонок. Чем больше я рассматривала их, тем грустнее мне становилось. У самых мерзких девчонок были самые красивые фигуры, как будто стройные ноги, упругая грудь и чистая кожа давались как награда за гнусность. Они не заслуживали тех тонких, звонких тел, в которые их поселили. Интересно, думала я, каково это — бегать, не чувствуя, как трясётся жир, как каждое движение становится унизительной конвульсией? Интересно, я тоже стала бы стервой? Если да, решила я, лучше уж оставаться жирной, но доброй. Однажды в раздевалке после забега я забылась и засмотрелась на Шелли Гаст и её подружек. Они переминались с ноги на ногу, нагибались, гладили себя по узким талиям. Их розовые, кремовые, оливковые — в Брайтоне были представлены только эти расцветки — тела были такими гибкими. Шелли стояла ко мне ближе всех, полуголая; трусики подчёркивали полушария маленькой упругой задницы. — Ну почему у меня совсем нет сисек, — причитала она, хотя у неё были превосходные сиськи второго размера с сосками цвета розовой сахарной ваты. Я смотрела, как она прячет их внутри бюстгальтера в горошек. Из моей жирной массы тоже что-то выпирало, но бесполое; не грудь, а два сгустка жира над тройными складками живота. Шелли поймала мой взгляд. — Лесбуха, что ли? — спросила она, натягивая через голову форменную рубашку, и я нервно хихикнула. — Просто лифчик понравился, — сказала я слишком жизнерадостно. Быть жирной лесбиянкой — это уже перебор. Быть жирной — уже достаточно паршиво. — Мне нужен новый. — «Диллардс» не выпускает бельё твоего размера, — заявила Шелли. После этого я научилась смотреть исподтишка, чтобы меня не застукали. Находясь рядом с кем-то из девчонок, я блуждала взглядом, рассматривала детали. Ящики раздевалки и стройные бёдра. Подоконник и голые ноги, форменная юбка, раздутая колоколом. Стопка книг, прижатая к моему животу, и хвост блестящих волос, покачивающийся между узких лопаток. В последнее время я стала применять ту же технику к Тигу Симмсу. Он был высоким, таким же гибким, как эти девчонки. Когда задиралась его рубашка, видны были рёбра. Старые штаны висели на костлявых бёдрах. У него были широкие плечи, загорелая кожа, тёмные глаза. И эти безумные кудри. Я припарковалась на повороте грязной дороги. Последние сто ярдов до костра мы шли пешком по узкой тропе. Тиг шёл первым, чтобы сбивать палкой паутину. Я терпеть не могла, когда липкие нити касались моего лица. Он тащил инструменты, я — еду, бутылку с вином и бумажные стаканчики из «Макдоналдса», которые нашла на заднем сиденье. У Тига в бардачке лежал фонарик, но луна светила как безумная, а дорогу мы оба знали как свои пять пальцев. Вокруг пепелища стояли три грубо стёсанных скамейки; мы заняли каждый свою, распаковали инструменты. Прямо за нами стоял сарай со старым матрасом, до того заляпанным, что, сев на него, можно было забеременеть. По выходным в сарае обязательно кто-нибудь торчал. Все знали это место. Но сейчас, в будний день и в час ночи, тут было свободно. — Ты взяла штопор? — спросил Тиг, передавая мне новый косяк и поднимая бутылку. Я упала духом, но он ухмыльнулся. Подцепил пальцами пробку и поднял вверх, как будто проделал фокус. — Ничего страшного, Смифф. Бедняки задним умом крепки, — добавил он противным голосом Засранцио, бойфренда своей мамаши, которого терпеть не мог, и я рассмеялась. Откуда мне было знать, что бутылка заткнута пробкой? Он наполнил пластиковый стаканчик почти доверху и жадно отхлебнул. — Ахххх, Смифффффи, — пробормотал он, — вот он, вкус отчаяния. Он протянул мне стаканчик, пахнущий кислятиной — в самом деле, как плохая уксусная заправка для салата. Но я всё равно сделала три больших глотка, задержав дыхание, будто пила лекарство. Брови Тига взмыли вверх и затерялись в кудряшках. Он часто приносил пиво в банках, утащенное у Засранцио, но я отказывалась. Я не ходила и на вечеринки, которые закатывали ребята из Брайтона. Но в тот день… Мне просто хотелось коснуться губами того места, которого только что коснулись губы Тига. К тому же от марихуаны пересохло во рту. Я выпила ещё, и на этот раз стало полегче. За горстку сырного попкорна я могла бы убить кого угодно. Что уж там — за любую еду со вкусом сыра.