* * * Когда мы поженились, Мари рассказала, как убили Стаса. Пулей. Точнее шестью пулями. В дверь позвонили, он пошёл открывать. Не поглядел в глазок, не спросил, кто там. Открыл дверь, раздались хлопки — шесть тихих хлопков. Стас упал и умер. Обычно дверь открывала сама Мари. Если бы она открыла дверь и в тот раз, то сначала застрелили бы её, а потом Стаса. Но открыл двери Стас, Мари осталась жива, и мы познакомились за праздничным столом, когда случайно оказались друг против друга во время празднования то ли годовщины свадьбы Глеба, то ли очередной круглой даты его военной службы. На ней был черный свитер и белая брошь. И у неё была мягкая, спокойная улыбка. Мари улыбается далеко не всегда — только у сумасшедших постоянно ровное и прекрасное настроение. Но с тех пор без её улыбки жить мне стало если не невозможно, то очень и очень трудно. * * * «…каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Вряд ли где-то в мире есть ещё одна семья, в которой сегодня происходит то же, что с нами… Значит, мы несчастливая семья? Поживём — увидим. И они жили долго и счастливо и умерли в один день. Глава третья. Легенда 3.1. Глеб (обыкновенная биография в обыкновенное время) Предисловие Вадима Шмакова: «Это черновик мемуаров Глеба Сергеевича Голикова, найденный мною на его даче. Несколько рукописных страничек хранились в стареньком письменном столе. Обнаружил я их, копаясь в бумагах по просьбе Натальи Петровны, вдовы покойного. До меня на даче побывали специалисты, забравшие всё, что им показалось достойным внимания, поэтому остаётся загадкой, каким чудом бумаги уцелели среди ненужного хлама: выписанных на карточки слов, конспектов классиков марксизма-ленинизма, газетных вырезок на тему партийных съездов. В записках схематично охвачен весь период военной службы, но упор делается на последний год работы. Видимо, Глеб Сергеевич хотел написать именно о последнем поручении. Скончался он в девяносто третьем году, через год после выхода в отставку. Успел написать мало. Подзаголовки придуманы мною, деление на главы тоже моё. Ниже, несколько отрывков из записок Глеба». «Умных убийц не бывает по определению. Раз человек убивает, значит он глуп» — броская и ёмкая фраза, согласен. Но, к сожалению, иногда другого выхода не остаётся. Мне повезло, потому что убивать не приходилось. Пару раз присутствовал на совещаниях, где другие люди, занимающие более важные посты, принимали решения о ликвидации. Но оба раза моё участие ограничивалось невнятным молчанием. На совещаниях я любил рисовать дерущихся человечков и пиратские рожицы, напоминая самому себе скучающего на неинтересном уроке школьника. А после окончания совещания черновики собирал секретчик. Не было сомнений, что бумажки тут же сжигаются, однако как-то раз начальник поймал меня в коридоре и скучающим голосом, глядя вдаль поверх головы, поведал, что руководство заинтересовалось моими упражнениями по рисованию, — мол, не представляют ли фигурки беснующихся пиратов моё видение начальства. Возможно подсознательно, я именно так нашу кухню и видел — засилье пиратских рож, вдохновенно режущих друг друга. Начал я службу лейтенантом, потому что мне удалось поступить в Московский институт иностранных языков — так тогда назывался многострадальный (в смысле переименований) нынешний Московский лингвистический университет. Большая же часть сверстников после окончания школы пошла служить рядовыми, и к моменту окончания учёбы выяснилось, что призывники сорок девятого домой всё еще не вернулись, так как по срокам этот год оказался самым неудачным из всех послевоенных, и солдаты служили шесть лет. Не успел порадоваться, что избежал долгих лет военной каторги, как меня, вместе с большей частью выпускников института, тоже забрали. Согласия нашего, разумеется, никто не спрашивал, так как выяснением мнения обычного гражданина в те времена не увлекались. Любить родину и выполнять её поручения считалось святой обязанностью. Честно говоря, мы и сами не сомневались в праве родины распоряжаться нашими жизнями. На пенсию ушёл полковником. Генерала не получил потому, что сначала началась перестройка, затем пришла неразбериха, а затем я был отправлен в отставку — в возрасте шестидесяти лет, на пять лет старше, чем в армии положено. На первый взгляд это показало, насколько меня ценили, — переслужил. Однако в нашем ведомстве мой возраст считался если не младенческим, то и не пенсионным. Некоторые полковники исправно приходят на работу и в семьдесят — в полном противоречии с уставами и законами о воинской службе. Увольнение в моём возрасте считается, скорее, опалой. Но меня уволили, когда я перестал слышать сослуживцев, телефонные звонки, доклады и приказания вышестоящих начальников. Попросту говоря, оглох. А глухой разведчик — это нонсенс. Такому даже мышь убить не поручишь. Хотя, как я заметил выше, согласно должностным обязанностям убивать мне не приходилось. В армии понравилось. Не знаю, чем это объяснить, так как до призыва относился к ней как и вся интеллигенция — называл военных солдафонами и считал эту организацию пустой тратой народных денег (однако своё мнение умело скрывал). Так уж получилось, что в армии и жену нашёл, и зятя. Жена, Наталья Петровна, работала вольнонаёмной в штабе главного разведуправления. Первый раз побывала замужем неудачно. Муж спился, они разошлись, и Наташа осталась одна с маленькой дочерью по имени Мари. Поэтому у дочки не моё отчество. С первых дней службы работал в разведке. Набравшись определенного опыта, стал аналитиком. По мере продвижения по службе узнавал всё больше секретов. Довелось поработать за рубежом, причём в те времена, когда советским людям удавалось выехать из страны только по решению ЦК родной партии. Интересы страны не ограничивались географическими границами, что не удивительно, так как любая уважающая себя держава стремится к упрочению положения в мире, поэтому больше всего за границей было именно армейцев, — как в соседних ГДР или Польше, так и в экзотических алжирах, мали или камбоджах. Несколько лет служил на Кубе. После первого года, проведённого в одиночестве, разрешили приехать семье. На Кубе провёл самые приятные и беззаботные годы жизни. Даже прислуга была — местная негритянка, как будто бы сошедшая со страниц романа о добропорядочной белой семье, в которой прижилась любимая няня, она же повар, она же уборщица, она же мастерица на все руки, не представляющая себе жизни без хозяев. Наташа бегала по посольским магазинам, весело закупая дефицитные в стране продукты (в дефиците было всё, включая картошку и хлеб). Негритянка готовила обеды и гладила рубашки. Мари училась в посольской школе и поступала в пионеры. По воскресеньям все вместе ездили на пляж, где Мари под моим руководством прилежно училась плавать, а Наташа зорко следила, чтобы я не заводил знакомство с местными барышнями. Так как работа была связана со стратегической аналитикой, то на самой Кубе мои донесения и доклады никого не интересовали, да и в Москве на них смотрели как на обязательное, но не очень нужное приложение к действительно важным разработкам. Конкретные схемы моей тогдашней деятельности придётся оставить в стороне, так как они с тех времен не очень изменились, и лучше их не обсуждать. Хотя я и на пенсии, хотя страны, которой я приносил присягу, уже нет, но законы чести остаются в силе, а поэтому не хочется приводить лишние подробности. * * * На Кубу я приехал в тот момент, когда о знаменитом октябрьском кризисе шестьдесят второго года стали забывать, поэтому самое интересное рабочее воспоминание относится к покушению на президента Соединенных Штатов Америки. Нет, в то время я не интересовался ни биографией Кеннеди, ни перипетиями, связанными с этим делом. Я был обычным советским офицером, которого, помимо семейных забот, волновали вопросы денежного содержания, слухи о замене бесполосных сертификатов (которыми выплачивались оклады на Кубе) на гораздо худшие, с синими полосками, продление командировки ещё на год-два и тому подобные вещи, гораздо более важные для советского человека, чем вся мировая политика. Разумеется, в курилках и на дружеских посиделках речь о покушении заходила, однако кампания по повсеместному внедрению кукурузы, из-за которой на родине, по слухам, исчезли хлеб и молоко, вызывала гораздо больше разговоров. По делу Кеннеди я отправил в Москву сотни материалов, — в основном перехват радиорепортажей, интервью, обзоров на испанском языке. Во Флориде оседали сотни тысяч кубинцев, бегущих из благословенного коммунистического рая, в Калифорнии было много выходцев из Мексики, да и в сопредельных странах чувствовался интерес к событиям. Поэтому на английском языке Москва получала вести прямо из американских столиц, а на испанском сам бог велел собирать информацию нам. Затем интерес центра к делу схлынул, и о Кеннеди временно забыли. * * * Через пару лет мы вернулись домой, получили квартиру на последнем этаже кирпичной пятиэтажки в Филях, Наташа вернулась на работу в генштаб, Мари успешно закончила школу и поступила на курсы секретарей-машинисток в Министерство внешней торговли (место блатное, пробить его стоило определённых трудов, но у каждого человека в нашей стране был свой блат, на этом и держались). Работать Мари не пришлось, она тут же выскочила замуж за Стаса Предельного — тоже офицера разведки, который работал под прикрытием коммерсантом в том самом министерстве и был старше Маришки на дюжину лет. Никакого отношения к их знакомству я не имел. Как к браку отнёсся? Как обычный отец. Ревновал, жалел, понимал, сочувствовал, радовался. Когда родились внуки, возгордился. Всегда защищал дочь в спорах с мамой. Маришка этим хитро пользовалась. С мужем она провела несколько лет в Индии, где он занимался примерно тем же, чем я на Кубе, и где повторилась наша кубинская история — собственный домик, прислуга, весёлая жизнь, разве что вместо одной девчонки в семье были мальчик и девочка. С зятем никаких проблем не было. Если мои дамы могли и взбрыкнуть, и накричать, и поставить на место, то Стас, как младший по званию, подчинялся безропотно, хотя человеком был тяжёлым, резким, властным. В семидесятые годы мне пришлось много поездить по миру, но уже в одиночку и только в короткие командировки — Колумбия, Перу, Испания и прочие. Даже в Андорре, каким-то чудом попавшей в поле зрения нашего начальства, побывал. Из всех дел, которые приходилось вести, то есть заниматься вплотную, анализировать, делать выводы и давать рекомендации по контрдействиям, могу выделить ангольские события семьдесят пятого, китайско-вьетнамский инцидент семьдесят девятого, англо-аргентинскую войну восемьдесят второго. По каждому из этих конфликтов помню чуть ли не наизусть имена, даты, города, номера полков и эскадрилий, и конечно позже я еще расскажу об этом и о многом другом. * * * В начале восьмидесятых, мне поручили создать специальное аналитическое бюро, позволив набрать в штат способных мальчишек (некоторым из которых, впрочем, было под сорок лет). Право на личный подбор подчинённых я затребовал в качестве обязательного условия, хотя такой подход не практикуется даже в гражданских учреждениях, не говоря уже об армии. Однако задача считалась сложнейшей: надо было создать контору, которая сумела бы чётко прогнозировать стратегические действия стран вероятного противника, не ориентируясь на ведомственные интересы главков, ведомств и штабов. Бюро должно было устанавливать истину в кратчайшие сроки на основании минимальных сведений и максимального умения мыслить. А раз так, то требовался коллектив сплочённый, спаянный, умный, получающий удовольствие от работы. Повезло — начальство проявило неожиданную мудрость и эксперимент с подбором кадров разрешило. Финансирование наладили в считанные дни, остальное шло само собой. * * * В людях, как правило, заложено здоровое начало. На свете мало личностей по-настоящему озлобленных и завистливых. Помести человека в изначально тепличные условия, и человек всю жизнь проживёт в любви и согласии с самим собой и окружающим миром. Вот я и старался наладить работу по-тепличному. Иногда было сложно биться за квартиру для переведенного с Дальнего Востока капитана или за место школьной учительницы для иногородней жены новичка-лейтенанта. Иногда собирал ребят на вечеринки, в походы по родному краю, закрывал глаза на выпивки в разумных пределах, резко обрывал зачатки склок, немедленно избавлялся от потенциальных интриганов. В любых конфликтах отстаивал сторону подчинённых перед начальством. Доходило до угроз хлопнуть дверью и уйти на покой. Ну вот меня и любили «снизу». А «сверху» терпели, потому что результаты бюро давало отменные. Верили ли нам и принимали ли решения на основании наших прогнозов, это другой вопрос. С одной стороны, если бы верили, возможно, и не рухнула бы страна. С другой стороны, когда вся система беспролазно тупа и обречена на гибель, умные аналитики спасти её не в состоянии. * * *