Поворачиваясь, Виктер коснулся моего предплечья, и я пошла за ним. Когда он потянулся к двери, мой взгляд упал на диванчик возле камина. Полускрытая под диванной подушкой, на нем лежала набивная кукла с лохматыми желтыми волосами из пряжи. По моей коже побежали мурашки, а внутри поднялась тревога. – Вы… Вы облегчите ему уход? – Конечно, – ответила я, поворачиваясь к Виктеру. Положив руку ему на спину, я подождала, пока он нагнет голову. Понизив голос, я произнесла: – Здесь ребенок. Виктер застыл, держа руку на двери, а я наклонила голову в сторону диванчика. Он проследил взглядом. Я не чувствую присутствия людей, только боль, когда их вижу. Если здесь ребенок, он или она спрятался и, наверное, ничего не знает о том, что происходит. Но тогда почему Агнес не сказала? Беспокойство нарастало, в голову лезло самое плохое развитие событий. – Я займусь тем делом. А ты – этим. Виктер медлил, в его устремленных на дверь голубых глазах застыла настороженность. – Я сама могу о себе позаботиться, – напомнила я то, что он уже знал. Тот факт, что я могу защитить себя, был исключительно его заслугой. С тяжелым вздохом он пробормотал: – Но это не значит, что ты всегда должна это делать. Тем не менее он отошел назад и повернулся к Агнес. – Тебе не трудно принести выпить чего-нибудь теплого? – О нет. Конечно нет, – ответила она. – Могу приготовить чай или кофе. – У тебя нет горячего какао? – спросил Виктер, и я усмехнулась. Хотя такой напиток может оказаться под рукой у родителя и Виктер мог искать признаки существования ребенка, он питал большую слабость к какао. – Есть. Агнес прочистила горло, и я услышала, как она открывает кухонный шкаф. Виктер кивнул мне. Я шагнула вперед и, приложив ладонь к двери, распахнула ее. Если бы я уже не подготовилась к приторно-сладкой и горько-кислой вони, меня бы сбило с ног. Подавляя рвотные позывы, я пыталась привыкнуть к слабому свечному освещению. Просто надо… дышать пореже. Отличный план. Я окинула спальню быстрым взглядом. За исключением кровати, высокого платяного шкафа и двух хлипких приставных столиков тут ничего не было. Здесь тоже курились благовония, но они не могли заглушить вонь. Я переключилась на кровать, в центре которой лежало неестественно неподвижное тело. Войдя в спальню, закрыла за собой дверь и двинулась вперед, сунув правую руку под плащ. Сжав пальцами всегда холодную рукоять кинжала, я сосредоточилась на человеке. Или на том, что от него осталось. Я смогла определить только то, что он молод, у него светло-каштановые волосы и широкие дрожащие плечи. Его кожа посерела, щеки ввалились, словно он неделями ничего не ел. Под глазами залегли темные тени, веки то и дело спазматически дергались. Губы были скорее синими, чем розовыми. Сделав глубокий вдох, я опять открыла чутье. Он испытывал сильную боль, как физическую, так и эмоциональную. Не такую, как Агнес, но не менее мощную и изматывающую. Страдание не оставило места для света и было нестерпимым. Оно давило и терзало, и бедняга знал, что избавления не существует. Я заставила себя сесть рядом, и по мне пробежала дрожь. Вынув кинжал из ножен, я держала его под плащом, а левой рукой осторожно сняла простыню. Больной лежал с голой грудью и задрожал еще сильнее, когда его восковой кожи коснулся холодный воздух. Я скользнула взглядом по впалому животу. И увидела рану, которую он скрывал от жены. Над правым бедром виднелись четыре неровных пореза. Два в ряд сверху и еще два на дюйм ниже. Его укусили. Несведущий человек мог решить, что на него напал какой-то дикий зверь, но эту рану оставило не животное. Из нее сочилась кровь и что-то темное, маслянистое. Бледные красновато-синие линии расходились от места укуса к низу живота и исчезали под простыней. Болезненный стон заставил меня поднять взгляд. Губы мужчины раздвинулись, открывая то, как близок он к участи пострашнее, чем смерть. Десны кровоточили, пачкая зубы. Зубы уже начали меняться. Два на верхней челюсти, два на нижней. Я посмотрела на его руку, лежащую рядом с моей ногой. Ногти тоже вытянулись, став больше похожими на звериные когти. Не пройдет и нескольких часов, как его зубы и ногти затвердеют и заострятся. Они смогут резать и рвать кожу и мышцы. Он станет одним из них. Жаждущим. Побуждаемый ненасытной жаждой крови, он будет убивать всех, кого увидит. А если кто-нибудь переживет его нападение, то в конце концов станет таким же. Ну, это касается не всех. Я не стала. Но он превращался в существо из тех, что обитают за Валом, живут в густом неестественном тумане, в той гадости, которую наслало проклятием на эти земли павшее королевство Атлантия. После войны Двух Королей минуло четыреста лет, а зараза по-прежнему держится. Жаждущие были созданиями атлантианцев, результатом их отравленного поцелуя, который превращал невинных мужчин, женщин и детей в алчных существ, чьи тело и разум извращены и испорчены неутолимым голодом. Хотя большинство атлантианцев были истреблены, многие еще существовали, и достаточно одного живого атлантианца, чтобы создать дюжину Жаждущих, если не больше. Они не были совершенно безмозглыми. Ими можно управлять, но на это способен только Темный. Этот бедняга дал отпор и сбежал, но он должен был знать, что означает укус. Мы все с пеленок это знаем. Это часть кровавой истории королевства. Он проклят, и ничего нельзя поделать. Неужели он вернулся, чтобы попрощаться с женой? С ребенком? Неужели решил, что с ним будет по-другому? Что он благословлен богами? Что он Избранный? Это не имеет значения. Вздохнув, я подтянула простыню, оставив голой верхнюю часть его груди. Стараясь не дышать слишком глубоко, прижала к ней ладонь. Его плоть… казалась какой-то не такой, похожей на холодную выделанную кожу. Я сосредоточилась на пляжах Карсодонии и блистающих голубых водах моря Страуд. Вспомнила пышные облака. Они выглядели как мирный туман. Подумала о Садах Королевы рядом с замком Тирман, где я могла просто гулять, ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Где всё, в том числе мой разум, было спокойным и безмятежным. Подумала о теплоте тех слишком коротких мгновений с Хоуком. Марлоу перестал трястись, подергивание век немного стихло. Морщины в уголках глаз разгладились. – Марлоу? – позвала я, игнорируя тупую боль, разгорающуюся у меня за глазами. Головная боль неизбежна. Она всегда приходит, когда я неоднократно открываю чутье или пользуюсь даром. Грудь под моей рукой поднялась, слипшиеся ресницы затрепетали. Он открыл глаза, и я напряглась. Они оказались голубыми. В основном. На радужке появились красные пятнышки. Скоро глаза утратят всю голубизну и полностью покраснеют. Его пересохшие губы разомкнулись. – Ты… ты Рейн? Пришел забрать меня? Он подумал о боге обычных людей и окончаний, о боге смерти. – Нет, я не Рейн. Зная, что его боль улеглась достаточно надолго и времени хватит, я подняла левую руку и сделала то, что было категорически запрещено. Не только герцогом и герцогиней Масадонии, не только королевой, но также богами. Я сделала то, о чем просил Хоук, но получил отказ. Скинув капюшон, я сняла белую полумаску, которую носила на случай, если плащ соскользнет, и открыла лицо. Я надеялась, что в подобных ситуациях боги могут сделать исключение. Он окинул окаймленными алым глазами мои черты, начиная от медных кудрей на лбу, перевел взгляд на мою правую щеку, потом на левую. Задержался на доказательствах того, на что способны клыки Жаждущего. Не подумал ли он то же, что и герцог? «Какая жалость». Похоже, эти два слова были у герцога любимыми. И еще: «Ты меня расстроила». – Кто ты? – просипел Марлоу. – Мое имя – Пенеллаф, но мой брат и еще несколько человек называют меня Поппи. – Поппи? – прошептал он. Я кивнула. – Странное прозвище, но так меня звала мама. Оно прилипчивое. Марлоу медленно прикрыл глаза. – Зачем?.. – В уголках его губ появились трещинки, из новых ранок сочились кровь и темнота. – Зачем ты здесь? Заставив себя улыбнуться, я крепче стиснула рукоятку кинжала и совершила еще одно действие, которое должно бы помешать моему вхождению в храм. Но пока что ничего такого не произошло. Я не впервые открываю себя умирающим. – Я Дева.