Что Живая-Марш была бы благодарна, хоть и знал, что это не так. Сейчас она выглядела чем-то ужасно довольной. Поправляла воротник черной вельветовой рубашки, щурилась и усмехалась, словно особенно приятным мыслям. Только вот Рихард знал, что нет у нее никаких мыслей, только реакции по алгоритмам и скриптам, и удовольствия она не может получать. Нужно было оставить ее мертвой. Надо было убрать камеры, которыми она смотрела, трансляторы, которые давали ей тело, заклеить все микрофоны, чтобы у нее не было голоса. Снова убить ее, хотя бы в своем доме. Просто уничтожить ее он не мог — ему, идиоту, пять лет назад показалось, что так будет неправильно. — Что-нибудь подожгла? — участливо поинтересовался он. — Что?.. Нет, — рассеянно отозвалась она. — Разбила, — ее губы дрогнули, будто мысль была ей неприятна. Рихард никогда не видел у живой Марш Арто такого лица, но знал, что сеть не обманывает — когда-то она была такой, печальной и растерянной. Когда-то камеры зафиксировали это лицо, потому что когда-то Марш чувствовала то, что могла бы чувствовать сейчас. — Как ты могла что-то разбить? — он зачем-то попытался ее утешить. — О, мне помогли. У меня были руки, — оскалилась она, и Рихард вспомнил, зачем ему понадобилось убивать Марш. — Загребущие руки и в крови по локоть, ну ты знаешь. Какие у меня еще могли быть. Рихард только устало вздохнул и отвернулся. Это пять лет назад у него были силы с ней воевать. Что-то доказывать, угрожать, пытаться выяснить, кто больше виноват. Теперь ему надоело. Как бы сделать так, чтобы ей тоже надоело? — Пойдем смотреть твою трансляцию, — вздохнул он. — Аве, Дафна! Погаси свет и включи экран в гостиной. — Обрабатываю запрос, — мурлыкнула вторая виртуальная помощница. Рихард до сих пор не мог привыкнуть, что вместо растрепанного, вечно срывающегося в механические интонации Аби, ему помогает красивая девушка с грудным голосом. Как он ни старался, сделать Дафну менее привлекательной у него не получилось. Асексуальная модификация полагалась только гомосексуалистам. Впрочем, у него была одна асексуальная помощница. Марш сидела на краю дивана, сцепив руки в замок и уставившись в стену. Рихард сел рядом, поставил на подлокотник стакан и бутылку. По паркету медленно процокал дымчато-серый дог. Устало вздохнул, опустил тяжелую голову ему на колени и заглянул в глаза. Взгляд у дога был темный, живой и печальный, и когда Рихард рассеянно трепал его уши, они всегда были теплыми. Пес пыхтел и стучал хвостом, но Рихард чувствовал, что под синтетическим мехом лабора череп из легкого металла. Если постараться, можно было нащупать провода, нагревающие кожу и шерсть. — Трансляция по центральному каналу, — глухо скомандовала Марш. Он понимающе хмыкнул. В чем-то они были похожи — Рихард тоже избегал слова «казнь». Экран на стене ожил, загорелся изумрудным гербом Среднего Эддаберга — двумя змеями, вцепившимися друг другу в хвосты. Динамики прозвенели окончание гимна. Средний Эддаберг, город мечты, ради которого Рихард жизнь отдал, и не только свою. Гимн города звучал колокольчиками и хрусталем, змеи его герба щурили мудрые золотые глаза. Золотые, как глаза саламандры Марш, которая сгорела вместе с хозяйкой в крематории Младшего Эддаберга. Отозвавшись на его мысли, саламандра выскользнула из-под ее воротника, успев встретиться золотым взглядом со змеями на экране. А потом изображение сменилось, и вот уже четверо мужчин и одна женщина смотрят в камеру. Они сидят в бордовых креслах с золотыми подлокотниками, их лица бледны, а губы небрежно измазаны алым. Рихард не хотел этого видеть. Он вообще не хотел знать об этих трансляциях, и ни за что бы не узнал, если бы не Марш — в Младшем Эддаберге все умные люди старались не потреблять контент с официальных каналов. Но Марш, живая или мертвая, не была бы собой, если бы не нашла какую-нибудь дрянь, не испохабила бы звенящий гимн, мудрых змей и чистые, благополучные улицы Среднего Эддаберга. Они сидели в тишине. Дог смотрел на Рихарда, он — на Марш, а она — на экран, и только саламандра, улегшаяся вдоль ее воротника, закрыла глаза. Он заставил себя повернуться к экрану. Первый мужчина — молодой и русоволосый — дернулся, пытаясь вырваться из бордовых объятий кресла. Над его головой зажглась алая надпись: Руфус Макферс. Рихард не знал, что его держит, и от этого сцена была еще отвратительнее. Он хотел бы видеть кандалы, палача, эшафот — всю ту милую архаику, которую сожрали новая эстетика и новый гуманизм. Но не было ни палача, ни кандалов. Приходилось смотреть, как расходится порез от невидимого лезвия — хирургически точный, ровно по кромке воротника. Разрез повторял даже легкий изгиб ткани. Тонкий, почти невидимый, только обведенные алым губы искривляются сильнее, только алое течет, течет, а потом редко капает на черную ткань. Оттенок помады на губах всегда соответствовал цвету крови приговоренного. Марш ему об этом рассказала. Рихард раньше не обращал внимания, и не хотел обращать и дальше. Мальчишка больше не дергался. Его сосед — изможденный старик в черном твидовом пиджаке. Он напоминал Леопольда в их последнюю встречу, и Рихард думал, что Марш отвернется или выключит трансляцию. Но она сидела, жадно вглядываясь в экран и сцепив в замок белые призрачные пальцы. — Как думаешь, что он мог сделать? — спросил он, только чтобы хоть на секунду согнать с ее лица это напряженное предвкушение. — А?.. Кто, старик? Не знаю, помог какой-нибудь… — внезапно она осеклась. Помолчала несколько секунд, а потом глухо продолжила: — В кресле оказываются только преступники. Этот старый хрен точно кого-нибудь убил. Или детской порнографией из старых архивов торговал. В конце эфира напишут. Рихард не знал, почему она передумала — не захотела примерять на Леопольда такую роль или наконец-то устыдилась и оставила свои мелочные подколки. Но когда горло вскрыли старику, он закрыл глаза. Казни проходили без включения звука. Можно было прочитать по губам, если кто-то пытался кричать или говорить, но это было трудно из-за размазанной алой краски. Дафна всегда отказывалась переводить, что говорят приговоренные, ссылаясь на рассеивающие частицы в помаде, зато Марш с удовольствием сообщала, всегда таким тоном, будто это Рихард проводил эти трансляции. А может, она думала, что он и правда мог быть автором таких эфиров. Когда-то Рихард об этом задумался. И честно ответил себе — мог бы. Не только мог, он хотел быть их автором. Женщина беззвучно плакала — открывала измазанный красным рот, часто моргала покрасневшими глазами. Слезы текли по неряшливо нарумяненным кирпично-красным щекам. — Цвета не в балансе, — забывшись, пробормотал Рихард. — Кто так делает? Им же не нужен комический элемент... Марш бросила на него быстрый взгляд. — Приговоренные сами могут выбирать, как им выглядеть, обязательны только черные рубашки и красная краска, — мрачно сказала она. — Эта женщина сама так захотела. — Они делают шоу, — поморщился Рихард. — Все должно гармонировать, даже если кажется, что на экране бардак. Он гладил теплый собачий загривок и не хотел объяснять, что в случае эфиров желания устроителя всегда выше желаний участников. Марш и так это знала. — Личность и ее свобода в городах Среднего Сегмента являются безусловной ценностью, — надменно продекламировала Марш, не отрывая взгляда от экрана. Будто Рихарду нужно было напоминать, что все получилось совсем не так, как он рассчитывал. — Ты сегодня что-то больно оживленная, — заметил он, протягивая руку к стакану. Попытался сделать глоток, непонимающе посмотрел на зеленую жидкость под почти невидимым стеклом. Марш усмехнулась, и абсент рассыпался голубыми искрами. — А зачем тебе пустой стакан, — сказала она. — Я теперь всегда… оживленная. Рихард подавил глупое желание оставить стакан пустым. Дрянь, какая же все-таки дрянь. Абсента он налил немного — едва покрыл дно. Ровно столько ему требовалось, чтобы запить три перерезанные лазером глотки и больше о них не вспоминать. Четвертый мужчина сидел зажмурившись и что-то шептал, растирая краску по сухим губам. — Он молится, — зачем-то уточнила Марш. — Думает, ему после смерти будет лучше. — Наплевать, — честно ответил Рихард. Он давно не видел верующих людей. Обычно в храмы ходили за прибавкой к рейтингу. В другое время Рихарда, может, и заинтересовал бы этот симпатичный атавизм, но сейчас, еще и при Марш он не мог позволить себе такой роскоши, как любопытство. — Мне кажется, так честнее, — вдруг сказала она. — Лучше, чем сдохнуть от яда. Лучше, чем сдохнуть просто потому что ты никому не нравишься. — Здесь тоже умирают от яда и от недостатка общественных симпатий. Просто кому-то везет. Марш сидела, зажав между коленей сцепленные в замок руки. Рихарду казалось, что он видит десятки проволочек под ее кожей — словно восковую маску натянули на гибкий каркас. Раньше он думал, что у живой Марш всегда было такое лицо, но записи, которые он увез из Младшего Эддаберга, сохранили много других ее лиц. Они мало что сохранили, кроме ее лиц, и Марш не уставала ему об этом напоминать. — Ты знаешь, что дальше будет, — ответил он. — Так тебе тоже кажется… честнее? Рихард не задумываясь мог сказать, что отвратительнее казней в прямом эфире — ток-шоу после эфира. Марш не отвечала. В ее руке появился бокал, наполовину полный ядовито-зеленой жидкости. Рихард усмехнулся. Марш делала все, что делала бы, останься она в живых. Попробовала бы она пить местный абсент так же, как подкрашенный спиртовой коктейль в Младшем Эддаберге! Она салютовала ему бокалом, не отрываясь от экрана. Студия была погружена в полумрак, ведущая — живая девушка, не аватар — печально смотрела в камеру. — Мать Руфуса Макферса дала мне доступ к личному архиву, — начала она, не тратя слов на приветствие. — И от этого сегодняшняя история неожиданно стала для меня… еще тяжелее. — В голосе ведущей слышалась неподдельная скорбь. — Мы почти одного возраста. Руфус мог бы быть моим старшим братом — наверное, он бы гордился тем, что родился на целых полгода раньше. Его мать рассказала, что он был очень ответственным и принципиальным… Марш развалилась в своем углу дивана и слегка щурилась, будто от удовольствия, только вокруг ее сжимающихся и разжимающихся пальцев танцевали голубые снежинки — стакан рассеивался и собирался снова. — Она уже говорила про брата, — равнодушно сказала она. — Помнишь, три месяца назад, когда казнили мальчишку, который придушил подружку, а потом почти убедил Дафну, что это была самозащита и карабинеров звать не надо. — Трудно каждый раз придумывать что-то новое, — в тон ей ответил Рихард. — У тебя получалось. Он хотел огрызнуться, но вдруг понял, что в ее словах не было обычной издевки. Она действительно только что его похвалила. Марш Арто только что похвалила его эфиры. В открытое окно лился холодный воздух, черный, пропитанный запахами остывающего камня и пыльного мрамора, кипариса и ротанга, горячего масла, специй и прохладной речной воды. Дог поднял голову и принюхался. Он всегда так делал, когда чувствовал сквозняк. Как будто он настоящий пес. Как будто Марш Арто тоже знает, как пахнут живые кипарисы. — … на этой записи с камеры уборщика четырнадцатилетний Руфус собирает себе нового помощника — уже шестого по счету, — продолжала ведущая.