– Возьми с собой бедняжку Флосси. – Отлично. Пойдем, Флосси! Собака вскочила, снова напряженная и настороженная, и Льюис, который сейчас был просто не в силах сидеть спокойно и делать вид, что его совершенно не тревожат нахлынувшие воспоминания, медленно углубился в лес. Свидетель 7 Питер Барнс, едва не теряя сознания от трупного смрада, выронил вазу. Из-за спины донеслось визгливое хихиканье; его запястье замерзало, схваченное невидимым ему «пацаном». Уже зная, кого увидит, он обернулся. Тот самый мальчик, что сидел тогда на плите, держал его запястье обеими руками и смотрел Питеру в лицо с тем же дурацким весельем. Провалы его глазниц были пустыми и золотисто-желтыми. Свободной рукой Питер ударил его, не сомневаясь, что тщедушный вонючий ребенок тоже разлетится на мелкие брызги, как «Джим Харди». Однако мальчишка уклонился от удара и сделал ему подсечку – Питеру показалось, что по лодыжкам врезали кувалдой. Он упал. – Ну-ка, паршивец, держи его, пусть смотрит, – велел мужчина. Мальчишка подскочил сзади, ухватил голову Питера ледяными руками и с силой развернул его. От вони резало глаза. Питер понял, что лицо мальчика прямо за его затылком, и закричал: – Пусти меня! – но руки, сжимавшие голову, сдавили еще сильней. – Пусти! – взвыл он, на этот раз испугавшись, что его череп треснет. Глаза его матери были закрыты. Язык вывалился еще больше. – Ты убил ее, – выдавил Питер. – О нет, она еще не умерла, – возразил мужчина. – Она всего лишь без сознания. Она нам нужна живой, правда, Фэнни? За спиной Питера раздалось жуткое повизгивание. – Ты задушил ее, – проговорил он. Давление рук немного ослабло, однако ему все еще казалось, что голова зажата в тисках. – Пока не насмерть, – сказал мужчина с насмешливой педантичностью в голосе. – Я, вероятно, чуть сильнее положенного надавил ей на кадык, и у бедняжки сейчас очень болит горлышко. У нее такая красивая шея, не правда ли, Питер? Он опустил одну руку и удерживал Кристину Барнс другой, словно она весила не больше кошки. На открывшейся части шеи проступали огромные багровые подтеки. – Не мучай ее, – попросил Питер. – Боюсь, не получится. И единственное, о чем я сейчас мечтаю – это проделать то же и с тобой. Оказать тебе маленькую услугу. Но наш покровитель, очаровательная женщина, чей дом вы с дружком взломали, решила приберечь тебя для себя. В настоящий момент она занята другим делом. Но большие наслаждения ждут тебя, мастер Барнс, тебя и твоих друзей постарше. Однако к тому времени никто из вас уже не будет в состоянии понимать, что происходит, никто из вас не будет в состоянии сознавать, сеете ли вы или жнете, так, мой придурочный братишка? Мальчишка больно сжал голову Питера и радостно заржал. – Что же ты есть? – спросил Питер. – Я – это ты, Питер, – продолжал мужчина. Он все еще держал его мать одной рукой. – Все так удивительно просто, не правда ли? Естественно, это не единственный ответ. Человек по имени Гарольд Симс, знакомый с твоими старшими друзьями, несомненно назвал бы меня Маниту. Мистеру Дональду Вандерлею сказали, что меня зовут Грегори Бентон и что я родился в Новом Орлеане. Да, я провел несколько веселых месяцев в Новом Орлеане, но не могу утверждать, что сам родом оттуда. При рождении мне дали имя Грегори Бэйт, под этим именем меня и знали до самой моей смерти в тысяча девятьсот двадцать девятом году. К счастью, я вошел в соглашение с очаровательной женщиной, Флоренс де Пейсер, избавившей меня от некоторых унижений, которые следуют за смертью и которые, боюсь, меня несколько пугали. А чего боишься ты, Питер? Ты веришь в вампиров? В оборотней? – Звучный голос все тек и тек в мыслях Питера, убаюкивая, успокаивая и завораживая его, и он не сразу понял, что ему задали прямой вопрос. – Нет, – прошептал он. В ответ в его голове прозвучало: «Лжец!» – и мужчина, державший его мать за горло, вдруг переменился. Питер каждой клеточкой осознал, что он смотрел не просто на зверя, а на сверхъестественное существо в образе зверя, чье назначение лишь убивать, сеять ужас и хаос и отнимать жизнь самым зверским способом, какой только возможен. Он видел, что в этом существе нет ни капельки человеческого: лишь телесная оболочка, когда-то им присвоенная. И еще он видел, поскольку ему это позволили, что эта разрушительная сила этому зверю не подвластна, как не подвластен хозяин своей собаке, но что другой злой разум направлял их действия. Все это Питер понял в течение секунды. И следующая секунда принесла еще более мрачное откровение: вся эта тьма обладала смертельным очарованием. – Я не… – промямлил Питер, весь дрожа. – Веришь, – сказал оборотень и надел черные очки. – Я отлично вижу, что веришь. Я мог бы с легкостью стать вампиром. Это даже импозантнее. И, пожалуй, ближе к правде. – Что же ты на самом деле? – снова спросил Питер. – Ну… можешь называть меня Доктором Рэбитфутом, – ответил тот. – А можешь – Ночным Сторожем. Питер моргнул. – А теперь, боюсь, нам придется вас покинуть. Нашей покровительнице необходимо успеть подготовить встречу с тобой и твоими приятелями. Но перед уходом нам необходимо утолить голод, – он сверкнул ослепительно белыми зубами. – Держи его крепко-крепко! – скомандовал он, и голову Питера страшно сдавило. Питер закричал. Продолжая улыбаться, очкастый притянул Кристину Барнс к себе вплотную и впился в ее шею зубами. Питер дернулся, но ледяные маленькие ручки мертвой хваткой удерживали его. Оборотень начал есть. Питер пытался кричать, но мертвый мальчишка, державший его, зажал ему рот ладонью и прижал его голову к своей груди. От запаха мертвечины, ужаса и отчаяния, страха быть раздавленным ледяными ладонями и еще большего страха за мать – он потерял сознание. Очнулся он в одиночестве. Запах разложения еще оставался в воздухе. Питер застонал и с трудом поднялся на колени. Ваза, что он выронил, лежала на боку рядом. Цветы, все еще прекрасные, рассыпались веером по ковру. Поднеся руки к лицу, он почувствовал, что от них все еще пахнет мертвецом, державшим его. Он икнул, закашлялся. Питер выбежал из спальни в коридор в поисках ванной. Включив горячую воду, он тер и тер руки и лицо, намыливал их и смывал, вновь брал мыло и втирал его в ладони. Рыдания душили его. Мать была мертва: она приехала повидаться с Льюисом, а они убили ее. Они сделали с ней то же, что и с теми животными: это были неживые существа и питались они, как вампиры, кровью. Но это не вампиры. И не оборотни; они лишь внушали эту мысль. Давным-давно они продали свои души кому-то, управлявшему ими. Питеру вспомнился зеленый свет, струившийся из-под двери, и его чуть не вырвало в раковину. Она была их хозяйкой. А эти твари – ночными сторожами. Питер намылил кожу вокруг рта мылом Льюиса и с ожесточением втер его, пытаясь заглушить вонь ладоней Фэнни. Питер вспомнил, как Джим Харди, сидя в загородном баре, спрашивал его, хотел бы он увидеть Милбурн в огне, и понял: то, что может случиться, будет пострашнее пожара. Ночные сторожи будут методично разрушать город – превращать его в город-призрак – и уйдут, оставив после себя лишь зловоние смерти. «Потому что именно этого они и хотят, – сказал он себе, вспоминая лицо Грегори Бэйта. – Единственное, чего они хотят, – разрушения». Перед мысленным взором встало напряженное лицо Джима Харди, лицо пьяного Джима и лицо Джима, бросающегося к старому вокзалу; лицо Сонни Винути с глазами навыкате; лицо матери, выходящей из пикапа на мощенный камнем двор; и, с ужасом, – лицо маленькой актрисы с прошлогодней вечеринки, – она с улыбкой смотрела на него равнодушными глазами. Он уронил полотенце на пол. «Они и раньше бывали здесь!» Помочь ему мог только один человек – тот, кому в голову не придет, что он лжец или сумасшедший. Надо вернуться в город и увидеться с писателем, живущим в отеле. И тут мысль о гибели матери вновь обрушилась на него, и он заплакал… Однако времени лить слезы не оставалось. Он вышел в коридор и миновал красивую тяжелую дверь спальни. «О, мамочка, – сказал он, – я остановлю их. Я поймаю их. Я…» Но слова были лишь мальчишеским вызовом. «Они хотят, чтоб ты именно так и думал». Убегая по дорожке, Питер не оглядывался на дом, но чувствовал, как тот глядит ему вслед, насмехаясь над его наивными намерениями, – словно знал, что его свобода была свободой цепной собаки. В любой момент его могут дернуть назад, сдавить шею, вышибить из него дух… И, добравшись до места пересечения дорожки с шоссе, он понял, откуда это чувство: на обочине стояла машина, а в ней сидел свидетель Иеговы, подвозивший его сюда, и глядел на него. Фары мигнули Питеру – как два желтых глаза. – Иди сюда, – позвал мужчина, – иди, сынок! Питер рванулся через шоссе. Проезжавшая машина, завизжав покрышками, вильнула в сторону, другая резко затормозила; несколько машин отчаянно загудели сигналами. Он достиг разделительной полосы и перебежал на другую сторону. До него все еще доносился голос свидетеля: – Вернись, сынок! Хуже будет. Питер скрылся за придорожным кустарником. Сквозь шум дороги он услышал, как свидетель завел двигатель, намереваясь, очевидно, сопровождать его по пути в город. 8 Уже через пять минут после того, как он оставил Отто у костра, Льюис почувствовал усталость. Спину ломило от вчерашней уборки снега; ноги дрожали. Гончая трусила перед ним, вынуждая следовать за собой, а он мечтал спуститься с холма к своей машине. Даже несмотря на то, что идти туда пришлось бы по меньшей мере полчаса. Нет, лучше погулять с собакой, успокоиться, а потом вернуться к костру. Флосси обнюхала корни дерева, обернулась, будто проверяя, здесь ли охотник, и потрусила дальше. Хуже всего, размышлял он, было то, что он позволил Линде одной пойти в комнату к ребенку. Сидя за столом с миссис де Пейсер, одурманенный, уставший куда сильнее, чем сейчас, он чувствовал тогда всю нереальность ситуации, ее фальшь, казалось, он был участником чьей-то игры. Об этом он умолчал в своем рассказе. Сидя за столом, пробуя еду и не ощущая ее вкуса, слушая безостановочную болтовню миссис де Пейсер, он чувствовал себя марионеткой в руках кукловода. А если так, то почему же он продолжал сидеть, почему не боролся с собой, не пытался как-то привести себя в чувство – почему он не взял Линду за руку и не убрался вон? Дон тоже что-то упоминал об ощущении участника в чужой игре. «Потому что они настолько хорошо изучили тебя, что знают наперед, что ты будешь делать. Вот поэтому ты и остался сидеть. Потому что они знали, что ты будешь сидеть». Прошелестел легкий ветерок, стало холоднее. Собака подняла нос, принюхалась и повернулась туда, откуда прилетел порыв ветра. Она ускорила шаг. – Флосси! – крикнул он. Гончая, отбежавшая от него уже на тридцать ярдов, показалась впереди на опушке и, обернувшись, посмотрела через плечо на Льюиса. Затем она очень удивила его: пригнула голову и зарычала. В следующее мгновение она скрылась в зарослях. Глядя вперед, Льюис видел лишь густые пирамиды елей, иногда перемежающиеся сухими скелетами других деревьев, да пятна проталин. Ноги его замерзли. Наконец он услышал лай собаки и пошел на звук. Когда он наконец увидел Флосси, она начала жалобно скулить. Гончая стояла на дне небольшой расщелины, а Льюис находился у ее верхнего края. Крупные гранитные голыши, будто истуканы с острова Пасхи, усыпанные кварцевой крошкой, громоздились внизу. Собака подняла голову, посмотрела на него, опять заскулила, подалась вперед, а затем застыла у одного из голышей. – Ко мне, Флосси! – позвал он. Собака припала к земле, виляя хвостом. – Что там? – спросил он. Он сделал шаг вперед и съехал вниз, в холодную грязь. Собака коротко гавкнула один раз, сделала маленький круг, вернулась на прежнее место и вновь прижалась к земле. Взгляд ее был прикован к елям, кучно растущим в дальнем конце расщелины. Пока Льюис с трудом шлепал по грязи, Флосси начала ползком подкрадываться к этим зарослям. – Не лезь туда, – сказал он. Собака, поскуливая, замерла у ближайшей ели; потом нырнула под ветки и исчезла. Он пытался звать ее. Гончая не возвращалась. Ни звука не доносилось из-за плотной стены еловых ветвей. Расстроившись, Льюис поднял голову: северный ветер принес тяжелые облака. Двухдневная передышка закончилась.