Значит, реванш, месть Доктора Рэбитфута начала набирать свой размах, и мы – в ее эпицентре. И весь Милбурн скоро взлетит на воздух. Странно: Анна Мостин что-то сказала такое, от чего Питер потерял сознание. При виде ее парня охватила дрожь: я уверен в этом. Он ее боялся. Сама Анна Мостин красавица, в чем-то даже удивительно похожая на Стеллу Готорн: такие необычайные глаза, вызывавшие ассоциации с Норфолком и Флоренцией, откуда, по ее словам, родом ее предки. По-видимому, девушка стала просто находкой для офиса Сирса и Рики; но главная ее заслуга состояла в том, что она была с ними чрезвычайно вежлива, покладиста, полезна в работе – особенно в памятный день похорон. Она расточает доброту, и симпатию, и рассудительность, и интеллигентность, однако не подавляет своим превосходством. Она сдержанна, спокойна и полна самообладания. Она в высшей степени скромна. И в то же время она как-то необъяснимо, тревожно порочна. Она кажется бесстрастной, чувственно холодной: ее чувственность словно обращена лишь к ней самой. Во время ужина я случайно поймал ее застывший на Питере Барнсе косой вызывающий взгляд. Питер не поднимал глаз от своей тарелки, что побуждало его отца слишком громко шутить, а мать – раздражаться; он ни разу не взглянул на Анну Мостин, хотя сидел рядом с ней. Остальные гости не замечали его и только и болтали, что о погоде. Ох, как же Питеру не терпелось улизнуть из-за стола! Анна приподняла его подбородок рукой, и я понял, какой взгляд был обращен к нему. Потом она очень тихо сказала ему, что хотела бы перекрасить кое-какие комнаты в своем новом доме и ей кажется, что кто-нибудь из его одноклассников мог бы прийти к ней поработать. Питер упал в обморок – это старомодное слово очень подходит к той ситуации. Он отключился, потерял сознание, повалился вперед, на стол, – самый настоящий обморок. Я поначалу подумал, что это от перевозбуждения: столько народу… Стелла Готорн всех нас успокоила, помогла Питеру выбраться из-за стола, и отец отвел его наверх. Вскоре за этим ужин закончился. И тут до меня впервые дошло: Альма Мобли. Анна Мостин. Инициалы, необычайное сходство имен и фамилий. Имею ли я теперь право какое-либо стечение обстоятельств называть «простым совпадением»? Хотя она абсолютно не похожа на Альму Мобли; и тем не менее она как Альма. И я понял, в чем различие и сходство. В этой их ауре безвременья, вечности. В то время как Альма плавной походкой следовала мимо отеля «Плаза» двадцатых годов, Анна Мостин могла находиться внутри этого отеля, улыбаться, глядя на паясничающих перед ней мужчин с флягами спиртного в карманах, которые выделывали коленца, весело судачили о новых автомобилях и биржевых акциях и выворачивали себя наизнанку, чтобы сразить ее… Сегодня ночью я соберу все мои странички, посвященные Доктору Рэбитфуту, снесу их в гостиничный мусоросжигатель и спалю. Часть третья. Охота на енота Но цивилизованный ум, буржуазный или просто просвещенный – каким бы его ни называли, – не может избавиться от ощущения существования сверхъестественного. Томас Манн. Доктор Фаустус I. Ева Галли и Маниту Был октябрь в тот мучительный год! Видел я этот склеп… этот свод… Ношу снес я под каменный свод! Что за демон как раз через год Вновь под тот же привел меня свод? Эдгар Алан По. Улялюм[15] Льюис Бенедикт 1 На два дня погода переменилась: снег прекратился, вернулось солнце. И вместе с солнцем на эти два дня словно вернулось бабье лето. Впервые за последние полтора месяца температура поднялась выше нуля; городская площадь превратилась в кашу, даже голуби облетали ее стороной. Снег таял, и река – еще более серая и стремительная, чем в тот день, когда Джон Джеффри упал в нее с моста, – грозила выйти из берегов. Впервые за пять лет Уолту Хардести и помощникам пришлось разгружать с грузовика и укладывать вдоль берегов мешки с песком во избежание наводнения. Работа была тяжелой, но Хардести все долгие дни не снимал свой костюм времен покорения Дикого Запада, а его помощник, Леон Черчилль, разделся до пояса и надеялся, что самое плохое позади, по крайней мере до весеннего разлива. Большинство милбурнцев воспрянули духом. Без перерывов на уборку снега Омар Норрис с радостью возобновил свои возлияния, а когда жена опять выгнала его из дому, без всяких колебаний вернулся в старый вагончик и молился там горлышку полупустой бутылки, уповая на то, что снегопады канули в прошлое. Город отдыхал в эти дни временного потепления. Уолтер Барнс надевал на работу в банк вызывающе розовую рубашку в голубую полоску и целых восемь часов с восхитительным наслаждением не чувствовал себя банкиром. Сирс и Рики отпускали изношенные шуточки по поводу возможного иска Эльмера Скейлса к городскому синоптику на предмет несостоятельности прогнозов. Два дня в обеденные часы «Вилледж Памп» был переполнен любителями загородных поездок. Доходы Кларка Маллигэна удвоились за те двое суток, что он крутил двухсерийник с Винсентом Прайсом в главной роли, и он продлил прокат этой картины на следующую неделю. В стоки бежали грязные ручьи; стоило зазеваться – и проезжающие машины окатывали тебя с ног до головы. Пенни Дрэгер, бывшая подружка Джима Харди, нашла ему замену, приезжего с бритой головой и черными очками, который просил называть его Джи[16], казался восхитительно загадочным, приехал неизвестно откуда и сказал, что он моряк, – круче для Пенни не придумаешь. Залитый солнцем, наполненный звенящей капелью и ручейками, Милбурн казался большим городом. Жители, приберегая обувь, надели резиновые сапоги и выходили погулять, подышать воздухом. Милли наняла мальчика из соседнего квартала поставить вторые рамы, и он сказал ей: – Да ладно, миссис Шин! Они теперь вам не понадобятся аж до самого Рождества! Стелла Готорн, лежа в ароматной ванне, решила, что пора отправить Гарольда Симса к его старым девам-библиотекаршам, на которых он наверняка произведет большее впечатление, а она лучше сделает себе новую прическу. Итак, за два дня решения были приняты, длинных поездок не боялись; мужчины не возмущались, выезжая по утрам на шоссе и направляясь на службу; ложная весна звала в дорогу, поднимая дух. Однако Элеонор Харди все больше теряла голову от беспокойства и натирала полиролью гостиничные перила и мебель по два раза в день; Джон Джеффри, Эдвард Вандерлей и другие покоились в земле; Нетти Дэдам по-прежнему пыталась что-то сообщить людям и беспрестанно мычала два непонятных слога, и ее забрали в институт на обследование; костлявое тело Эльмера Скейлса, постоянно дежурившего у окна с ружьем на коленях, совсем высохло. С каждым вечером все раньше садилось солнце, а по ночам Милбурн словно сжимался, замерзая. Дома срастались друг с другом; улицы, днем такие яркие, темнели и казались узкими, как в средневековом городе; черное небо тяжело проседало вниз. Три старых члена Клуба Фантазеров забывали о своих слабеньких шутках и странствовали в пугающих снах. Два просторных дома зловеще темнели; дом на Монтгомери-стрит был полон ужасов, мерцавших и блуждавших из комнаты в комнату, с этажа на этаж; а все, что жило в доме Эдварда Вандерлея на Хавен-лейн, было окутано тайной: и Дона Вандерлея, когда он столкнется с ней, тайна забросит в Панама-Сити, штат Флорида, вместе с маленькой девочкой, которая улыбнется ему: «Я – это ты». Первый из этих дней Льюис посвятил расчистке подъездной дорожки, самозабвенно насилуя себя и работая с таким усердием, что его спортивный костюм и куртка-хаки пропотели насквозь; к полудню его руки и спина так разболелись, словно он никогда в жизни не занимался физическим трудом. После ленча он прилег вздремнуть на полчаса, потом принял душ и заставил себя закончить начатое утром. К половине седьмого последний участок дорожки был очищен от снега. Льюис вернулся в дом, опять принял душ, снял и положил рядом с аппаратом телефонную трубку, выпил четыре бутылки пива и умял два гамбургера. Ему казалось, что у него не хватит сил подняться в спальню. Когда он все-таки добрел до кровати, то, морщась от боли, стащил с себя одежду, бросил ее на пол, рухнул на одеяло и мгновенно заснул. Он так и не понял, было ли это сном: ночью он слышал пугающий шум, вой ветра, сдувавшего весь убранный накануне снег обратно на дорожку. Происходившее казалось явью; и еще ему показалось, что он слышит и другой звук – что-то напоминающее музыку в завывании ветра. Он подумал: «Мне это снится». Но мышцы ныли, когда он поднялся с постели, и голова кружилась. Он подошел к окну, выходящему с бокового фронтона дома на крышу бывшей конюшни и первую треть его дорожки. Полная на три четверти луна висела над унылыми голыми ветвями. Следующее, что он заметил, было настолько похоже на кадры из любимых Рики странных фильмов, что позже, как ни пытался, он не мог поверить, что действительно что-то видел. Разгулялся ветер, чего он и опасался, и прозрачные лоскутья поземки начинали заметать его дорожку. Все вокруг было контрастно белым и черным. Человек в одежде менестреля стоял на вершине сугроба. Он играл на саксофоне, таком же белом, как и его глаза. Льюис смотрел, и ничто в его затуманенном рассудке даже не пыталось увидеть какой-то смысл в происходящем. Музыкант выдул несколько едва слышных тактов, опустил саксофон и подмигнул. Его кожа была одного цвета с черным небом, он, словно невесомый, стоял на снегу, в который должен был бы провалиться по грудь. Это не один из лесных духов, Льюис, он не зарится на твою собственность, на твои подснежники и твоих дроздов; возвращайся в постель и спи спокойно. Но одуревший от потрясения, он продолжал смотреть, и ночной гость преобразился – Джон Джеффри ухмылялся ему с призрачной сцены, лицо и руки черные, как гуталин, а глаза и зубы контрастно белые. Льюис, спотыкаясь, вернулся в кровать. После долгого горячего душа боль в мышцах немного улеглась, Льюис спустился вниз и с удивлением посмотрел из окна гостиной. Почти весь снег под деревьями у дома растаял, и стволы влажно блестели на солнце. Черные лужи пятнали мощеный двор от дома до самой конюшни. Сугробы вдоль подъездной дорожки уменьшились вполовину. Оттепель продолжалась. Небо безоблачно синело. Льюис обвел взглядом осевшие сугробы и покачал головой: опять сон. Это племянник Эдварда посеял картинку в его голове – вместе с главным героем своей ненаписанной книги, чернокожим дирижером со странным именем. «Он заставляет нас грезить своими книгами и тянет из наших грез свои сюжеты», – подумал он и улыбнулся. В прихожей Льюис скинул мокасины и надел ботинки. Набросив на плечи куртку, он прошел через дом на кухню. Там он наполнил чайник холодной водой, поставил на плиту кипятиться и посмотрел в окно. Как и деревья перед домом, его лес влажно сверкал и искрился; осевший серый снег лежал в низине, дальше, под деревьями, он был белее. Пока кипит чайник, он сходит прогуляется, а затем вернется и позавтракает. Выйдя из дому, он удивился: как же тепло! Теплый воздух, казалось, служил ему защитой, обволакивал его безопасным коконом. Лес больше не источал манящую угрозу: стволы деревьев играли слегка приглушенными красками коры и лишайников, а снег под ними – светлые акварельные пятна и полосы; он ничем не напоминал гравюру, как недавно. Льюс вновь пошел по обратной тропинке, широко шагая и глубоко дыша; ему казалось, что он улавливает запах прелых листьев под снегом. Чувствуя себя молодым и сильным, с полной восхитительного воздуха грудью, он сожалел, что так много выпил вчера у Сирса. И было глупо корить себя в смерти Фредди Робинсона; а шепоты и голоса, взывающие к нему, – разве он не слышал их на протяжении стольких лет? Да это просто снег, подтаявший и упавший с ветки, – ничего не значащий шорох, которому его кающаяся душа придала значение. Ему нужна женщина – просто для компании, для беседы. Теперь, поскольку у них с Кристиной Барнс все кончено, он может пригласить Энни, светловолосую официантку из «Хемфрис», – пусть приезжает к нему домой, они славно поужинают, и он послушает ее рассказы о художниках и книгах. Беседа с ней снимет злые чары, тяготившие его эти месяцы; а можно пригласить заодно и Анни, и пусть они обе поговорят о картинах и книгах – а он послушает. Ему, конечно, будет трудно поддерживать разговор, но зато он узнает что-нибудь новенькое. А затем он подумал, может, ему удастся умыкнуть Стеллу Готорн на пару часов, и аж дух захватило от предвкушения видеть ее – прекрасное лицо и колючую натуру – сидящей с ним за одним столом. В отличном расположении духа Льюис повернул обратно и понял, отчего он всегда бежал в другом направлении: на обратном пути две тропинки сходились под углом друг к другу, и дом оказывался совсем рядом, хотя и не был виден. Если же бежать так, как он всегда делал, иллюзия, которая его забавляла, держалась дольше: один на один с древним девственным лесом, раскинувшимся по всему континенту. Сейчас его окружали безмолвные деревья, капель и белый снег. Два момента разрушили игру в Дэниела Буна, проторяющего путь сквозь враждебную первозданную лесную пустыню, и с первым из них он столкнулся через десять минут с начала прогулки: он увидел крышу желтого масловоза – его нижнюю часть отрезало поле на горизонте, – машина шла в Бингэмптон. Это совершенно не вязалось с образом Буна. Льюис повернулся и направился к кухонной двери. Сейчас он чувствовал, как проголодался, и похвалил себя за то, что не забыл купить бекон и яйца во время последней поездки в Милбурн. Оставалось поджарить и намолоть кофейные зерна, обжарить помидоры, приготовить тосты. После завтрака он позвонит девушкам и пригласит обеих к себе на ужин, и пусть они скажут ему, какие книги стоит почитать. А Стелла подождет. Он уже подходил к дому, когда почувствовал запахи еды. Пораженный, он вскинул голову. Ошибки быть не могло: пахло его завтраком – в точности тем завтраком, который он себе вообразил. Кофе, бекон, яйца. «Ого, – подумал он. – Кристина!» Дождавшись, когда Уолтер ушел на работу, а Питер – в школу, она села в свой пикап и приехала закатить сцену. У нее, кстати, оставался ключ от задней двери. Когда он подошел настолько близко, что дом уже маячил в просветах деревьев, запахи завтрака усилились. Он прибавил шагу, думая о том, как начать разговор с Кристиной. Это будет нелегко, особенно если она сейчас в своем покорном раскаивающемся настроении, что подтверждают запахи завтрака, а значит… и тут, у последних деревьев, до него дошло, что машины Кристины перед гаражом нет. А, вот где она поставила машину: место парковки отсюда не просматривалось, оно было с другой стороны, перед задней дверью – вообще-то там все парковались. Однако на мощеном дворе не было не только ее машины – он был пуст. Льюис приостановился и внимательно оглядел серую каменную громаду своего дома. Он стоял на опушке, и лишь несколько деревьев отделяли его от здания, но на фоне большого дома они казались совершенно незначительными – тонкие стебельки. На мгновение ему почудилось, будто дом стал выше и шире. Легкий ветерок вновь принес запахи кофе и бекона, а Льюис все стоял и с удивлением глядел на дом, словно впервые: находка архитектора, срисовавшего проект с изображения шотландского средневекового замка, причудливая серая твердыня влажно блестела, как и окружающие ее деревья. Долгожданный приют странствующего рыцаря, финал сказки. Льюис, в промокших ботинках и с урчащим от голода желудком, вглядывался в дом, и сердце его болезненно сжималось. Окна, забранные в старинные переплеты, играли солнечными бликами. Это был замок мертвой, а не плененной принцессы. Медленно Льюис стал подходить к дому, выбираясь из-под спасительного лесного крова. Он пересек мощенный булыжником двор, где должна была стоять машина. Запахи еды были теперь раздражающе сильны. Льюис осторожно открыл дверь на кухню; вошел. Кухня была пуста, но здесь кто-то похозяйничал, оставив следы своего присутствия. Две тарелки из его лучшего китайского сервиза стояли на кухонном столе. Рядом с тарелками лежали полированные серебряные приборы. Две незажженные свечи вытянулись в серебряных подсвечниках. Банка охлажденного апельсинового сока истекала капельками рядом с миксером. Льюис повернулся к плите: пустые сковородки стояли на не включенных горелках. Запах еды был повсюду. Чайник свистел, и он снял его. Два ломтика хлеба лежали рядом с тостером. – Кристина? – позвал он, полагая не очень логично, что это, должно быть, такая шутка. Ответа не было. Он снова повернулся к плите и понюхал воздух над сковородками. Бекон. Яичница с маслом. Не веря своим глазам, он притронулся рукой к металлу – холодный. Гостиная же пребывала в нетронутом состоянии. Он взял книгу с подлокотника кресла и удивленно смотрел на нее, хотя именно он оставил ее на этом месте вчера вечером. Принюхиваясь к запахам еды, которую никто не готовил, он немного постоял в гостиной, куда никто не входил, – словно эта комната была ему убежищем. – Кристина? – позвал он. – Эй, кто-нибудь! Наверху щелкнула, закрывшись, дверь. – Кто здесь? Льюис подошел к лестнице и посмотрел наверх. – Кто там? Солнечный свет лился из окна на площадку лестницы; над ступенями лениво поблескивали пылинки. Тишина. Льюис прочистил горло. – Кто здесь?