— Во что она тем вечером была одета? — спросила она. — На ногах лодочки, — ответил он, — помню, я на них смотрел. И легкое платьице. Лодочки и легкое платьице. Дэвид был прав. Спускаться в таком наряде с горы было трудно. Комната многое рассказала ей об Элли, представив свободной художницей — небрежной, не умевшей практично одеваться и знавшей французский. Любившей вино и кабаре. У нее было много цветных фломастеров и альбомов для рисования. Окружавшая ее аура ощущалась везде — цвет, блеск и хаос. Дэвид выжидательно смотрел на нее, ожидая, что Стиви сделает хоть какое-то заявление, но она так ничего и не сказала. В этой комнате не было тайн, которыми она могла бы поделиться. Единственным, что девушка в ней нашла, был дохлый грызун, от которого теперь надо было избавиться. — Дай мне подумать, — произнесла она, — я… У Дэвида зажужжал телефон. Он бросил на него взгляд и сказал: — Мне, похоже, назначили свидание. Вызывают в Гранд-Хаус. Кто-то решил, что я запустил в библиотеку стаю белок. Он сунул телефон в карман. — Спасибо, что поискала здесь. Может, с моей стороны это была глупость. Потом пожал плечами и добавил: — Я лучше пойду. Когда он ушел, Стиви внутренне содрогнулась, и не только оттого, что ей надо было положить крысу на какую-нибудь картонку и унести в лес. Глава 8 В распоряжении следствия имеется множество методов и средств, тщательных и искусных. Отпечатки пальцев. Оторвавшаяся нитка. Собака, лающая в ночи. А еще «Гугл». Выбросив крысу, Стиви села и нашла обнаруженные ею имена. Фрэнсис Жозефина Крейн жила в эпоху, когда еще не было социальных сетей и невозможно было отследить каждое мгновение и каждый шаг чужого бытия. Но даже в ту эпоху каждое событие в жизни известной молодой женщины оставляло свой след. А то, что она была известна, Стиви узнала самым первым делом, когда устроилась в своей комнате. Фрэнсис Крейн была дочерью Луиса Крейна, основателя и владельца компании «Мука Крейн». В Интернете было полно сведений о ней — одном из самых популярных американских брендов с 1910 по 1945 год. Многие собирали банки из-под «Муки Крейн». Самым примечательным фактом, касающимся ее, по всей видимости, стал взрыв одной из фабрик, во время которого погибли восемь человек и еще тридцать получили ранения. На Крейна обрушился вал критики за недостаточные меры безопасности, а лет через двадцать его компания угасла — ее приобрел более крупный конкурент, слив с другой, а ту — с третьей, и так далее. Фрэнсис пряталась в ворохе этих историй, скрываясь в глубинах доступных сведений. Стиви мельком увидела ее имя в списке приглашенных на бал, устроенный в Нью-Йорке 19 сентября 1936 года. Затем оно появилось в реестре первокурсников Вассар-колледжа[2]. Но среди выпускников не значилось. Наконец Стиви обнаружила, что читает отрывки из книги «Лучше домашней готовки! История выпечки в Америке», опубликованной в 1992 году и выложенной частично в виде подборки скверного качества сканов. Она содержала самый большой кусок информации о Фрэнсис, который ей только удалось найти: Дочь Луиса Фрэнсис прославилась благодаря скандальному образу жизни, способному в прямом смысле превратить существование других в ад. Отчаявшись, родители отослали ее учиться в новую школу своего друга Альберта Эллингэма среди холмов Вермонта. К сожалению, ее пребывание совпало с печально известными похищениями, и девушка вернулась домой. Семья Крейн словно притягивала к себе несчастья. — И что они хотели сказать этим: «в прямом смысле» превратить существование других в ад? — вслух произнесли Стиви. — Она что, в самом деле порождала ад? Вызывала демонов? Раздражало и другое, например, тот факт, что автор написала не «горы», а «холмы Вермонта». В итоге утверждение о том, что Фрэнсис и ее семья притягивали несчастья, выглядит сомнительно. Но параграф Стиви все же заинтриговал. И потом о Фрэнсис больше нигде ничего не говорилось. Стиви отыскала имя автора, Энн Эбботт, и прочла ее библиографию («Джелло! Желе, которое так любит Америка», «Салатные дни: как салат приобрел популярность»). Еще через пару минут поисков у нее был адрес ее электронной почты. Стиви отправила письмо, спросив, нет ли у нее сведений о том, что стало с Фрэнсис. Едва оно ушло, как в дверь постучали, и в щель просунулась голова Джанелль. — Что делаешь? — спросила она. Стиви посмотрела в угол монитора и поняла, что шерстила Интернет в поисках Фрэнсис Крейн больше трех часов. Часы показывали почти половину седьмого. — Работаю, — ответила она, закрывая крышку компьютера, — надо многое наверстать. Джанелль вошла в комнату. За ней тянулся легкий запах лимона. — Все носишь свои лимоны? — спросила Стиви. — На счастье? — Просто я счастлива, что ты вернулась, — ответила Джанелль, присаживаясь на краешек ее кровати. — А когда я счастлива, то это на счастье. Что же касается лимонов, то их я просто люблю. На вот, держи. Я тебе кое-что смастерила. Она протянула Стиви небольшой пластмассовый предмет, размером с колоду карт, снабженный двумя колесиками. — Это саморегулирующийся робот, — произнесла она, — можешь прикрепить к нему телефон. Я как-то крутила в руках пару запчастей, работая над инерционным измерительным блоком, мне захотелось сделать что-нибудь для тебя и… Когда Стиви приняла в дар ее дружеского робота, Джанелль счастливо дернула плечами. — Как продвигается твой проект? — спросила Стиви. — Я рада, что ты спросила. Хочешь посмотреть спецификацию? Джанелль спрыгнула с кровати и через минуту вернулась с открытым ноутбуком. Потом показала Стиви несколько роликов с машинами, в которых все качалось и вращалось. Ее охватило то же воодушевление, которое Стиви испытывала, когда говорила об убийствах, с той лишь разницей, что теперь перед ней были какие-то трубки, моторчики, движущиеся и вращающиеся части. Все это перемежалось с подробным анализом любимой южнокорейской драмы «Уроки любви с тофу». Голова Джанелль представляла собой деятельное, но великолепно организованное пространство, работавшее как одна из ее немыслимых машин. Сюжеты телешоу в нем соседствовали с математическими формулами, плавно переходившими в наставления о том, как добиваться взгляда с поволокой, катапультировавшими ее во вселенную любви, а потом нежно опускавшими обратно на грешную землю физики. При этом она еще ухитрялась ежеминутно отвечать на входящие сообщения. Но вот о преступлениях она не знала ничего и, вероятно, не проявила бы интереса к находке Стиви (которая, по правде говоря, могла таковой и не оказаться) о человеке, близком к производителю муки. У Джанелль зажужжал телефон, она глянула в него и сказала: — Все направляются в юрту, — сказала она. — Ви тоже пошла. — Вы с ней, похоже, счастливы. Джанелль негромко взвизгнула. Это был возглас настоящего восторга, маленький кусочек радости. — Я стараюсь немного заниматься корейским, — сказала Джанелль, — хотя, если по правде, языки — не моя стихия. Ви бегло говорит по-японски и по-корейски, полагая, что мне больше всего нравится его учить. А ты хочешь пойти? Давай возьмем Нейта — и вперед. До Эллингэмской академии юрты никогда не были частью жизни Стиви. Она о них даже никогда не слышала. А когда впервые увидела огромный круглый шатер, он напомнил ей цирк как изнутри, так и снаружи. Снаружи — один сплошной купол, внутри — куча цветастых ковров, футонов, больших и малых подушек. Юрта представляла собой уголок, где все собирались потусоваться, поиграть в игры, почитать или позаниматься. Строение выглядело странно: ни одного окна, а внутри каркас из расходящихся от центра во все стороны балок, поддерживающих потолок, и решетка, на которой держались стены. Посередине стояла топившаяся дровами печка, придававшая окружению уютный вид, с потолка свисали светильники и яркие гирлянды. Джанелль и Ви сидели на полу, прижавшись друг к другу спинами. Рядом устроился Нейт, хотя его внимание полностью поглотила игра на планшете. Вся школа активно обсуждала историю с белками. Каждый, похоже, знал, что это дело рук Дэвида, еще не вернувшегося из похода в Гранд-Хаус. Если бы кто-нибудь запустил полсотни белок в библиотеку дома у Стиви, в Питтсбурге, его чествовали бы как героя. Но Эллингэмская академия изобиловала почитателями библиотек, поэтому в воздухе висело ощущение, что это, пожалуй, было чересчур. Можешь обнажаться, можешь орать и болтаться на крыше, но устраивать бардак в святилище книг не смей. — Что бы он ни сделал, его все равно не выгонят, — пробормотал Нейт, когда они тоже взялись обсуждать эту тему. — Если смогут все доказать… — сказала Ви. — Похоже, у них есть запись. Они теперь снимают все подряд, в итоге мы живем под колпаком. Джанелль закатила глаза — лишь самую-самую малость. — Нет, я серьезно, — продолжала Ви, — знаете, что говорят об этих камерах? Что их навязал кто-то извне. Сама школа их устанавливать не хотела. — И кем же они тогда куплены? — спросила Джанелль. — Не знаю. Как бы там ни было, заказ частный. Знаю, вы считаете меня параноидальной бунтаркой, но это действительно так. Стиви закусила губу. Похоже, ни одна живая душа не знает о том, что со школой связан Эдвард Кинг. Это значит, что вертолета вблизи никто не видел. Стиви чуть ли не физически ощутила, что сидит на тайне как на яйце: стоит пошевелиться — и оно тут же лопнет. — Не знаю, — сказала Джанелль, — я понимаю суть проблемы, но сказать, что питаю к этим камерам отвращение, не могу. Вокруг… столько всего. Медведи, американские лоси… — Только не лоси, — сказала Стиви, — американские лоси — фикция. — Я лишь хочу сказать, что с учетом случившегося камеры — далеко не худшая идея. — А я говорила только о том, — произнесла Ви, снова переводя разговор в спокойное русло, — что охрана наверняка видела: это сделал он. К ним подошел еще один человек. Высокий. По сути, самый рослый студент Эллингэмской школы, а может, даже самый высокий человек из всех когда-либо виденных Стиви. Она нередко прикидывала рост людей, считая это умением, полезным в плане наблюдательности. Свидетели, как правило, называли его неправильно. Лучше всего определять рост, сравнивая его с каким-нибудь неподвижным предметом. В данном случае человек доходил до большого сучка на решетке, на которой держалась стена юрты. Базируясь на собственных наблюдениях, Стиви оценивала его рост в шесть футов четыре дюйма, может, даже пять. Он был развитого телосложения, как футболист или, по крайней мере, соответствовал ее представлениям о футболистах. (Они были в ее старой школе, но в нынешней жизни отсутствовали. Девушка не проявляла к ним достаточного интереса, чтобы замечать. Она ненавидела футбол, особенно рекламу автомобилей во время матчей, с бессмысленными слоганами и воинственным мужским посылом о том, как важно американцам взбираться в горы и считать каждый поход в магазин или на игру чем-то вроде агрессивного вторжения холостяка. Впрочем, она просто могла слишком много об этом думать.) Этот парень в футбол наверняка не играл. Он был ужасно бледен, но не благородной бледностью книжного червя, присущей Нейту. Кожа у него, скорее, была бледная, как бумага, и резко контрастировала с черными как смоль, явно крашеными волосами. Картину довершали пурпурные кошачьи контактные линзы, футболка с группой Slipknot и шипастые кожаные напульсники на обоих запястьях. — Привет, — тихо обратился он к Стиви, — я Мадж. Не думаю, что мы раньше встречались, но Пикс попросила меня помочь тебе наверстать упущенное по анатомии. «Принглс» будешь? Он обладал на удивление убаюкивающим голосом и говорил как человек, который пришел в студию на запись или же медитировал с помощью одного из приложений, которыми Стиви пользовалась в моменты тревоги. — У меня и так все хорошо, — сказала она. Нейт оторвался от планшета и посмотрел на Маджа не без некоторого сочувствия. — Ага, я буду «Принглс», — сказал он. Банку чипсов прикончили, и Мадж присоединился к их группке. К удивлению Стиви, они с Нейтом тут же принялись обсуждать какую-то игру. Она почувствовала себя среди друзей одинокой и ушла. Глаза Жермены Батт. Они смотрели на нее с противоположного конца помещения. — Я скоро вернусь, — сказала она остальным.