И Скворцов, посадив Егора напротив себя, стал подробно объяснять, зачем он, собственно, приехал… Ради нескольких строчек в шифровке уходят годы кропотливой подготовки. Егору предстояло внедриться в творческую среду. Он понимал, как это непросто… Наконец Егор дозвонился до Ивара Грота. Узнав, что ему звонит тот самый молодой русский журналист, Ивар восторженно воскликнул: – Господин Лаврентьев, приезжайте. У меня сегодня именитые гости. Им будет приятно с вами познакомиться. А мне вдвойне приятно сойтись с русским – ведь я торгую с Россией… В назначенный час Егор поехал к коммерсанту. Стокгольм часто называют «городом между мостами». Коммерсант жил в старом городе, и таксист, узнав, что он русский, с удовольствием объяснил ему, что на небольшом пространстве между двумя мостами, соединяющими старый город с северной частью Стокгольма, скапливается немало водоплавающих птиц, и эта картина бесспорно должна поразить гостя… Ивар Грот сам встретил Егора, чтобы он случаем не заблудился. У Ивара Грота Егор познакомился с Мариани Линдгрен. Молодая женщина с чистыми голубыми, как озера, глазами. Она сама подошла к нему и стала говорить на ломаном русском языке, без перевода. Но Ивар Грот предупредил Егора: – Будь осторожен. Влюбчивая особа. Ловкая как художница, еще более ловкая как любовница. Егор узнал, что брат Мариани, молодой, но уже известный ученый-физик, стажировался в Америке и даже прожил там некоторое время. Мгновенно родилась мысль взять у брата интервью. И он даже заикнулся об этом Мариани, которая, между прочим, от него не отходила. – Только тогда, когда приедешь к нам домой, – твердо, улыбаясь красивыми глазами, заявила она. Вернувшись в посольство и поговорив со Скворцовым, Егор много думал о Мариани. Сумасбродная молоденькая бабенка его заинтересовала: через нее он мог неплохо войти в творческий бомонд. Егор неожиданно вспомнил разведчика военных лет «обер-лейтенанта» Кузнецова. Это он сумел упредить в Тегеране покушение Скорцени на большую тройку: Сталина, Рузвельта, Черчилля… На занятиях в КИ они не раз обсуждали поведенческий опыт знаменитого разведчика. Была даже отдельная обзорная лекция. Но лекция его не удовлетворила, и он попытался разобрать опыт Кузнецова с Братышевым, тот, оказывается, располагал менее формальной информацией. – Есть разведчики, – заметил Братышев, – которые играют какую-то одну роль. Я бы сказал, интимную. Таким героем-любовником был и Николай. И Братышев рассказал Егору, что в тридцатых годах начальником отдела контрразведки был некий Ильин. Он считал, что важно определить социально-профессиональную группу, которая способна концентрировать информацию и даже ускорять ее. Можно сказать, через нее наиболее интенсивно бегут информационные волны, которые он, Братышев, назвал информационным поясом. В те годы такой раскованной, информационно-насыщенной группой была творческая богема, куда входили музыканты, поэты, актеры и, конечно, актрисы. В творческой богеме и находили приют вожди, наркомы, высшие военные и дипломаты, они черпали из нее эмоциональную энергию и вдохновение. Ильин-то и понял, что Николай Кузнецов обладает великолепным талантом чувствовать эти информационные и настроенческие потоки… Он был настоящим охотником за информацией. Красивый, светский и даже, пожалуй, распутный, легко контролирующий себя молодой человек стал в богеме своим. Здесь он подружился с Утесовым, Юрьевым, Козиным… Он легко флиртовал с актрисами, которые без звука вешались к нему на шею. Впрочем, на актрисах, особенно на балеринах, горели и Киров, и Тухачевский… да мало ли их было, партийных и военных деятелей, засматривающихся на танцовщиц… Нет, Кузнецов не был стукачом, как можно было бы подумать с первого взгляда. Он был разведчик-аналитик, способный анализировать и накапливать через это огромный психологический материал. В войну, присвоив себе звание и имя обер-лейтенанта Пауля Зиберта, он прекрасно сработал на образе «донжуана». С ним всегда были деньги, коньяк или марочный ликер, не говоря уже о духах, модных чулках и красивых безделушках… Именно во время этих разговоров о Кузнецове Братышев сказал Егору. – А ведь герой-любовник, Егор, живет и в тебе. Только негде было раньше удачливо развернуться. Потому я и рекомендовал тебя в Лондон… Каждый разведчик должен иметь свой почерк… Кузнецовский почерк – это твой, неискусственно созданный, а естественный почерк… Может быть, сила наставника не в том, чтобы открыть какое-то ноу-хау, что немаловажно, но найти в разведчике то, что сделает его большим профессионалом… Это как развернуть и раскрутить внешне и внутренне актера… Находясь в Стокгольме, Егор старался понять все заново: и то, что они с Братышевым изучали, и то, что он уже познал на практике в Лондоне. Кузнецовский почерк – это твой, Егор, почерк… Вспоминалось Суворовское, где военная система сдерживала его, да и сам не позволял себе оплошности – ведь хотел быть разведчиком! Быть разведчиком, думал он, – это серьезно: легкость поведения, тусовочность – глупость и недомыслие! А ведь вон как все обернулось! Теперь Егор смотрел на себя по-иному. Разведчик – это артист, жизнь – сцена, а отношения людей – всего лишь продуманные столкновения страстей и потребностей… …Егор включил было телевизор. Но вдруг выключил и позвонил Мариани. Было удачно – она сама взяла трубку. – Это вы, господин Егор? – Да, тот самый несчастный журналист, который, шагнув на шведскую землю, вдруг влюбился с первого взгляда. Понимаю, что это нехорошо… Заранее простите за мое вторжение. – А вы, господин Егор, сердцеед, но мне это, честное слово, нравится… Поговорив ни о чем, обменявшись любезностями, Егор удовлетворенно положил трубку и включил телевизор: иногда под него лучше думается… Глава 43 Ивар Грот говорил о художнице без особого уважения лишь потому, что она богемная женщина. – Им можно, – подчеркивал он особо, – она элита нашей страны. Богатая, известная, вхожа в самые престижные дома, знакома с королевой! Да и брат ее большой позер, хотя, говорят, ученый отменный… Егор в чем-то был согласен с Иваром – ему, коммерсанту, нужно было «из кожи лезть», а Линдгрен, сливки общества, жили, «не напрягаясь». С Мариани дружба пошла сразу. Встречаясь с Егором, она смело бросалась к нему на шею с возгласом: «А ты у меня, мальчик, прелесть!» Говорить по-русски Мариани научилась, оказывается, в семье сына Льва Толстого. Лев Львович Толстой лечился в Швеции и здесь женился на дочери доктора, фрекен Вестерлунд. Умер Лев Львович в Швеции в преклонном возрасте в годы Отечественной войны. Сыновья его, окончив университет, пошли по сельскому хозяйству. Павел и Никита владели в Швеции имениями, а Никита Львович в свое время был заместителем директора департамента сельского хозяйства. – Толстые, – Мариани без стеснения целовала Егора, – это моя визитная карточка. И она показала портрет Никиты Львовича. – Нравится? Чувствуется в нем сила деда? Все свое время Егор проводил у Линдгрен. Брат Мариани был добрым малым, чисто скандинавского типа: высокий, стройный, с густыми пепельными волосами. – Американская физика сейчас держится на иммигрантах, – тихо постукивая пальцами о стол, говорил он. – Во многом на русских и азиатах. Ядерная физика в Швеции в застое. Снова хочу поехать в Америку. Надо же держать творческий уровень! По вечерам, если Мариани была дома, появлялись завсегдатаи – главным образом Эйнар Хеглунд, политик, член риксдага, и Сет Юнгберг, истинный швед, так он представлял себя – журналист, литератор, министр в новом правительстве… Оба были любовниками художницы. Егор не мог не удивляться свободе этих отношений. Хоть и говорят, что шведская семья – миф… Два любовника в одном доме не ссорились и не делили Мариани – никаких претензий друг к другу… Недаром в России так много спорят об этом феномене. Мариани, когда Егор спрашивал ее об этом, лишь пожимала плечами: – Милый, для нас сексуальная революция оказалась более удачлива: она не уничтожила чувства – зато сумела раскрепостить сексуальность, вывести ее из дремучих ханжеских нормативов… За это я ее ценю. Ты говоришь пена? В нашей жизни нет отстоя, как в кружке пива. Мы не развратны, понимаешь, Егор, мы просто свободны в сексе… И она показала свою новую картину, которую начала. Раздетые догола парень и девушка лезли по отвесной скале… – Смотри, какая экспрессия! Я специально подобрала мягкие тона! А светотень?.. Как она ложится, оттеняя их волшебные, счастливые лица! Картина впечатляла. – Мне трудно понять ее смысл, – сказал Егор. – Полотно называется «Дон Жуан», – заметил Сет Юнгберг. – У нас в шведской литературе Дон Жуан запечатлен в книге «Мадонна скотских дворов». Обвиненный в распутстве парень предстал перед судом. И когда его спросили: «Было это?» – он замешкался, адвокат ему шепнул: «Говори – да, я ласкал ее, но не обладал ею». В этот вечер Егор задержался у Мариани. Возможно, она сама это подстроила, но он остался у нее на ночь. – Один из прекрасных способов соблазнить мужчину – это гадание на ладони, – Мариани показала, как надо это делать. – Поверхность ладони очень чувствительна… Разглядывая линию любви, можно одновременно потирать, поглаживать пальцами ладонь, вот так… Егор, обняв ее, сказал: – У нас все проще… Её голова примостилась на его груди. Она чувствовала, как громко билось сердце. Нежные руки ласкали упругое тело, и Егор, чувствуя мягкие кошачьи прикосновения, думал о том, что она душою добрая… Странно, но она совершенно без стеснения рассказывала ему о своем «распутстве»… – Еще в гимназии страшно хотела. Я сама взяла одного мальчика. Потом уговорила его друга. Потом меня взял моряк, когда я ездила в Гетеборгский порт. Только с ним я поняла истинность этого наслаждения… Я любила тогда ездить на пикники. Каждый пикник заканчивался новым мальчиком. Иногда хотелось моложе, иногда – старше… Поцелуй меня, в губы. Егор поцеловал. – Не думай, что Швеция развратна. Ведь шведы первыми изобрели алименты!.. Егора ждала депеша из Москвы. Ему предлагалось поехать в Париж, где должен был осуществиться обмен русского разведчика Носкова на американского сотрудника авиационной компании, которого в свою пору русские обвинили в шпионаже. Не зная, в чем будет «сущность» его дела, он быстро собрался. Скворцов, отвозя его на собственном авто в аэропорт, дорогой сказал: – Тебе это полезно. А теперь хочу ответить на твой вопрос… Сколько я ни тружусь на ниве разведки, столько являюсь свидетелем спора: разведка – ремесло или искусство? Ее называют второй древнейшей профессией… Лично я считаю, что наша работа содержит в себе элементы творчества. Думаю, в лучших своих проявлениях разведка – искусство. В заурядных – ремесло. Все это можно отнести и к журналистике. Все же я не думаю, что разведка полностью не искусство… А ты как мыслишь? У тебя ум молодой… – Я только набираю опыт, – заметил Егор: Скворцов ему импонировал своей ненавязчивостью…