Ольга мучила меня. Я не хотел знать ее горе. Я не пытался выяснить что-нибудь о ней. Я лишь хотел убедиться в своих подозрениях. Видя эту пышущую гневом женщину, я верил. Да, Ольга не била бабку. Это Зинаида подставила ее. Ольга хотела помочь, но какая же она навязчивая. Несмотря на то что между нею и квартирой уже вклинился я, она все еще жаждала какой-то справедливости. Она беспардонна и взрывоопасна, за ее оживлением маячит все время истерика. Она способна смахнуть мимоходом мой план. — Теперь я знаю, что я не одна. Давайте подадим коллективный иск, — почти восторженно предложила она, — пусть ей неповадно будет! Я не хотел никакого иска. — Еще чаю? — Спасибо. — Я в суд пришла — она сидит там, плачет, паскуда. Я говорю — как же у вас язык-то не отсохнет, такое про меня говорить? Это когда я вас била-то? Чего у вас не было? Но все равно впаяли мне — «несоблюдение условий договора и нанесение телесных». Мне — адьёс, ей — хату назад. — Кстати, — я посмотрел в ее глаза, — скажите, Ольга, она вам про племянника своего что-нибудь рассказывала? — Про Сашу-то? Да какой же это племянник? Ни разу тетке не позвонил. Сволочь он. Сидит в своей Канаде, а тетка должна с чужими людьми куковать. — Ну, она неплохо… кукует. — И то верно. — Ольга засмеялась. Сначала, как мне казалось, я поглядывал на часы незаметно, но поняв, что Ольга не из породы тонкокожих, стал бросать на циферблат более красноречивые взгляды и вздыхать, покручивая в руках пустую чашку. Я не оправдал ее ожиданий, у нее были все основания полагать, что я радостно отреагирую на ее предложение подать коллективный иск, а я лишь невнятно хмыкаю. Я прикинул на глазок степень ее бескорыстности. Когда, наконец, она заговорит о главном? Неужели Ольга ни на что не рассчитывает? Руки у нее были хозяйственные, закаленные в моющих средствах, такие, вероятно, драят плиту без перчаток. Я прямо видел, как она этими руками натирает Зинаиде спину, взбивает подушку, озорно командует старухой. Такие родятся, чтобы ухаживать за другими. Если быть честным, Зинаидина квартира должна была достаться ей. Хорошая хозяйственная баба. — Это хорошо, что мы, наконец, встретились. — Ольга искательно заглянула мне в глаза. — Может, вместе нам еще удастся… — Да-да, спасибо вам большое. Что согласились побеседовать, и вообще. — Вы, главное, не пускайте все на самотек. А не то останетесь, как я, ни с чем. Вместе мы сможем подать встречный иск. Действовать надо. — Вы правы. — Я дам показания за вас. Прорвемся. — Благодарю. — Только не тяните. Не надейтесь, что с вами она поступит по-другому. Время уходит, надо шевелиться. — Она вперила в меня откровенно уже недоумевающий взгляд — да что с ним такое, в самом деле. Наконец, я сказал открытым текстом, что мне пора. Мне и правда было пора. Следующая заминка состоялась у порога. Она томительно долго записывала свои телефоны и разъясняла, когда ее можно застать дома, а когда на мобильном. Заподозрив, что я не в полной мере усвоил эту информацию, принялась чертить на бумажке свое расписание. Потом удовлетворенно выслушала слова благодарности, которые как-никак заслужила. Долго жала мне руку, сочувственно заглядывала в глаза. Осталась, наверное, разочарована тем, что я вел себя столь апатично. Мать позвонила раз десять, чтобы удостовериться, что я к ним приду. Твердила, что после обеда будет наплыв посетителей и что если я «не хочу мешаться», то должен поторопиться. Я отвечал — это уж как получится, приеду сразу, как освобожусь, — и снова старался сосредоточиться на работе. Лак подсыхал быстро, отвлекаться — значило загубить крышку витрины. Но мама твердо настроилась узнать, когда именно я появлюсь. После каждого звонка приходилось, сунув кисть в банку с лаком, осторожно брать телефон двумя пальцами, — руки были совершенно липкие, — следя при этом, чтобы он не прикасался к голове. Наконец, он упал-таки на распластанную передо мной столешницу, которую я старательно покрыл на три слоя, и, оттерев трубку кое-как с чертыханиями, я выключил ее. Работа пошла быстрей. Тусклая витрина залоснилась свежим глянцем, девочки из фармакологической фирмы, что разложат на ней свои буклеты и рекламные проспекты, будут довольны. Если им нечего будет делать, они смогут полюбоваться отражениями своих лиц. В ателье я пришел чумазый, штаны наискось исполосованы мазками лака, которые уже успели собрать на себя мельчайшие опилки и прочий мусор. Помещение сразу же наполнилось острым химическим запахом. На улице исходившее от меня амбре не было заметно, но в четырех стенах я благоухал неслабо. Мать бросилась ко мне, встревоженная, с красными пятнами на щеках, и принялась яростным шепотом отчитывать за внешний вид. Застеснялась меня, видимо, перед кислолицей теткой, что, сгорбившись за столом со швейной машиной, распарывала чьи-то брюки. Я сначала подумал было, что это Алла, но быстро расстался с этой мыслью — баба была жалкая и смирная. Казалось, не забери у нее эти штаны, она будет сидеть с ними до скончания века. Лера — совсем не похожая на домашнюю Леру, теперь с закрученными на затылке лихо волосами и яркой помадой — делала смешное лицо, шутливо хмурила брови, передразнивая маму, и тихо грозила мне пальцем. Я предупредил мать, что если ей не нравится мой вид, то я могу съездить домой, чтобы переодеться и помыться — вернусь всего через три часа, — и, оттеснив ее рукой, стал изучать место происшествия. Стена была дрянь — слабый и ломкий гипсокартон, в котором ни один уважающий себя саморез не задержится надолго. Подклею доску перед тем, как ввинчивать шурупы. Мама, продолжая тихо вздыхать, уселась рядом с бабой и, шушукаясь, они принялись торопливо распарывать брюки с двух концов. — На самом деле он у меня медик, — услышал я. Меня задело, что мать брезгует мной перед портнихой, и я, заломив шапку на затылок — того гляди свалится, упер руки в боки и буркнул, как грузчик-пропивоха: — А ну, подвиньтесь, бабоньки, — и лихо перекинул из руки в руку отвертку — получай медика. — Ёшкин кот, да у вас не стенка, а говно какое-то, — добавил я, вкручивая на пробу упирающийся шуруп. Лера беззвучно смеялась, согнувшись над стойкой приема и прикрывая лицо бумагами. Лицо у матери стало совершенно красным и возмущенным. Баба затравленно молчала, не поднимая глаз. Покочевряжившись еще для острастки, я наконец по-настоящему ушел с головой в работу и стал делать разметки на стене. Помещение было явно тесновато. Чуть встанешь на цыпочки — голову щекочут гроздья разноцветных одежных молний, свисавшие прямо надо мной на крюках. Локоть упирается в корзину, распухшую от обрезков тканей. С грохотом опрокинулась коробка с металлическим хламом, которую я задел, сантиметровая лента, распоясавшись, юркнула в угол под сваленную в кучу одежду. Я стал ругаться уже на полном серьезе. Когда пришел заказчик, робкий дяденька с огромным полиэтиленовым пакетом в руках, стало и вовсе не развернуться. — Штаны можно укоротить? — уточнил он, косясь на меня. — А то! — Мать вскочила с места и властно взялась за его пакет. — Показывайте. — Мне жена подогнула их уже… — начал мужик. — Надо только прострочить. Из пакета появились на свет божий джинсы, которые мать стала разглядывать, нахмурившись. — Нет, так дело не пойдет, — вынесла она наконец вердикт. — Она вам штанины сделала разные. Видите? — И она принялась тыкать брючинами в лицо окончательно оробевшего уже мужика. — Она сказала, что все отмерила. — В примерочную! — скомандовала мама. — Будем перемеривать. Идите! Вам разные брючины, что ли, нужны? Говорите — нужны? Мужик, пугливо обогнув меня, потрусил к кабинке. — Ремонт затеяли? — Да нет, вот, сыночек зашел, кронштейн повесить. — Мама отодвинула шторку, пропуская его внутрь. — Помогает, слава богу. Дай бог каждому. Шелковая стала, смотри-ка. Я подвинулся, чтобы дать пройти клиенту, и приподнял шапку в мрачном приветствии. Вскоре мужик вышел к нам, облаченный в джинсы, которые мать признала не только слишком длинными, но и великоватыми. Набрав в рот булавок и прогнав меня от кронштейна, она шепеляво убеждала заказчика, что штаны уродливы и нуждаются в небольшой реконструкции. — Ушивать! Не говорите мне ничего! Куда это годится? Вы болтаетесь в них! Впервые я видел мать за работой, и должен отметить, это было забавное зрелище. Наконец, когда в брюки было воткнуто достаточное количество булавок и произнесено по их адресу довольно комментариев, мужчину отпустили переодеваться. — Когда будут готовы? — из примерочной показалась голова. — А когда надо? — Мне бы сегодня, а? — Хорошо, — прикинула мать. — Погуляйте немного, я сделаю. — Так за этими же скоро придут, — возразила портниха, показывая матери свои наполовину уже распоротые брюки. Голос у нее оказался неожиданно глубокий, сочный. — Это еще терпит. — Пойду тогда разомнусь, а то засиделась. — Баба вышла. — А сколько будет стоить? — поинтересовался заказчик. — Шестьсот рублей за все. — Выписываю квитанцию? — спросила Лера. Мужчина пожевал губами и признался, что взял с собой денег из расчета на то, что брюки придется только прострочить. — Давайте так, — постановила мама, — я вам сделаю за четыреста пятьдесят. И обойдемся без квитанции, все равно я вас запомнила. — Кхе-кхе… Это сказал я. Мама сделала вид, что не поняла сарказма, который я вложил в это хмыканье, и, выставив мужика, села делать его брюки. — А что, у вас квитанции разве не всем выдают? — невинно поинтересовался я, примеривая верхнюю планку кронштейна к вкрученным в ряд крюкам. Надо вкрутить еще несколько, а то не выдержит. — Тебе долго там еще? — вместо ответа спросила она и сделала вид, что увлечена работой. Они уселись рядком — Лера сшивала что-то на живую, от усердия высунув кончик языка, и один раз даже капнула слюной на ткань. Мать тачала свой срочный заказ, туго поджав губы и поигрывая бровями. Баба наметывала штаны. Свои губы она, наоборот, выпятила сверх меры. Вид у них был крайне глупый. Синхронно вздымались руки с иголками, тянули нити. «Нелепые мойры», — пришло в голову почему-то. Заглянула еще одна клиентка, принесла несколько метров штор, которые требовалось подрубить по краям. — Только на следующей неделе будут готовы, — отрезала мама, пробуя на ощупь скользкую ткань. — А побыстрее нельзя? — Никак. Заказов видите сколько. — Она повела было рукой на то место, где висел раньше отвалившийся кронштейн, но, спохватившись, показала на сваленные в углу вещи. — Вы уж постарайтесь. — Придется задержаться завтра на работе… Сделаю все возможное, — и обратилась к Лере: — Посчитай цену. Пятьдесят рублей за метр. Женщина отчалила, попросив еще раз напоследок, чтобы про ее заказ не забыли. Заходили еще какие-то люди, всем требовалось срочно и качественно. Работать не было никакой возможности, и я ругался про себя, привалившись к стене у выхода, чтобы не мешать. Наконец, выждав момент, когда все схлынули, я повесил опору. Осталась безделица — закрепить. Новый кронштейн произвел почему-то неизгладимое впечатление на мать, которая даже притихла и долго рассматривала его как редкую диковину. Наконец, охлопав и огладив планки со всех сторон, она тихо сказала, будто сама себе: «Постарался сынок. Ни один мастер так не сделает». Меня долго не отпускали, устроив неуместную в сравнении с работой суету вокруг готового кронштейна. Сменив скепсис на восторги, мать превозносила перед напарницей и мою работу, и меня самого, и даже по касательной похвалила зачем-то Леру, назвав ее «хорошей девочкой». Куртки и шубы снова вывесили в ряд и долго восхищенно ахали, даже баба, которую заставили отложить ради этого свою работу, несколько оживилась.