Он не ответил, шагнул к ней и поднял на руки. Коваль непроизвольно вздрогнула от прикосновения горячих мужских рук, ухватилась за мощную шею и прошептала Георгию на ухо: – Не стой так, делай что-нибудь… пока я не передумала… Он не дал ей передумать, как не дал и шанса руководить происходившим, унес в спальню и опрокинул там на кровать. Марина удивилась своему чутью – так и думала, что он окажется именно таким в постели – властным и жестким, не обращающим внимания на ее желания, заботящимся только о себе. И это ей нравилось… Она подчинялась беспрекословно, так, как умела только она и от чего мужчины обычно теряли голову. Она не позволяла себе мыслей о том, что это – измена, измена Хохлу, самая настоящая, которую уже не оправдаешь фразой «с женщиной за измену не канает» – потому что это была все-таки не Ветка. Впервые за долгое время Марина оказалась в постели с другим мужчиной, впервые за несколько лет рядом было другое тело – не принадлежавшее Хохлу. Она не могла понять, хорошо это или плохо, не хотела думать об этом сейчас, не могла отказать себе в удовольствии вспомнить, каково это – быть в руках другого мужчины, не того, которого знаешь, как себя. Георгий оказался хорош – собственно, она могла сделать таковым любого мужчину. Она знала, какой эффект производит ее тело, звук ее чуть хрипловатого низкого голоса, вытянутая шея, на которой бьется тонкая синяя венка, судорожные, взахлеб, глотки воздуха. Она знала – и умело пользовалась, позволяя мужчине думать, что это все – он, из-за него, благодаря ему… и от этого выкладываться, как в последний раз. Марина знала – через час после всего ей будет ужасно, отвратительно, гораздо хуже, чем в тот момент, когда она сбросила одеяло. Она будет сжирать себя за то, что позволила себе слабость, не устояла. Но сейчас, в эту минуту ей было так хорошо, что ни о чем другом она думать не могла и не хотела. И наслаждение от их близости было таким, что она не смогла удержать крик, рвущийся откуда-то изнутри, почти из сердца. Георгий тяжело рухнул рядом с ней, уткнулся лицом в подушку, еле дыша от напряжения, и Коваль увидела, чуть скосив глаза, как на его шее пульсируют артерии. Она вдруг прижалась к одной из них губами и почувствовала чуть терпкий вкус его кожи, вдохнула запах туалетной воды и задышала чаще от пробудившихся воспоминаний. Точно так же она целовала в шею после занятий любовью Хохла, и тот, собравшись с силами, шутил, что она все еще хочет его крови. – Ты плачешь? – спросил Георгий, поворачиваясь на бок и привлекая Марину к себе. – Нет… просто… – она спрятала лицо на его груди и прерывисто вздохнула. – Ты удивительная… «Да – удивительно развратная и любящая секс до такой степени, что уже все равно – с кем!» – с горечью подумала Марина, прижимаясь к Георгию всем телом и чувствуя, как он снова начинает ласкать ее спину. – Пока я рядом, с тобой ничего не случится, Ксения… – шептал он, целуя ее в шею. – Ничего… я никому не позволю причинить тебе зло. Внезапно Марину охватила такая ярость, что она сама удивилась подобному всплеску. Оттолкнув Георгия, она встала с кровати, отошла к окну и, распахнув его, вдохнула полной грудью морозный воздух. Охладившись слегка, она повернулась к лежащему в постели телохранителю и мгновенно стала собой – той, кем он ее никогда не знал. Жестокой, безжалостной и хитрой Наковальней. – А ты такой, как все, – констатировала она с усмешкой на губах. – Повелся на сиськи – ничего нового. Самый верный способ превратить мужика в собаку, готовую лизать твои сапоги, это переспать с ним и внушить, что он – лучший. Ка-акие же вы все предсказуемые! – и, фыркнув, она вышла из спальни, оставив совершенно уничтоженного Георгия в одиночестве. Легче не стало. Запершись в ванной, Марина набрала воды и улеглась, глотая злые слезы. «Зачем я это сделала? Зачем, господи?! Какая дура… И к чему было так унижать его? Ведь он не делал попыток сблизиться – это я… Я сама затащила его в постель! Сама! И потом убила словами. Он ушел – и был прав. Совершенно прав, я даже обвинить его в этом не могу». Она пролежала в постепенно остывающей воде около часа, а когда вышла, обнаружила в кухне Георгия в том же спортивном костюме и у плиты. – Я сварил новый кофе, не люблю подогретый, – как ни в чем не бывало проговорил он и улыбнулся. Коваль разрыдалась, сползая спиной по косяку двери и закрывая руками лицо. Георгий подошел к ней, сел на корточки и погладил по мокрым волосам: – Не надо так. Все правильно. Марина подняла заплаканные глаза: – Правильно? Он нежно поцеловал ее в лоб и улыбнулся: – Правильно. И не думай больше об этом. Все будет так, как ты захочешь. Марина обняла его, прижалась всем телом и всхлипнула. Он обхватил ее руками, зарылся лицом в пахнущие свежестью волосы. – Идем пить кофе. Нам второй день не удается это сделать, – пошутил Георгий, легко вставая вместе с ней, и направился в кухню. Бристоль Примерно в это же время Хохол метался дома по гостиной, напоминая волка с зубной болью. На диване, держа в руке чашку с чаем, сидел Гена и удивленно наблюдал за перемещениями Женьки. – Не могу понять – ты чего вызверился-то? Хохол круто развернулся и ринулся прямо на него, словно собирался вбить в диван: – Ты… да ты!.. Да если бы… если бы не то, что ты ее спас тогда!.. Я бы… я бы… Он сжал кулаки, и в глазах его мелькнуло звериное выражение – еще секунда, и он вцепится в горло. – Ну, что – ты бы? – ни грамма не испугавшись и даже не переменив позы, полюбопытствовал Гена. – Ничего не произошло, все хорошо, Марина Викторовна под присмотром… – Под присмотром?! – взревел Хохол. – Ты соображаешь, что говоришь?! Я уже не спрашиваю, соображал ли ты, что делал, когда приставлял к ней этого… этого… альфонса! – Альфонса? Ты хоть понял, что сказал-то? – по-прежнему спокойно переспросил Гена, аккуратно поставив чашку на столик. – Он не альфонс, достаточно состоятельный, кстати, мужик. И на самом деле врач-реабилитолог в прошлом. Я с ним случайно познакомился, в клубе айкидо. – Да мне по барабану твои воспоминания! – перебил Женька. – Я тебе о том говорю, что Маринка… она же… ну, как тебе объяснить-то?! «О, а вот теперь-то все понятно. Сразу бы с этого и начал», – подумал про себя Гена, уяснив, наконец, суть претензий Хохла. – А так и объясни – ревнуешь, боишься, что она на Жорку с интересом посмотрит. Только без обид, Жека, – я вас обоих не первый день знаю, вижу же, как на Марину Викторовну мужики смотрят, – он встал и отошел к окну, а Хохол упал на диван и сжал руками виски. – Но ты зря про нее так думаешь. Женька только посмотрел с грустной усмешкой в широкую спину бывшего Марининого телохранителя. В том-то и было дело, что он знал свою жену лучше и дольше, а потому даже не сомневался, увидев личное дело этого Георгия и его фотографии, что Марина вполне может заинтересоваться им. Нутром, каким-то шестым чувством, животным собственническим инстинктом Хохол угадал возможную измену и от этого так бесился сейчас. Ему нужно было улетать с Грегори на Кипр, билеты уже лежали в сейфе, но Женька все еще не мог решить для себя, как поступить. Действительно ли ехать с сыном в маленькую рыбацкую деревушку, в собственный дом, и пожить там какое-то время, или срочно искать возможность обзавестись новым паспортом на чужое имя и лететь в Россию, к Марине. Последнее выглядело хоть и более трудоемким, но куда более важным. Он не переживет, если Коваль изменит ему – просто не вынесет, это ведь невозможно представить. Хотя как раз от этого вот представления-то и хотелось рвать и метать. Его Коваль, его любимая девочка – в чьих-то чужих лапищах… – Генка, ну, зачем ты сделал это? – проговорил он. – Я тебя, Жека, не пойму. Ты хотел, чтобы Марина Викторовна была в порядке и под присмотром, а теперь спрашиваешь, зачем я сделал это. Я к ней самого лучшего приставил, того, кому доверил бы собственную жену, если бы она была, – Гена повернулся от окна и с недоумением рассматривал Хохла, которого никогда до сегодняшнего дня не видел таким подавленным и неуверенным в себе. Даже в тот момент, когда хозяйка лежала в коме под чужим именем в больнице, а на руках у Хохла оказался маленький мальчик, который еще толком не ходил и не разговаривал, и вокруг сжималось кольцо из желающих отхватить кусок от наследства знаменитой Наковальни, – даже тогда Женька твердо стоял на ногах, знал, что делать, как вести себя, и смог провернуть такую комбинацию, что не каждому по силам. А сейчас, когда нет особой опасности, он вдруг растекся по этому дивану, держится за голову и так ощутимо страдает, что у Гены сжимается сердце от жалости. – Жек… так, может, рванешь к ней? – предложил он, садясь рядом и чуть толкая Хохла в бок. – Не могу. Паспорт мой она с собой увезла, а Джеком Силвой туда явиться – это ж сразу заметут в Домодедове, как в тот раз, – процедил Хохол, не отрывая рук от висков. Это было проблемой. С легальным паспортом Женька не мог появляться на исторической родине, это Гена понимал прекрасно. А на то, чтобы сделать новый «левый» документ, нужно время. Связи, конечно, Хохол поднимет, это труда не составляет, но время, время… – А Грегори ждет поездки на Кипр, – хмуро добавил Женька. – Я ему обещал. Грегори, как подслушал, вдруг возник на пороге, встал в дверях, расставив ноги и сложив руки на груди. Взгляд исподлобья напомнил Гене взгляд его матери – Марина тоже так смотрела. – Папа, я так и не понял – мы поедем или нет? Хохол словно очнулся, потряс головой и заговорил совершенно нормальным тоном, как будто не орал недавно и не говорил потом хмурым тусклым голосом: – Конечно. Билеты лежат, можешь вещи собирать, вылетаем послезавтра. – А дед? – А дед прилетит вечером в тот же день, мы как раз успеем с тобой его на машине встретить. – А мама? – не отставал мальчик, так и не поменяв позы. Хохол подавил вздох – не хотел, чтобы чуткий Грегори уловил в его голосе то, что не должен был. – Мама приедет, как сможет. – Понятно. Это значит, что мама не приедет, – констатировал Грегори совсем по-взрослому. – Я тогда тоже никуда не полечу! – заявил он и выбежал из гостиной. Хохол только головой мотнул в сторону двери: – Видал? И мне это за что? Я должен буду его уговаривать, что-то врать, обещать… Вот скажи – я сколько могу унижаться перед сопливым пацаном? Он же меня в последнее время ни в хрен собачий не ставит! Чуть что – «ты мне не отец» или того хуже – на английский переходит и смотрит на меня, как на идиота. Знает ведь, что я ни пса не понимаю! Гена только вздохнул. Он давно подметил перемены, произошедшие в отношениях Хохла и Грегори, они даже как-то обсуждали это с приехавшей в гости Машкой. Та однажды не выдержала и вышла из-за стола, когда в ответ на какое-то замечание Грег вдруг громко заявил по-английски, что Женька не имеет права обращаться к нему и что-то говорить, потому что он ему чужой. Понимающая английский язык Маша вдруг вспыхнула, швырнула на стол салфетку и ушла к себе, не став заканчивать ужин. Грегори же чуть позже пошел к ней с предложением поиграть в «Монополию» и был выставлен из комнаты холодной фразой, брошенной тоже по-английски – «я не обязана играть с тобой, я тебе никто». Гена услышал это случайно, как раз обсуждал с Мариной в кабинете какую-то мелочь, и, выглянув, поразился – Грегори, ссутулив плечи и зажав под мышкой коробку с игрой, спускался по лестнице вниз, в гостиную, где сидел у телевизора Хохол. О чем они разговаривали, бывший телохранитель не слышал, но вот то, что назавтра говорила Грегу Машка, сидя с ним за ранним завтраком, когда все еще спали, запомнил. Абсолютно без эмоций, что было для взрывной Машки странно, она рассказывала Грегори все то, что ему обычно говорила в таких случаях мать, но из уст человека со стороны это почему-то звучало страшно. И то, что Хохол мог отдать Грега в детдом, и то, как он колотился в Англии один, без языка, без связей, без помощи, и то, как он относился к мальчику, как терпел его выходки и обиды, как прощал, закрывал глаза. – Он тебя любит как сына. Да он и есть отец тебе – ведь вырастил, вынянчил, – говорила Машка, прихлебывая кофе. – Ты ведь, как что, не к маме бежишь за советом – к нему. Ты себя считаешь мужчиной, Грег? – неожиданно задала она вопрос, и даже Гена, стоя в коридоре, слегка опешил – мальчику еще нет даже десяти лет. – Да, – не медля, ответил тот. – Ну, так позволь тебя разочаровать, – ядовито подытожила Марья. – Мужчина никогда не забывает добра, которое ему кто-то сделал, и никогда не позволит себе хамства при женщинах. Как ты вчера за ужином. И запомни, пожалуйста, – я не буду с тобой общаться, если ты еще хоть раз позволишь себе оскорбить отца. Твоя очередь мыть посуду, – она поставила чашку в раковину и пошла к себе, а Грег, так и не доев хлопья, побрел к посудомоечной машине, которую сегодня ему весь день предстояло загружать и разгружать. Сейчас, когда Хохол заговорил о проблемах с сыном, Гена снова вспомнил тот разговор. Машка умела уколоть Грега вроде бы и незаметно, но больно – так, что тот помнил. И у них с Хохлом долго не было проблем. А сейчас вот – снова. Будь дома Марина – и этого не произошло бы. Мать имела на мальчика сильное влияние, ей достаточно было просто взглянуть, чтобы Грег понял, что не прав. Но сейчас ее не было. – Я поговорю с ним сам, – решил Гена и, хлопнув Хохла по плечу, пошел в детскую. Урал – Ну, чем планируем заняться сегодня? – поинтересовался Георгий, убирая в раковину посуду после запоздавшего даже не завтрака уже – обеда.