Даже бодрствуя, мы постоянно бессознательно воспринимаем информацию, интерпретируемую левым полушарием мозга. Его тиранию нелегко вынести. Некоторые употребляют спиртное и наркотики, чтобы сбежать от безжалостной рациональности половинки своего мозга. Под предлогом химической интоксикации нервных волокон правое полушарие дает себе разрешение говорить свободнее, без подсказок вечного толкователя. Окружающие скажут: он бредит, у него галлюцинации, а человек всего лишь вырвался на свободу. Можно обходиться и без химии: достаточно приказать себе допустить непостижимость мира – и начнется прямой прием «необработанной» информации от правого полушария. Вернемся к вышеприведенному примеру: если мы стерпим свободу выражения правого полушария, то до нас дойдет первая шутка – та, что по-настоящему нас рассмешила. Эдмонд Уэллс, Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV. 139. Игорь, 21 год и 2 месяца Я очень стараюсь. Мы с «волками» сеем смерть и разрушение. Штурмуем вражеские позиции, неся вполне умеренные потери. Однажды к нам на передовую приезжает полковник Дюкусков, очень довольный. Берет меня за плечи и говорит, не таясь: – У меня прекрасная новость! Не иначе, «калашниковы» новой модификации! Нас кормят обещаниями заменить старое стрелковое вооружение на новое, уж и не знаю, какая новость могла бы быть лучше этой. Я заранее знаю, кому из ребят поручу проверку нового оружия. – Войне конец. Я перестаю дышать. Он повторяет: – Все, мир! Я с трудом выговариваю: – Мир… Ясное дело, кремлевские коррупционеры решили под давлением мафиозных американских капиталистов подписать мир с представителями чеченских вооруженных формирований. Это худшее, что я мог бы услышать. Лучше бы этого никогда не произошло! Мир. МИР?!! А мы уже были в шаге от победы… Я не осмеливаюсь спросить, кто именно оказался слаб в коленках. Не осмеливаюсь доложить, что как раз в эту минуту мои «волки» могут штурмовать стратегический опорный пункт. Не осмеливаюсь напомнить о зверствах, которые совершали чеченцы у меня на глазах, о том, как они использовали детей в качестве живых щитов, как пытали пленных. Это с ними, что ли, у нас теперь мир? Я спрашиваю с едва теплящейся надеждой: – Это такая шутка? Он удивляется. – Нет, все официально. Подписали вчера. Как бы мне не хлопнуться в обморок! Дюкусков думает, наверное, что у меня это от счастья, и поддерживает за руку, чтобы я не упал. Как люди могут так сильно заблуждаться? Неужели они там ничего не соображают? Мы должны были вот-вот победить! Какие еще переговоры? О чем? О праве все потерять? И что теперь будет со мной? Прощай, лес, прощай, стая. Все, чего я достиг, – коту под хвост. Сдаю форму, оружие, сапоги. Еду с эшелоном в Москву и снова погружаюсь в мир города с его вертикальной геометрией. Чингисхан, к примеру, ненавидел города. Он говорил, что скопление людей на ограниченной территории, зажатой стенами, приводит к загниванию душ, скапливанию отбросов, распространению болезней и торжеству слабоумия. Чингисхан разрушал все города, какие только мог, но последнее слово все равно осталось за горожанами. Я возвращаюсь к городской жизни. Надо найти жилье, а я даже заполнять документы не умею. Терпеть не могу все эти бумажки… Снимаю втридорога крохотную уродливую квартирку в шумном месте, соседей куча, и все косо на меня смотрят. Как тут не заскучать по стоянкам под открытым небом? Где мои деревья? Где мои «волки»? Где чистый воздух? Гражданская одежда сковывает мои движения, она непрактична, в ней я чувствую себя неуклюжим. Брюки, футболка, свитер. Мне не хватает карманов, ткань слишком мягкая, чтобы вешать на нее медали. Мне трудно встроиться в гражданское общество. На войне добиваешься желаемого дракой. Здесь правило одно: деньги. За все всегда надо платить. Я воображал, что послужной список распахнет передо мной все двери, но выходит наоборот. Те, кто косил от армии, с подозрением относятся к ветеранам боев. Я гоняю на видеомагнитофоне фильмы со Сталлоне и Шварценеггером и усыпляю себя водкой. Объявили бы, что ли, войну Западу! Я хоть сейчас в строй. В дверь звонит посыльный. Он принес мою первую пенсию «отставника». Открываю конверт, считаю деньги. Мое пособие «спасителя нации» равно половине месячного дохода продавца сандвичей! Я имею право на лучшее. Хочу больше денег! Хочу большую квартиру, загородную дачу, как у важных чинуш. Хочу большой лимузин. Я достаточно намучился и теперь хочу быть богачом. Эй, там, наверху, ангел-хранитель, ты меня слышишь? ХОЧУ БЫТЬ БОГАТЫМ! 140. Мольбы Я тру глаза. То, как живут мои клиенты, очень утомляет. Нервирует, когда шлешь им сны, а они в грош их не ставят. Надоедает подсовывать им знаки, которых они в упор не видят. Опускаешь руки, когда нашептываешь им подсказки, но они к ним глухи. Достало! Стараешься быть прилежным учеником, но чтобы было желание продолжать, нужен хотя бы минимум результатов. Несу свои огорчения Эдмонду Уэллсу. – Знаю, первейшая обязанность ангелов – исполнять желания клиентов, вот только мои больно прихотливы в своих желаниях, – жалуюсь я наставнику. – Взять Жака: подавай ему издателя для его бредней про крыс. – Ну, так дай ему желаемое. – Или Игорь: вздумал разбогатеть. Пусть выиграет в лотерею, да? – Подсунуть выигрыш в лотерею – это не помощь. Наоборот, это сделает его еще несчастнее. Вокруг него будут тесниться только те, кого привлечет запах его богатства. Хотеть разбогатеть мало, надо еще уметь жить со своим богатством. Он к этому не готов. Обогати его, но постепенно, а не как в лотерее. Кто там у тебя следующий? – Венера: она хочет, чтобы ее соперницу, другую модную темнокожую манекенщицу, которая моложе ее… изуродовали. – Выполни ее желание, – холодно произносит мой наставник. Я решаю, что ослышался. – Я думал, что наша задача – делать людям только добро. – В первую очередь ты должен заботиться об удовлетворении желаний твоих клиентов. Хотят делать глупости – вольному воля. Помогай им и в этом. Эдмонд Уэллс увлекает меня в полет над раем. – Понимаю твое замешательство, Мишель. Задача ангела не из легких. Человеческие желания смехотворны и примитивны. У меня бывает впечатление, что они боятся счастья. Вся их проблема исчерпывается одной фразой: они не желают строить свое счастье, а всего лишь хотят уменьшить несчастье. Я повторяю услышанное про себя, чтобы вникнуть в смысл. «Не желают строить счастье, всего лишь хотят меньше несчастья…» Эдмонд Уэллс продолжает свою обвинительную речь: – Им только и надо, чтобы меньше мучиться от кариеса, чтобы их желанные прежде дети перестали вопить, когда они смотрят телик, чтобы теща прекратила портить своим приходом их воскресный обед. Если бы они только знали, что мы можем им предоставить! Что до бедной Синтии Корнуэлл, соперницы Венеры, то договорись об ее «несчастном случае» с ее ангелом-хранителем, это не составит проблемы, ведь его клиентка наберет очки как пострадавшая. И последняя особенность, к которой я хочу привлечь твое внимание, Мишель. Не знаю, заметил ли ты, что рычаги воздействия на твоих клиентов стали другими. Игорь раньше был внимательным к приметам, а теперь у него развилась интуиция. Венера обращала внимание на свои сны, а теперь интересуется медиумами. На Жака раньше влияла в основном его кошка, а теперь он запоминает сны. 141. Жак, 22 года Мне приснился кошмар – плачущий волк. Потом девчонка, превращавшаяся в воздушный шар. Девчонка – воздушный шар оторвалась от земли и стала подниматься в небо. Волк наблюдал, как она взлетает, а потом как завоет! Жалобно так. Бескрылая птица начала долбить клювом оболочку девчонки-шара, чтобы заставить ее снизиться, но оболочка оказалась слишком прочной, тогда бескрылая птица взялась за меня. «Говори о смерти! – услышал я. – Говори о смерти…» Волк выл, птица колотила лапами девчонку. Я поспешил проснуться. Оказывается, Гвендолин во сне усиленно пинала меня ногами. Ей тоже снился сон. «Это должно прекратиться, – бормотала она и отвечала кому-то: – Нет, не меня, только не это, поверьте, это должно быть не так…» И лупила меня ногами, как будто отбивалась. Я вдруг получаю удар лапой. Это Мона Лиза II, у нее тоже беспокойный сон. Она не открывает глаз, но хмурится, вытягивает лапы, выпускает когти. Одно дело, когда тревожность проявляют люди, это нормально, но меня пугает, что моей кошке тоже, оказывается, снятся кошмары. Комната ожидания перед кабинетом ветеринара набита битком. Мой сосед тоже притащил жирного кота. – Что с ним? – У Медора близорукость. Он ложится все ближе к экрану телевизора. – Вашего кота зовут Медор? – Да, потому что он ведет себя, как послушный пес. Никакой кошачьей независимости! Позовешь его – бежит на зов. А теперь у него развилась близорукость, очки ему напялить, что ли… – Это, несомненно, общая мутация всего вида. Моя тоже смотрит телевизор со все более близкого расстояния. – Если этот ветеринар-терапевт не найдет решения, обращусь к ветеринару-окулисту. Не будет толку – придется идти к ветеринару-психоаналитику. Оба мы смеемся. – А у вашей что за беда?