Комиссар вскрыл упаковку с кексами «Мария», которые оказались до того твердыми и рассыпчатыми, что потребовалось срочно промочить рот глотком кофе. — Сейчас я расследую два убийства, которые тоже, как я полагаю, связаны с дележом нелегального рынка оружия. Равно как и с тем, что происходит сейчас с тобой, Пит. Поэтому услуга за услугу. Я внедряюсь в полицейскую группировку, и ты становишься моим куратором. Ты, в свою очередь, внедряешься в банду торговцев оружием и работаешь на меня. Летний Стокгольм разноцветный, искрящийся, смешливый, — по крайней мере из окна автомобиля. Но если у тебя нет никакого желания участвовать в этом празднике, ты видишь только бестолково снующую толпу, то есть примерно то, что наблюдал Эверт Гренс, перемещаясь между парковкой на Свеавеген и северным подъездом отделения полиции со стороны Кунгсхольмсгатан. Пять с половиной минут — весь путь. Если, конечно, не глазеть на бесконечные мелькания за окном. — Хермансон? Он набрал ее, выходя из машины, и Хермансон ответила после первого сигнала. — Да. Слабый голос, будто сомневающийся. — Привет, ты не спишь? — Уже нет. Гренс кивнул охране на входе, и те пропустили его, не спрашивая документов. — Мне нужна информация о Пейовиче и Стояновиче — все, что мы успели нарыть за день. — Прямо сейчас, среди ночи? — Сейчас я поднимаюсь в лифте в отдел уголовных расследований. Он слышал, как она встала из постели, голос окреп. — Чем ты там занимаешься, Эверт? — Чем занимался всегда, еще до твоего рождения. Значит ли это, что я слишком стар или что ты молода, решай сама, Хермансон. Но я занимался и занимаюсь тем, что расследую убийства. В том числе и двойные, как сейчас. — Я имела в виду другое, Эверт. Ты изменился с тех пор, как вернулся из той квартиры, где когда-то убили четырех человек. Ты стал… уж слишком беспокойный, что ли… Как будто тебя и в самом деле что-то сильно задело. И вообще, ты теперь какой-то скользкий, скрытный. Я разговаривала с Вильсоном, Эверт, потому что переживаю за тебя. Ты, как бы тебе это сказать… Вот и сегодня вечером… позвонил, разбудил меня, пригрозил, что применишь табельное оружие, попросил выслать патруль… Полчаса спустя — снова звонок. На этот раз патрульные. Они сказали, что произошло недоразумение. Что ты не держал под прицелом взломщика, а пил кофе со старым другом… Вот и сейчас, Эверт. Ты будишь меня вот уже третий раз за ночь ради того, что может потерпеть по крайней мере еще несколько часов, до утра точно. Я повторяю вопрос, Эверт, чем ты там занимаешься? Двери лифта заело, когда он выходил наружу, за последнюю неделю такое случалось вот уже несколько раз. Когда же Гренс наконец выбрался из темноты в коридор, один только торговый автомат с бургерами и разными сладостями освещал его путь. — Послушай, Хермансон… — Да? — Мне нужна документация. Все, что мы нарыли за день о Пейовиче и Стояновиче. Где я мог бы это найти? Она задумалась. — Где, Хермансон? — С кем ты встречался сегодня ночью? — Это не имеет никакого отношения к делу. — С кем, Эверт? — Старый приятель, я тебе о нем рассказывал. — И ты принял его за взломщика? Брось, Эверт… — Другой версии у меня для тебя нет. Хермансон снова замолчала. Как будто не могла решить, стоит ли спорить с шефом, явно не настроенным пускаться в объяснения, которых она от него ждет, или лучше вернуться в постель? — Часть в моем кабинете, — ответила она Гренсу. — На стуле, который стоит в углу возле окна, в пластиковой папке с буквами «П» и «С». Кабинет Марианны Хермансон находился в паре дверей от торгового автомата и в четырех от кабинета самого Эверта Гренса. Элегантный стул с сиденьем и спинкой из прозрачного материала она купила на свои деньги, потому что стеснялась предлагать посетителям казенный. Папка и в самом деле лежала на нем, под прозрачной обложкой Гренс увидел черно-белую фотографию головы Пейовича с пулевым отверстием на виске крупным планом. — Да, нашел. Где остальное? — Еще одна должна быть у Свена. Если, конечно, он не взял ее почитать на ночь, с ним бывает и такое. Я видела ее на его столе за телефоном. Свен Сундквист сидел в соседнем с Гренсом кабинете. За телефоном, как и говорила Хермансон, лежала папка, надписанная его размашистым почерком: «Торговцы оружием? Торпеда[5]». — Есть. Где еще? — Посмотри в комнате стажеров, Лукаса и Амелии, с которыми ты познакомился на Бреннчюркагатан. Я просила их собрать информацию о вчерашних жертвах. Молодые лучше ориентируются в Сети, чем мы с тобой или Свен. — Не знал, что у них есть кабинет. — У них его и не было, это я организовала. Раньше мы использовали эту комнату под архив, сразу за копировальным аппаратом. Ясно. Это помещение опустело после того, как в подвале оборудовали общий архив. — Мы помогли им прибраться, хозяйственный отдел дал два письменных стола. Очень неплохо получилось, как мне кажется. Не знаю только, как насчет норм охраны труда… помещение холодное, без окон, и вентиляции нет. Большой гардероб — так назвал бы это Гренс. На узких столах не было ничего, кроме еще двух пластиковых папок, неказистых с виду, зато с документацией. Комиссар подумал о молодых полицейских, начинающих профессиональный путь в этой холодной келье без окон. Символично в какой-то степени для человека, пускающегося в такое путешествие. Кто-то уходит, кто-то приходит. Кому из них предстоит обосноваться в кабинете Гренса? И на его обратном пути Стокгольм жил своей обычной ночной жизнью, нисколько не заботясь о том, что будет утром. Эверт Гренс курсировал между прохожими, которые смеялись и распевали песни, переходя из одного кабака в другой. Когда он вошел в квартиру, Пита Хоффмана на кухне не оказалось. Ночной гость сидел в библиотеке, в кресле Гренса с книгой в руках. — Ничего не понимаю, Гренс. Я и не подозревал, что существуют такие квартиры. Сотни и сотни квадратных метров жилой площади, а сколько комнат? Ты и в самом деле живешь здесь? Это твоя квартира? Я имею в виду… комиссар полиции, откуда у тебя на это средства? И зачем? Что ты со всем этим делаешь? Вся моя семья свободно разместилась бы здесь, и мы бы не мешали друг другу. Да что там семья… весь мой род… — Нас было двое, — ответил Гренс. — И должно было стать еще больше. Мы купили мебель… Тогда ведь были другие времена, люди выезжали из Стокгольма, а не съезжались сюда. — Мы? Ты имеешь в виду свою жену? — Анни. — И вас должно было стать еще больше? Хочешь, сказать, она была… — Да. — Но это, насколько я понимаю… давняя история? — Прошло тридцать пять лет. Потом она попала в аварию и в дом инвалидов. И умерла всего десять лет тому назад. Пит Хоффман откинулся на спинку потертого, но довольно удобного кресла. Он мог бы уснуть в таком положении. — И ты хочешь сказать, Гренс, что тридцать лет с лишним бродишь по этим апартаментам один-одинешенек? Невеселая картина, прости. Иметь дом, который тебе даже не совсем дом, а так… Хоффман смотрел на Гренса. Он не имел намерения обидеть комиссара, но видел, что именно так оно и получилось. Взгляд Гренса исполнился боли — той самой, в которой он прожил столько лет. — Я не так часто здесь бываю, — ответил комиссар. — В кабинете полицейского участка мне комфортнее… гораздо комфортнее, я бы сказал. — Теперь я начинаю понимать, почему ты остался здесь жить… в одиночестве. А может, Гренс вовсе не обиделся? Хоффман внимательнее вгляделся в лицо собеседника, и то, что он принял за боль, на этот раз показалось скорее выражением благодарности. За то, что гость не только правильно истолковал его ситуацию и внутреннее состояние, но и нашел в себе мужество высказать свои догадки вслух. — Видишь ли… я, конечно, думал и об этом… — О чем? — О переезде. — И? — Честно говоря, я просто плохо представлял себе это… Не знал толком, как… В этот момент пожилой комиссар выглядел примерно как и его квартира — одиноким, опустошенным, чужим. — …просто не представлял себе, как это бывает, когда люди оставляют свое жилище. Мужчины смотрели друг на друга. Не так долго, но достаточно для того, чтобы Пит Хоффман еще глубже погрузился в прошлое Гренса, куда Гренс вообще мало кого пускал. — Пойдем на кухню. Там как будто проще говорить о делах. Кроме того, если мы собираемся бодрствовать еще несколько часов, будет кстати дополнительная порция горячего кофе.