Сколько раз Валентин уговаривал мать к ним переехать, да всё напрасно. Да как она сможет всё это видеть? За сына и так сердце не на месте, а он, глупый, ничего не видит, души в ней не чает! Гости собирались ко времени, с погодой повезло – ни облачка. Все охали и ахали, как роскошно и со вкусом всё устроено. Довольная Маргарита суетилась между гостей. Выглядела она безупречно, даже расцвела. Лизка с завистью поглядывала на неё. «Только родила, а уже худая, зараза!» – и прикидывала, неужели Семён на ней женится? Генрих Давыдович гордился сыном и внукам был несказанно рад, ещё и Марком назвали – уважили, в честь старшего брата. Другой – Александр, тоже имя достойное. Он и к Маргарите потеплел, расцеловал при встрече, искренне. Кругом стоял гомон, все о чём-то болтали, дети всех возрастов бегали по участку. Александра стояла в стороне, наблюдала, как отец о чём-то оживлённо спорит с Семёном, и Валька был рядом. Валя всегда больше слушал, и не оттого, что неумный, просто человек такой. Сто раз за день скажет «люблю» и всё, – Сашке хотелось большего. На слова был скуп, да и ласков только по ночам. Александра чувствовала: Сёма другой, все свои чувства по нотам разложит, если полюбит. Сашка испытывала странное смущение от его взгляда, и это было больше, чем симпатия, больше, чем влечение. В его взгляде была страсть. Вот и сейчас она понимала, что он смотрит на неё, словно ждёт ответа. Нянька с Маргаритой вынесли детей на смотрины. Сашка подошла последней. – Какие славные! – сказала она, понимала, дети – это неотъемлемая часть жизни, они просто должны быть, и всё. Валька про детей не торопил, не напоминал, боялся обидеть. Сашка по врачам бегала, те только руками разводили, пока не предложили Вальке обследование пройти. Врач была близкой подругой матери, позвонила, попросила срочно заехать. Проблема была в нём. Шансов мало. Александра молча выслушала. Уходя, попросила никогда и никому об этом не рассказывать, анализы порвать, знала, Валентин не переживёт этого, руки на себя не наложит, конечно, но прежним не станет. Семён не мог стоять на месте, банковское дело, начавшаяся приватизация – только успевай! Валька диву давался, откуда в его башке столько, понимал, что без Сёмки прозябал бы в Свердловской области до скончания века, хотя тот убеждал в обратном: – Нет, Валёк, ты парень непростой, со стержнем, и без меня бы дорогу нашёл. – Правильный ты человек, надёжный, и в первые не метишь. Редкое качество, поверь!.. Знаешь, как бывает? Сначала вместе, а потом битва начинается, кто главней, и всё рушится, расходятся люди… А ты меня ценишь, и зависти в тебе нет. Сёмка был блестящий аналитик, чувствовал, на кого опереться, с кем можно дело иметь. Они были уже не просто «крепкие ребята», они имели и вес, и влияние в смутное время, и власть имущих держались – в этом Семён был непреклонен. – Увидишь, Валёк, – закончатся лихие времена, а мы в правильном месте, с правильными людьми и чистые. А если что и делали, так законы такие в стране были, грех не воспользоваться! Зато сколько рабочих мест по всей стране даём! Вальке часто стыдно было за богатство своё чрезмерное. Он по-тихому помогал детским домам, на родине больницу отгрохал, да много чего сделал… Сёма мотался между Москвой и Питером, потом плюнул и переехал в столицу. Иногда по выходным прилетал. Маргариту с собой не брал, жили каждый своей жизнью, только дети объединяли, хотя считал её родным человеком – честная она была и благодарная, и родители к ней привязались за отношение к внукам безупречное. Марго понимала, рано она его встретила – глупая была, озлобленная жизнью, замкнутая, Семён кроме длинных ног и эффектной внешности ничего и не видел. Как аксессуар красивый рядом ползала, гордость мешала любви просить. Просить поздно теперь, и дети ничего в таком деле не решают, вот и живут они с Семёном как родственники. Мужики так устроены: если охладел, так раз и навсегда, если не полюбил, так и не полюбит… Маргоша мечтала о любви страстной – так, чтобы душу выворачивало, со слезами, чтобы за руку по улице и на мостах целоваться до одури. Мужики за ней бегали толпами, но второй Семён, видно, не родился. А от других тошнота к горлу подступала. Валька держался, не хотел переезжать в Москву – ну, если только на пару дней, по делам, даже за границей ему спокойней было, да и Александра слышать о переезде не хотела. Валя по-прежнему обожал Сашеньку, но в душе обидно было, когда смотрел на Сёмкиных карапузов, один прямо копия Семёна, до смешного… Валька и погуливать стал, Москва кого хочешь совратит, девки со всей России на охоту слетались как вороны голодные. Но Валька себя не осуждал, дело обычное… Всегда мужику новизны охота, вот и у него такой момент настал. Увлечённости не испытывал – так, для удовольствия, как правило, на один раз. Сёма, наоборот, в каждой точке своего пребывания имел по постоянной подруге и по надобности вызванивал – без особых кабаков и выгулов, правда, щедрый был, и все его ждали с нетерпением. Сашку не забывал, но видел её редко и обычно на общих праздниках, в гости к ним давно не захаживал – ноги не шли… Лизка ждала второго ребёнка и тоже в Москву подалась, паровозом вместе с чиновником – тот резко в гору пошёл. Чинуша так и жил с женой, а к Елизавете наведывался с пухлым конвертом в просторную московскую квартиру, грозился дом в Каннах купить – на рождение второго и за поведение достойное, не шлялась особо, и за молодость загубленную, и жену законную не терроризировала, что ох как водилось в этих кругах! Лизка родила девочку. – Сашка, я мать героиня! – кричала в трубку Елизавета. – Ты не представляешь, как здорово, что девка! А третьего можно опять мужика! – Ты не боишься, сумасшедшая?! Он же никогда не женится на тебе, хоть пятерых ему рожай! – Саш, вот ты откуда знаешь?.. Ладно, не суть… Крёстной будешь, через сорок дней крестить будем, как положено… Мой совсем головой тронулся, верующим стал, козёл старый!.. Чем богаче, тем ближе к Богу, представляешь!!! Александра Москву любила, но жить там не могла: суетливый город, падкий до чужой славы и денег. Ей хотелось быть собой, а там надо соответствовать – уже не свобода. Сашка понимала, Вальке в Москву надо, из-за неё торчит в Питере, хотя в последнее время чаще стал ездить и её звать совсем перестал… «Доиграюсь!» – Валентин видел, как их жизнь тихо начала разваливаться. Внезапно срывался, уезжал, а потом не знал, как загладить свою вину. Любил он Сашку, но что-то пропало, уходила надежда. Дом становился пустым и безмолвным, стало неуютно, многое теряло смысл. Да ещё эта девица из Ростова, несколько раз притащил её в отель, и на тебе! – «жду ребёнка», «рожать буду», «грех на душу не возьму»… Валентин сходил с ума, одно дело – погуливать по-тихому, другое дело – ребёнка на стороне завести, хоть и долгожданного, но от недостойной женщины. От Сашки хотел, только от неё! А здесь на тебе. Девка рыдала днями… Жизнь стала невыносимой. Валентин понимал: ребенка придётся на себя записать, помнил, как сам рос без отца – нагулянный, незаконный… Надо решиться и рассказать Саше, она мудрая, поймёт, а если нет, то в ногах будет валяться, но не даст ей уйти! От одной мысли, что Александры больше нет в его жизни, становилось дурно. Хотелось стать крошечным, а потом и вовсе раствориться. Семёну рассказал. Тот только у виска покрутил. – Дурак ты, Валька! Пошли её куда подальше, скажи, что ни копейки не дашь. Посмотришь, как она запоёт! Вот моду взяли, шкуры! И не будь идиотом, молчи, Сашке ни слова – потеряешь её, не простит! Валька был раздавлен, он не жил и ни на что решиться не мог, домой придёт, в глаза Сашеньки смотреть сил нет, душа на части рвётся! Жить с ложью не умел. Александра не понимала, что с Валькой. Ласковый стал, проходу ей не даёт, а глаза на мокром месте, как у обиженного ребёнка. А то и голос повысит без повода, словно ищет, к чему бы придраться, главное – взгляд отводит… – Валь, что с тобой, что происходит?.. Не выдержал, всё рассказал на одном выдохе, не пожалел ни себя, ни Сашку. Она смотрела на него, ломала пальцы, а потом просто сказала, без зла и иронии: – Это не твой ребёнок, Валя… У тебя не может быть детей. Не веришь, сходи к врачу, – и тихо ушла спать в гостевую. Полночи не спала, но ни слёз, ни упреков не было, Вальку жалела и ненавидела. «Сама виновата, – думала она. – Нечего было в благородство играть, сносить упрёки Алевтины, может быть, и другое какое решение нашли, безвыходных ситуаций не бывает! А теперь что?.. Никогда, наверно, не забуду…» Вся Сашкина жизнь держалась на огромном уважении к мужу. Теперь он казался слабым и обычным, непонятно, как жить дальше. – Как-нибудь справлюсь, – сказала вслух и почему-то вспомнила Лизку, её сожителя и супругу, которой было гораздо трудней, чем ей. Сашка проснулась рано, на душе как с похмелья. Ей долго не хотелось выходить из комнаты. Вальки уже не было. На столе оставил записку. «Если тебе трудно меня видеть, могу переехать на дачу. Саш, я совершенно запутался. Наверно, мы оба в чём-то виноваты, хотя, скорей всего, виноват я один. Я очень люблю тебя! Не оставляй меня. Я не прошу простить, наверно, это невозможно… Я сам себе противен. Ничего не хочу объяснять, ты сама всё понимаешь». Александра всегда была абсолютно уверена в Вальке, знала, что любит. И не просто любит – обожает! Почему же она считала это совершенно естественным? Да, она ценила, но отвечала ли на его чувства? Нет!.. Узнав, что у Вальки не может быть детей, правильно ли поступила? Может быть, надо было сказать и вместе решить, что делать дальше… Она хоть раз усомнилась в правильности диагноза?.. А если произошла ошибка? Скорее всего, для неё так было удобней, главное – не её вина! Тысяча мыслей крутилась в маленькой головке. Помощи ждать не от кого, родителям не скажешь, одна близкая подруга – Лиза, да и та далеко… Кто счастливый, так это Валька, у него много друзей и приятелей, один Сёмка чего стоит!.. Семён!.. Она могла его легко представить, закрыв глаза. Она хорошо помнила его тонкие пальцы, мальчишескую худобу, длинную чёлку цвета горького шоколада, которая всё время падала на глаза. Знала этот красивый жест рукой, когда поправлял волосы… Ей даже показалось, что очень нравится ему. Или она всё придумала, очень захотелось в это верить?.. Она не видела его сто лет, Семён явно избегал встречи… Значит, не показалось. «Господи, мне надо думать, как жить дальше, и что сделать для этого, – пронеслось у неё в голове, – а я вдруг «в самый подходящий момент» начала думать о Сёмке…» Девицу ростовскую Валька послал… Послал, куда советовал Сёмка, правда, денег дал – пусть делает, что хочет. И не просто дал, а встретился и посмотрел на всё совсем другими глазами, даже неприятно стало. Врачам не поверил, будет время – разберётся! Беспокоила Александра и её молчание. Что она думает? Чего ждать?.. Валя надеялся: пройдёт время, и всё уляжется, цветы каждый день слал с водителем, чтобы знала: виноват и раскаивается. Сашка бродила несколько дней по пустой квартире. Позвонил Валентин. – Саш, тут дело такое! Мама прилетает, как чувствует! – затараторил он, пытаясь скрыть волнение. – Давай оградим её от наших проблем… Близко всё к сердцу принимает, а сердце у неё ни к чёрту! Алевтина рвалась к сыну. Душа непривычно болела, неспокойно. Приехала, а у Вальки вроде всё путём, может, зря волновалась, только Сашка была чересчур любезной, обед на даче закатила и даже своих родителей пригласила. «Такой тёплый день получился! Зря на невестку наговаривала». Правда, когда уезжала, для порядка спросила, всё ли у них по-человечески? Если что и бывает, так дело житейское, женщина должна уметь прощать и мудрее быть… – Ты береги его, Сашенька, – говорила Алевтина, прощаясь. – У него же нет никого, ты да я и родня дальняя. А я ведь не вечно буду, дурная стала, устаю быстро… Как в воду глядела! Вернулась домой, пожила недельку и не перенесла инфаркта. Видно, много обиды за жизнь свою одинокую накопила, не выдержало сердце. Стояла золотая осень, необычно тёплая. Бабье лето. Не случайно, наверно. Валька корил себя, не заставил мать в клинику лечь: «Не уберёг!» Знал про её больное сердце, должен был за руку взять, насильно увезти и рядом быть! А то на её отказ лишь плечами пожимал. Не думал, что так серьёзно всё. В церкви пахло ладаном, свечи торжественно переливались в полумраке. Сашка боялась смерти, а Алевтину не испугалась – лицо у неё доброе было, добрее, чем в жизни, и только слышался голос, как бы издалека, тихий: – Нет у него никого, только ты да я! Похоронили Алевтину рядом с матерью, которую она и не помнила вовсе, в ту пору пятый год ей шёл, сестра старшая вырастила, тоже рядом лежала, одинокая была. А где отец Алевтины, Сашка не знала, да и спрашивать было неудобно. Вот так и вернулся Валька в родные места – впервые с тех пор, как из армии в Питер укатил! По обычаю собрались на девять дней. Выпили, помянули Алевтину. Глава администрации приехал Вальке руку жать за всё, что для народа делает. – А с домом-то что?.. Может, приезжать когда будете?.. Лично прослежу и за могилкой, – суетился мэр. – Нам вот площадка нужна спортивная, поле бы футбольное… Может, подумаете? Молодёжь спивается, заняться-то нечем… А из нашей глухомани только вы, Валентин, и выбились в люди. – Дом отдайте нуждающимся, а с остальным подумаем. Взял только фотографии семейные да мамину кофту любимую, на память. Назад летели, хотел повиниться, объяснить, прощения вымолить, но Сашка не дала: – Валь, давай вычеркнем всё лишнее из памяти… Никогда не напомню, не упрекну! Не было ничего, и точка! Так легче жить и тебе, и мне, а время и не такое стирает. Валька расчувствовался, хоть реви. Ранимый какой-то стал, столько сил ушло! Да ещё и мама до кучи… В себя надо приходить – совсем дела забросил, Сёмка один всё тянет, и не упрекнул ведь, слова не сказал. Настоящий, понимает, ждёт, пока в себя приду, и от Сашки таких слов не ожидал, видно порода есть, благородная.