Бран испустил крик досады. — Тогда чем скорее, тем лучше, — согласился Теон Грейджой, доставая меч. — Давай эту тварь сюда, Бран. Кроха прижалась к нему, словно могла услышать и понять слова. — Нет! — отчаянно выкрикнул Бран. — Он мой. — Убери-ка меч, Грейджой, — сказал Робб, и в голосе его прозвучала отцовская повелительная нотка, напомнив о том, что когда-нибудь и он станет властным лордом. — Надо сохранить этих щенков. — Этого нельзя делать, мальчик, — отвечал Харвин, сын Халлена. — Милосердие велит убить их, — добавил Халлен. В поисках поддержки Бран повернулся к лорду-отцу, но получил в ответ лишь хмурый, озабоченный взгляд. — Халлен говорит правду, сын. Лучше быстрая смерть, чем медленная от холода и голода. — Нет! — Бран ощутил, как слезы наполняют глаза, и отвернулся. Он не хотел плакать перед отцом. Робб упрямо сопротивлялся. — Рыжая сука сэра Родрика ощенилась на прошлой неделе, — сказал он. — Помет невелик, в живых осталось лишь два щенка. У нее хватит молока. — Она разорвет их на части, когда они попытаются сосать. — Лорд Старк, — проговорил Джон, обращаясь к отцу с непривычной официальностью. Бран поглядел на него с отчаянной надеждой. — Всего щенков пять. Трое кобельков, две суки. — Ну и что из этого, Джон? — У вас пятеро законных детей, — сказал Джон. — Трое сыновей, две дочери. Лютоволк — герб вашего дома. Эти щенки предназначены судьбой вашим детям, милорд. Бран заметил, как лицо отца переменилось, все вокруг обменялись взглядами. В этот миг он любил Джона всем сердцем. Даже в свои семь лет Бран понял, на что пошел его брат. Счет сошелся лишь потому, что Джон исключил себя. Оставив девочек и даже младенца Рикона, но не посчитав себя самого — бастарда, носящего фамилию Сноу. Закон северных земель предписывает называться так любому несчастному, которому не выпала удача родиться с собственным именем. Отец это прекрасно понял. — Разве ты не хотел бы взять щенка и себе, Джон? — спросил он негромко. — Отец, лютоволк украшает знамена Старков, — сказал Джон, — а я не Старк. Лорд-отец задумчиво посмотрел на Джона. Робб торопливо попытался заполнить напряженное молчание. — Я сам выкормлю щенка, — пообещал он. — Обмакну полотенце в теплое молоко и дам ему пососать. — Я тоже! — отозвался Бран. Лорд Старк внимательно поглядел на своих сыновей. — Легко сказать, труднее сделать. Я не хочу, чтобы вы тратили время своих слуг на пустяки. Если вам нужны щенки, кормите их сами. Понятно? Бран ретиво закивал. Щенок пошевелился в его руке, лизнул в лицо теплым языком. — Вы должны и воспитать их, — сказал отец. — Только самостоятельно. Псарь не подойдет к этим чудовищам, я это обещаю. И пусть боги помогут вам, если вы забросите их, озлобите и плохо обучите. Такой пес не станет молить подачки, его нельзя будет отбросить пинком. Лютоволк способен запросто отхватить человеку руку, как пес перегрызает крысу. Вы уверены, что хотите этого? — Да, отец, — отвечал Бран. — Да, — согласился Робб. — Невзирая на все ваши старания, щенки могут умереть. — Они не умрут, — обещал Робб. — Мы не допустим этого. — Пусть тогда живут. Джори, Десмонд, заберите остальных щенков. Пора возвращаться в Винтерфелл. Только когда все поднялись в седло и взяли с места, Бран позволил себе ощутить сладкий вкус победы. К тому времени его щенок уже устроился под кожаной одеждой, в тепле и безопасности. Бран все думал о том, как назвать его. На половине моста Джон внезапно остановился. — Что такое, Джон? — спросил лорд-отец. — Вы не слышите? Бран слышал голос ветра в ветвях, стук копыт по доскам железного дерева, скулеж голодного щенка, но Джон внимал чему-то другому. — Там, — сказал Джон. Развернув коня, он направился галопом через мост. Все видели, как он спешился, наклонился над мертвой волчицей. И мгновение спустя направился назад улыбаясь. — Наверное, отполз в сторону от остальных, — проговорил Джон. — Или его прогнали, — сказал отец, глядя на последнего щенка, белого в отличие от серых сестер и братьев. Глаза его были красны, как кровь того оборванца, что умер этим утром. Бран удивился тому, что именно этот щенок уже открыл глаза, когда все остальные еще оставались слепыми. — Альбинос, — с сухим удивлением сказал Теон Грейджой. — Этот умрет даже быстрее, чем все остальные. Джон Сноу одарил воспитанника своего отца долгим холодным взглядом. — Едва ли, Грейджой, — возразил он. — Этот принадлежит мне. Кейтилин Здешняя богороща никогда не нравилась Кейтилин. Она родилась на юге — в Риверране, далеком теперь Быстроречье, у Красного Зубца, одной из трех рек, сливавшихся в Трезубец. Там богороща была садом, ярким и воздушным… там высокие краснодревы раскидывали пятнистые тени над звонкими ручьями, там птицы пели в гнездах, там воздух благоухал цветами. Боги Винтерфелла любили другие леса. Мрачный первобытный уголок, три акра старого леса, нетронутый в течение десяти тысяч лет, и мрачный, как гнездо хищной птицы, замок над ним. Тут пахло влажной землей и гниением. Тут не рос красный лес. Упрямые страж-деревья в серо-зеленых игольчатых шубах сменялись могучими дубами и колоннами железоствола, древними, как сама округа. Тут толстые черные стволы теснились друг к другу, корявые ветви сплетались в плотный навес над головой, а уродливые корни выползали из-под земли. Тут царило глубокое молчание, властвовала задумчивая тень, и боги, обитавшие в лесном краю, имен не имели. Но сегодня она знала, где искать своего мужа. Отобрав жизнь человека, Эддард всегда уходил в тишину богорощи. Кейтилин была помазана семью елеями, она получила имя в радуге света, наполнявшей септу Риверрана. Ее боги имели имена, и лики их были знакомы ей, как лица родителей. Эту же веру исповедовали и дед ее, и прадед. Во время службы септон кадил благовониями, семигранный кристалл наполнялся живым светом, пели голоса. Как подобает великому дому, Талли содержали и богорощу, но только гуляли там, или читали, или лежали на солнце. Поклонение совершалось в септе. Для нее одной Эддард соорудил небольшую септу, чтобы она могла петь перед семью ликами Бога, но в жилах Старков до сих пор текла кровь Первых Людей, и муж ее поклонялся старым богам, безымянным и безликим божествам зеленого леса, позаимствованным у давно исчезнувших Детей Леса. А в центре лужайки древнее чардрево размышляло над небольшой запрудой, наполненной черной холодной водой. Сердце-дерево — называл его Нед. Кора чардрева белела обветренной костью, темно-алые листья казались тысячью замаранных в крови ладоней. На толстом стволе было вырезано лицо, длинное и задумчивое; глубоко ушедшие в кору глаза заплыли застывшим соком и казались странно внимательными. Они знали, что такое древность: эти глаза были старше самого Винтерфелла. Если не обманывали легенды, они видели, как Брандон-Строитель заложил первый камень, они видели, как поднимались гранитные стены замка. Говорили, что Дети Леса вырезали лики на деревьях в столетия, предшествовавшие нашествию Первых Людей из-за Узкого моря. На юге последние чардеревья были срублены или сожжены еще тысячу лет назад, если не считать острова Ликов, где белоствольные мужи еще несли свою безмолвную стражу. Здесь, на севере, все было иначе. Здесь у каждого замка была своя богороща, и в каждой богороще росло сердце-дерево, и у каждого сердце-дерева было лицо. Кейтилин обнаружила своего мужа под чардревом, сидящим на заросшем мхом камне. Великий меч Лед лежал на его коленях, он омывал клинок в черных как ночь водах запруды. Слежавшийся за тысячелетия толстый слой почвы поглощал звук шагов Кейтилин, но красные глаза неотступно следили за ней со ствола дерева. — Нед, — негромко позвала она. Он угрюмо посмотрел на нее и спросил голосом далеким и официальным: — Кейтилин, а где дети? Муж всегда спрашивал ее о них. — В кухне, они спорят о том, как назвать волчат. — Она расстелила свой плащ на дернине и села возле пруда спиной к чардреву. Кейтилин ощущала, как следят за ней глаза, но самым лучшим образом постаралась не замечать этого взгляда. — Арья уже влюбилась, Санса очарована и благодарна, Рикон еще не вполне все понял. — Он боится? — спросил Нед. — Немного, — признала она. — Но ему только три. Нед нахмурился. — Его пора учить встречаться лицом к лицу с собственным страхом. Три года ему не навечно. Потом, зима близко. — Да, — согласилась Кейтилин. От слов этих, как всегда, по коже ее пробежал озноб. Слова Старков. В каждом благородном доме есть собственное речение: фамильные девизы, критерии, молитвы; одни хвастали честью и славой, другие обещали верность и правду, третьи присягали в вере и отваге. Все, кроме Старков. Зима близко, сулили они. Кейтилин не впервые подумала о том, насколько же странный народ эти северяне. — Беглец умер сегодня с достоинством, следует отдать ему должное, — проговорил Нед. Он водил по огромному мечу лоскутом промасленной кожи, полируя металл до темного блеска. — Я был горд за Брана, ты была бы довольна им. — Я всегда горжусь Браном, — отвечала Кейтилин, разглядывая меч под руками мужа. Она угадывала волнующиеся глубины внутри клинка, где металл сотню раз смяли во время ковки. Кейтилин не любила мечей, но не могла отрицать, что Льду присуща особенная краса. Меч выковали в Валирии, до того как Рок обрушился на Фригольд;[3] кузнецы там обрабатывали металл не одними молотами, но и заклинаниями. Четыре сотни лет было мечу, и лезвие его ничуть не затупилось с того дня, когда мастер выпустил его из рук. Имя же сохранилось с еще более древних времен. Наследие века героев, когда Старки были Королями Севера. — Уже четвертый в этом году, — мрачно заметил Нед. — Бедняга наполовину обезумел от страха, кто-то настолько перепугал его, что он просто не понимал моих слов. — Он вздохнул. — Бен пишет, что в Ночном Дозоре осталось меньше тысячи людей. И дело не только в дезертирах. Дозор теряет людей в стычках. — С одичалыми? — спросила Кейтилин.