После Посольского приказа пришла пора пообщаться с главными редакторами двух пока единственных печатных изданий страны: «Вестника» и «Известий». При кажущемся сходстве тематики и названий «Вестник» считался газетой сугубо проправительственной, доносящей до широких масс взгляды и идеи правящей верхушки. «Известия» же те же самые новости подавали в более легковесной манере, позволяя себе иногда делать выпады в сторону более консервативных коллег и каждый выпуск завершая публикацией новинок от местного поэтического цеха. Смешной для человека двадцать первого века набор отличий в местном обществе создавал иллюзию серьезного противостояния, чем и привлекал дополнительное внимание к обеим газетам, обеспечивая им бешеную популярность. На людях и главные редакторы, и корреспонденты «Вестника» и «Известий» смотрели друг на друга косо и разговаривали исключительно «через губу», но, когда я вызывал издателей пред свои светлые очи, оба дружно выслушали мои пожелания и наставления, без ссор и ругани. Объяснялось это очень просто – самим своим существованием газеты были обязаны мне и финансировались из государственной казны. Сегодня я в полной мере воспользовался своим кураторством прессы, изложив редакторам нужную версию происшествий. Ответственность за взрыв пороховой мины я целиком и полностью возлагал на фрадштадтских шпионов, а свой побег из застенков Сыскного приказа подал как нападение разбойников, прикрывавшихся именем святой инквизиции, на спешившего по государственным делам в сопровождении офицера свиты и двух служащих контрразведки князя Бодрова. Особый упор делался на назначение пожизненных пенсий семьям погибших и оплату образования их детям за мой личный счет – народ должен знать, что я всегда забочусь о своих людях, даже после их смерти. После газетчиков я встретился с главами контрразведки Ольховским и внешней разведки Буровым. Сначала по отдельности, потом с обоими вместе. С расследованием взрыва по большому счету было уже все ясно, требовалось быстро сделать ответный ход, дать понять островитянам, что возмездие за подобные выходки будет быстрым и неотвратимым. Несколько проектов по Фрадштадту у нас уже были в работе, но выводить их на решающую стадию еще было рановато. А вот провести небольшую акцию устрашения, которая бы идеально вписалась в общую картину нашей большой игры, – в самый раз. Посмотрим еще, кто кого, но, видит бог, не мы это начали! Только разобравшись со срочными делами, я нашел время для Глазкова. Да и то вышло это случайно. Я знал, что начальник Сыскного приказа в помещениях своей службы отсутствует и что территорию царского дворца он не покидал, но выяснять его местоположение я не приказывал. А тут зашел в покои государя осведомиться о состоянии здоровья и нос к носу столкнулся с бледным и взъерошенным Никитой Андреевичем. При нем было трое красномундирников, со мной – офицер и три солдата охраны. Кроме того, в комнате находились еще двое слуг и горничная. В воздухе явственно запахло грозой, все присутствующие на мгновение замерли в немой сцене. – Каково состояние государя? – холодно осведомился я, глядя в упор на главу разыскников. – Слава богу, опасности для жизни нет. Лекари говорят, что дней через десять Иван Федорович сможет вернуться к исполнению своих обязанностей. Сказано это было нервно, но с вызовом и даже небольшой долей злорадства в голосе. Боится господин Глазков, сильно боится, прикрывается именем государя в надежде, что я испугаюсь монаршей реакции на свои действия. Святая наивность! Никита Андреевич напоминал мне сейчас пешеходов, переходящих дорогу не глядя по сторонам, но с осознанием своей правоты и в полной уверенности, что все автомобили уступят им дорогу. Много ли толку будет от такой правоты, если кто-то из водителей не успеет затормозить? Так и в этом случае: поможет ли Глазкову обращенный на меня царский гнев, если он уже дней десять, как будет мертв? Смешной, ей-богу. Вдвойне смешной, учитывая тот факт, что мне гораздо выгоднее сейчас с пользой для себя использовать его напуганное состояние, а не заморачиваться местью. – Господа, будьте добры, оставьте нас наедине с Никитой Андреевичем! – обратился я сразу ко всем присутствующим. Дважды просить никого не пришлось. Даже красномундирники поспешили покинуть помещение, не дожидаясь кивка со стороны своего начальника. – Бодров, ты понимаешь, что это все… – Глазков сделал нервный жест рукой, долженствующий, видимо, указать на все плохое, творящееся прямо сейчас по всей Таридии, – попытка государственного переворота? Ты осознаешь, каковы будут последствия для тебя? Начальник Сыскного приказа, как всегда, фамильярничал, позволяя себе обращаться ко мне не по этикету. Ну да бог с ним, меня мало заботили такие вещи, хотя я мог бы давно ткнуть его носом в это дело, да еще при обществе, чтобы уж наверняка проняло. – Одна древняя народная мудрость гласит, что все беды государства идут от плохих дорог и дураков. Так вот, с плохими дорогами мы уже успешно боремся, как бы нам еще дураков извести! – Что-то я не припоминаю такой народной мудрости, – нахмурил брови Никита Андреевич. – А у тебя вообще память короткая, – я решил тоже плюнуть на приличия, обращаясь к оппоненту исключительно на «ты». – Я-то думал, что мы с тобой давно друг про друга все поняли и пришли к состоянию равновесия. Но проходит совсем немного времени, и ты все начинаешь сначала. Неужели мало я сделал для Таридийского царства? Неужели мало я доказывал свою верность трону, что ты раз за разом подозреваешь меня в измене? Сколько еще раз нужно сказать, что я не рвусь к власти, что меня вполне устраивает та роль, что отведена мне сейчас? – Лукавишь, Михаил Васильевич, ох, лукавишь! – Глазков погрозил мне пальцем и тут же утер носовым платком выступившую на лбу испарину. – Не устаешь кричать на каждом углу, что власть тебе не нужна, а сам с каждым днем все больше ее под себя подгребаешь! Уже и наследник трона под твоим влиянием находится, я уж не говорю про царевича Алексея и Григорянского – те вообще пляшут под твою дудку! – Они мои друзья, а друзей не заставляют плясать под свою дудку, как ты выражаешься! Друзья – это особые люди, им можно доверить даже самое дорогое, их не бывает много и потому их нужно беречь. И я всегда, по возможности, стараюсь это делать. Что же до власти, то в сотый раз повторяю, все мои усилия направлены на благо страны, а не на мое собственное благо. – Слишком велико стало твое влияние, князь, потому и спрос с тебя вырос. И соблазны твои тоже выросли. – Да пошел ты к черту! – не выдержал я, заставив испуганно замолчать раздухарившегося было Никиту Андреевича. – Короче, Склифосовский! – вырвалась у меня фраза из всеми любимого фильма, заставившая Глазкова нервно озираться в поисках непонятного и таинственного Склифосовского. Пришлось исправиться: – Короче, Глазков! Я готов закрыть глаза на твою очередную глупость с подозрениями на мой счет. Но я не хочу слышать даже намека на оправдания по поводу проникших в подземелье бандитов протоинквизитора! А потому будь добр немедленно арестовать отца Пафнутия и разорить все его разбойничье гнездо! – Но… – Если этого не сделаешь ты, то я сделаю сам. Но ты ведь понимаешь, сколько он даст показаний против тебя, коли попадет в мои руки? Займись этим немедленно! Протоинквизитор дел натворил столько, что уже на пожизненную каторгу хватит, а то и на отсечение головы! Там и потеть-то сильно над доказательствами не придется. Сделай это, Никита Андреевич, и можешь не опасаться за свою жизнь! В отличие от тебя я понимаю, что сейчас нам с внешним врагом разбираться нужно, а не междоусобицы затевать! – Да поймите вы, Бодров, – воспрял было духом Глазков, получивший возможность сменить неприятную для себя тему, – вы своими громкими разоблачениями втянете нас в очередную войну! Даже если это сделали фрадштадтцы, нужно обстоятельно во всем разобраться, хорошенько продумать каждый шаг и тихо, без огласки, нанести ответный удар. – Надо же, какие здравые мысли! – показушно восхитился я двуличию своего оппонента. – Как меня обвинять, так тебе ничего не нужно! Виновен априори, так сказать! – Да разобрались бы во всем! – небрежно махнул рукой Никита Андреевич, вновь пытаясь проскочить мимо неудобной темы с людьми протоинквизитора. – В прошлый раз же разобрались! Терпение мое не беспредельно. У меня аж в глазах потемнело от желания немедленно съездить главе сыска по физиономии. Как легко у него все получается: чуть какое подозрение, так Бодрова в тюрьму, а там и разбираться можно начать! А в остальных делах лучше не спешить! В войну я, видите ли, страну втяну! Как будто эта война уже не идет! Взрыв пороховой мины в центре нашей столицы – это что, не война? Или то, что Фрадштадт профинансировал формирование в Улории целой армии из наемников и вновь толкает Яноша Первого на ссору с нами, является секретом для кого-то? Обдумать, подготовиться… Можно подумать, мы с царевичем Федором ни о чем не думаем и ничего не предпринимаем, а тупо бьем баклуши в ожидании следующего удара! Нечего вообще лезть в чужие дела, когда свои далеки от порядка! Видимо, я не совсем совладал со своим лицом, отразившим обуревающие меня эмоции. Потому что Глазков испуганно отшатнулся. Но нет, и здесь я сумел взять себя в руки: – Будьте добры заниматься внутренними делами и не лезть в международную политику! Не ваше это дело! – на этой фразе я невольно запнулся, поймав себя на том, что вернулся к обращению на «вы» с главным красномундирником. Вот что воспитание делает – хочу нахамить и не могу! – Завтра утром, Никита Андреевич, первой новостью, услышанной мною, должна быть новость об аресте нашего верховного инквизитора. Очень вам не рекомендую разочаровывать меня! Спокойной ночи! Хотя время еще только приближалось к семи вечера, я решил отправиться-таки на отдых, потому что силы мои были уже на исходе и усталость от таких бурных суток брала свое. Движения давались с трудом, и сосредоточиваться на какой-либо мысли становилось все труднее. Все срочные дела я переделал, помочь Федору оправиться от ран я сам, к сожалению, не могу, а вот обеспечить во время болезни царевича продолжение его политики постараюсь. Ближайшие пять-шесть дней – при поддержке верных мне штыков, а там царевич Алешка из Бобровска примчится, и через него уже можно будет действовать вполне законно. А еще я одного из двух своих главных недоброжелателей в столице натравил на другого. Что ж, пора и честь знать! Это были очень длинные сутки, и, клянусь богом, я заслужил этот отдых! 5 Хаксли пребывал в скверном настроении. Доклад-то у премьер-министра о подрыве пороховой мины в Ивангороде прошел более-менее успешно. Хотя ему и поставили на вид, что в таких случаях целить следует в неугодное Короне руководство чужой страны, а не мудрить с чересчур сложными комбинациями, но, в общем, итог операции признали вполне успешным. Только присутствовавший при докладе предшественник Хаксли лорд Вулбридж хитро улыбался, усердно пряча лицо в клубах сигарного дыма. Ехидный старик! Никак не может простить лорду Генри, что тот подвинул его с должности. Несмотря даже на то, что ушел он фактически на повышение, ибо нынче курировал в парламенте вопросы национальной безопасности. Понял все старый лис, сразу все понял! Впрочем, это неудивительно – наверняка ему и самому не раз приходилось выкручиваться подобным образом из щекотливых ситуаций. И промолчал Вулбридж тоже не из лучших побуждений, за это молчание Хаксли теперь должен будет оказать хитрецу какую-то услугу – коли уж ввязался в большую игру, то будь добр держать удар. И никогда не забывать, что она ведется на множествах направлений, каждый свой шаг в ней нужно многократно выверять и постоянно просчитывать огромное количество комбинаций. Эх, не так лорд Генри представлял себе службу в должности начальника королевской Тайной канцелярии! Уверен был, что со своим умом, энергией и блестящим образованием он с легкостью решит все вопросы, ставившие в тупик его престарелого предшественника. Однако же действительность оказалась гораздо менее радужной, и ситуация с каждым днем становилась все сложнее и запутаннее. Вызовов становилось все больше, и Хаксли все сильнее приходилось напрягать свои извилины, чтобы оставаться на плаву. Иногда у него даже возникало ощущение, будто он стал маленьким человечком, суматошно движущимся по свежему льду и прилагающим огромные усилия, чтобы не поскользнуться, не дать разъехаться ногам в стороны, а то и вовсе не провалиться под лед. По большей части виноваты во всем этом были проклятые таридийцы! Со всеми остальными соседями по континенту велась достаточно успешная работа, а эти никак не желали успокаиваться и делали все, чтобы вырваться из нужной Фрадштадту колеи. В необычайно короткий срок они превратились в главного оппонента Благословенных Островов на континенте и не собирались останавливаться на достигнутом. Таридия бурно развивалась во всех направлениях, и если поначалу на Островах это вызывало лишь презрительную усмешку и обзывалось «жалкими потугами деревенщин», то сейчас градус обеспокоенности достиг такой величины, что уже самые разные слои фрадштадтского общества требовали от Короны остановить зарвавшихся континентальных соседей. Слишком уж во многих сферах подданные таридийского царя стали переходить дорогу фрадштадтцам. Крестьяне и ремесленники, купцы, землевладельцы и промышленники – все теряли доходы из-за быстро растущих конкурентов, а казна недополучала налоги. Но то, что Таридия становилась конкурентом, было только половиной беды. Кроме всего прочего, правящая верхушка этой страны была еще и крайне враждебно настроена по отношению к Фрадштадту. Да, можно было сказать, что подданные Короны сами провоцировали таридийцев на неприязнь постоянным вмешательством в свои дела, но тут дело было в разности мировоззрений. Острова почти сотню лет были величайшей державой мира и считали себя вправе наводить порядки на отстающем от цивилизации материке. Ни для кого не было секретом, что все подданные Короны, начиная с короля Георга Второго и заканчивая самым захудалым крестьянином из Кавендиша или угольщиком из Труро, свято верили в свою избранность и превосходство над другими народами, а любое посягательство на свое положение полагали не иначе как бунтом. Не сказать, что другим государствам нравилось такое положение вещей, но Фрадштадт всегда умел внушать к себе уважение, не особо стесняясь в выборе средств. В разное время жестко «приводились в чувство» и Улория, и Криол, и Рангорн, да и та же Таридия, но в этот раз дело застопорилось. В стране сложилась уникальная ситуация, когда вокруг безвольного и по большому счету безобидного царя сплотилась целая шайка молодых, амбициозных и патриотически настроенных представителей высшего дворянства во главе со старшим царевичем. Контролируемое этой группой лиц правительство проводило на редкость эффективные реформы, стимулирующие и торговлю, и производство, и сельское хозяйство. За несколько лет была перевооружена таридийская армия, приведены в порядок финансы, заложен военный флот. Внешним врагам, покушавшимся на интересы Таридийского царства, был дан отпор на всех направлениях, в том числе досталось и Фрадштадту, причем на море! Беспокойные соседи открыли у себя сразу три университета и целенаправленно переманивали к себе светил науки, медицины, лучших художников, поэтов, скульпторов. Не жалели денег на научные разработки, всячески поощряли технический прогресс и не боялись внедрять новинки. В первую очередь в войска. Результаты уже давали о себе знать: таридийские ружья и пушки превосходили по своим характеристикам фрадштадтские, а таридийский порох активно теснил на рынках своего фрадштадтского конкурента. Но и это еще было не всё. С недавних пор таридийцы занимались активным сколачиванием на материке коалиции, враждебной по отношению к Короне. На сегодняшний день к ней уже присоединились Тимланд, Силирия, Криол и Рангорн. Причем с Силирией все было ясно с самого начала – правящий дом Бржиза вернул себе власть над страной при активной поддержке таридийцев, плюс государства связал династический брак царевича Алексея и княжны Стефании. Криол с Рангорном удалось примирить ради борьбы с общим врагом, а вот прежде верный и послушный союзник Фрадштадтских островов Тимланд был настолько впечатлен выгодами беспошлинной торговли с восточным соседом, что без колебаний переметнулся на сторону врагов короля Георга Второго. Не то чтобы Благословенные Острова боялись военного вторжения от этой коалиции, хотя потенциально такая перспектива существовала. Тут дело было в том, что Фрадштадт был самой густонаселенной страной цивилизованного мира, имея при этом слишком маленькую территорию. И благодаря этому обстоятельству сильно зависел от поставок продовольствия с континента. Так вот, новоиспеченные союзнички стали активно манипулировать поставками жизненно важных товаров, то безбожно задирая цены, то сильно урезая количество, а то и вовсе отказываясь торговать с Островами. Пока огромный торговый флот Короны справлялся с этой проблемой, хотя цены на многие товары все-таки прилично повысились. Но уже имелись сведения, что Таридия активно выкупает будущий урожай пшеницы у Уппланда, являющегося основным поставщиком зерна на Острова. То есть имеются все основания опасаться будущей зимой столкнуться с дефицитом хлеба! И это только сведения по пшенице, а еще под угрозой были поставки мяса, корабельного леса, смолы, пеньки и парусины, селитры и железной руды. Да черт знает еще чего! С такими угрозами никто в мире прежде не сталкивался! Враги вели игру по каким-то новым правилам, до конца Хаксли не понятным, а оттого еще более опасным. Как бороться с новыми вызовами? Ясно, что необходимо как можно прочнее привязать к себе хотя бы оставшихся союзников. Но это скорее задача правительства, а не Тайной канцелярии. Здесь люди Хаксли в силах лишь оказать фрадштадтским дипломатам посильную помощь. А вот на чем они могут сосредоточить максимум своих усилий – так это попытаться подорвать авторитет организатора коалиции. Нужно, чтобы Таридия потерпела военное поражение, и в контексте этой задачи тяжелое ранение царевича Федора было как нельзя кстати. Вот если бы еще вывести из игры князя Бодрова – уже можно было бы считать полдела сделанным. Ведь эти двое являются главными заводилами всех внутренних и внешних процессов страны, без них и армия, и реформаторское правительство окажутся обезглавленными. И весьма спорный вопрос, кто из них более важен для таридийцев. Олстон вот считал, что Бодров, а Хаксли до сих пор уверен, что молодому удачливому князю нужно отводить лишь второе место в списке врагов Фрадштадта. Лорд Генри вздохнул. Реализовать тяжело. Таридийцы тоже не дремлют, второй раз взорвать пороховую мину не позволят. Служба охраны и контрразведка у них и так работают неплохо, а в связи с недавним покушением меры безопасности еще усилены. Правда, можно ведь не покушение устраивать, а выставить противника в невыгодном свете. Вариант с предательством можно, пожалуй, исключить, а вот с попыткой захвата власти стоит попытать удачу. Добавить сюда же обвинение в чрезмерных тратах казенных денег, которой даже если нет, доказать всегда можно, и «отшлифовать» парой-тройкой леденящих кровь слухов про общение намеченной жертвы с дьяволом, пытки раненых и прочую белиберду, не годящуюся для серьезного дела, зато на ура воспринимаемую чернью. Для общей картины было бы полезно. Говорят, что таридийский монарх оправится от ран гораздо быстрее своего неугомонного старшего сына, а значит, будет возможность подать ему информацию о Бодрове так, как нужно лорду Хаксли. То есть Фрадштадту. – Купер! – довольный своей задумкой, лорд Генри позвонил в колокольчик и, дождавшись появления секретаря, распорядился: – Купер, срочно зови Кэрригана, Дженингса и Тэйлора! Есть для них работенка! Через час вызванные служащие покинули кабинет начальника. Задачи были поставлены, зоны ответственности распределены, и подчиненные отправились к себе разрабатывать детальные планы. Настроение начинало понемногу выправляться. Хаксли решил закрепить успех хорошей сигарой и приятными новостями. Закурив, лорд расслабленно откинулся на спинку мягкого кресла и развернул свежий номер ежедневной газеты «Время» на странице с бюллетенем о стоимости акций. «Золотой поток» демонстрировал уверенный рост. Сегодня можно было продать приобретенные по рекомендации знающего человека акции по пятьдесят семь фунтов за штуку, сделав солидную прибавку к своему состоянию. У лорда Генри буквально руки чесались совершить сделку по продаже, но все тот же специалист советовал не спешить. – Может, все-таки продать? – задумчиво протянул Хаксли, выпуская к потолку аккуратные табачные кольца. – А может, и повременить пока… 6 Эдуард Артур Уильям Герберт, герцог Кемницкий, надвинув на самые глаза простую черную треуголку, глядя исключительно себе под ноги, торопливо шагал по Сент-Джеймской улице. Молодой человек принадлежал, пожалуй, к самой захудалой ветви правящей на Благословенных Островах династии Пембрук. Настолько захудалой, что казна выделяла на содержание последнего представителя некогда знатного рода жалкие триста фунтов в год, которых едва хватало на аренду небольшого дома и жалованье прислуге, состоящей всего из двух человек. Не будь Эдуард членом королевской семьи и двадцать каким-то претендентом на престол, этой суммы вполне хватало бы для жизни, но положение обязывало посещать некоторое количество церемоний и приемов, да и отказываться от всех без исключения выходов в свет тоже было бы верхом невоспитанности. Все это влекло за собой немалые расходы на гардероб, парики, содержание собственного экипажа и прочую ерунду, что ложилось тяжким грузом на плечи рано потерявшего родителей молодого человека. Экипажем он старался пользоваться как можно реже, сама карета стояла во внутреннем дворике, время от времени требуя расходов на окраску и лакировку, лошадей же и кучера герцог приспособился нанимать в тех случаях, когда уж никак без своего транспорта обойтись было нельзя. К сожалению, не все проблемы с расходами удавалось решить сходным образом, потому немногие еще уцелевшие фамильные драгоценности редко покидали стены ломбардов, а количество кредиторов неуклонно росло. Хуже всего, что толку от всех этих ухищрений было не так уж много – слухи и сплетни в высшем свете распространялись с сумасшедшей скоростью, да и опытный глаз богатых бездельников мгновенно подмечал малейшие несоответствия высокой моде или этикету. Так что, несмотря на все его старания, отношение к Эдуарду было презрительно-снисходительным. Дело можно было бы поправить выгодной женитьбой, но и тут родство с королевской фамилией играло для молодого герцога отрицательную роль. Потому что августейший дядя постоянно придерживал своего дальнего родственника для какого-нибудь важного международного брака, желая, по своему обыкновению, заработать на этом и деньги, и политическую выгоду. А с недавних пор положение Эдуарда Герберта осложнилось еще и яркими романтическими чувствами, вспыхнувшими между ним и Анной Клер. Девушка была молода, умна, кажется, искренне влюблена в Эдуарда и всячески поддерживала предмет своего обожания. Но семья девушки принадлежала к нетитулованному дворянству и была так бедна, что надеяться на сколько-нибудь серьезное приданое не приходилось. Несмотря на это, герцог был так увлечен, что готов был променять родство с королевской семьей на личное счастье. Однако его желания не находили отклика в королевском дворце, а решиться на полноценный бунт не позволяло более чем стесненное материальное положение. Когда по всему Фрадштадту началась лихорадка с акциями «Золотого потока», у герцога Кемницкого зародилась надежда на решение проблем, он кинулся занимать деньги, но ростовщики тоже не желали упускать свою выгоду и установили просто грабительские проценты, сократив при этом до минимума сроки возврата денег. Попытав счастья в нескольких местах, в каждом из которых встречал изрядные очереди из таких же страждущих заемщиков, он по рекомендации одного знакомого обратился к барону Альберту. Так состоялось его знакомство с этим удивительным и загадочным человеком, которое, однако же, еще неизвестно куда могло завести малоискушенного в житейских делах молодого вельможу. Денег барон Альберт герцогу дал, правда, немного, но категорически запретил связываться с «Золотым потоком» и его основателем господином Макферсоном, чем сильно озадачил Эдуарда и Анну – вся столица прекрасно помнила, что он одним из первых поддался соблазну легких денег. Ходили слухи, что благодаря игре на бирже он всего за две недели удвоил свое состояние, подняв волну ажиотажа до небывалых высот. Еще совсем недавно барон демонстративно сорил деньгами, поил прохожих шампанским, вместе с друзьями-аристократами носился по ночным улицам на золоченой карете. А потом вдруг все переменилось: эксцентричный богач продал свои акции, вслед за ними избавился от кареты, восторги свои по поводу доходности «Золотого потока» поумерил и даже стал осторожно высказывать мнение о порочности такого рода заработков. Неизвестно, отчего вдруг взгляды Альберта изменились на диаметрально противоположные, но молодому герцогу Кемницкому довелось попасть в дом барона именно в этот переломный момент. Эдуард не мог толком объяснить, почему поддался влиянию этого человека, почему так безоговорочно поверил ему? Может, потому, что ни в жестах, ни во взгляде, ни в голосе барона ни разу не проскочил даже намек на презрение или снисходительность к нему? Благодаря новому знакомцу в карманах герцога стали водиться хоть какие-то деньги. Правда, за это молодому человеку время от времени приходилось делать не очень приятные вещи. А именно на всех приемах, при любом выходе в свет Эдуард должен был твердо озвучивать мнение, что деньги не могут браться из ниоткуда и что за ажиотажным спросом на акции «Золотого потока» кроется какая-то афера. Над ним все смеялись, крутили пальцем у виска, презрительно кривили губы при его появлении. Дражайшие родственнички, близкие ко двору, специально приглашали Эдуарда на свои светские рауты, чтобы развеселить других гостей. Сегодня же герцог Кемницкий побывал в редакции крупнейшей фрадштадтской газеты «Время», где под насмешливыми взглядами репортеров повторил весь этот бред про сомнительность бесконечного роста цен на акции.