– Нужно разбивать лагерь, ваше величество, – не моргнув глазом ответил наемник. Поджарый пятидесятилетний генерал с лицом, испещренным шрамами, не нравился ни королю, ни большинству его приближенных, но не считаться с боевым опытом и организаторскими способностями уппландского барона было бы верхом глупости. – Подозреваю, что ночью нас еще не раз побеспокоят, нужно обезопасить солдат. А с утра осмотрим местность и решим: чистить дорогу от «чеснока» или искать обход. Рейбель говорил дело. Армия сильно растянулась на марше, поскольку никакого сопротивления вплоть до Корбина, куда стекались остатки разбитых таридийцев, не ожидалось. Однако же неприятности начались еще на улорийской земле – видимо, нашелся во вражеском стане человек, сумевший сплотить разрозненных и морально подавленных беглецов. Как же это было некстати! И как же нужно было спешить, чтобы не дать врагу опомниться! Но они расслабились, поддались эйфории и упустили драгоценное время. За задержку можно было сетовать на тех же наемников, желавших немедленно получить свою долю добычи, взятой под Россошью, а можно обвинять в чрезмерной осторожности фрадштадтских союзников, которые вообще никуда не спешат, стараясь до последнего отсидеться за спинами его солдат. Но все это были не более чем оправдания для столь опытного полководца, как он! Боже мой, как упоительно было вновь поверить в свою звезду! Снова ощутить вкус большой победы, купаться в лучах славы, слышать вокруг восторженные крики… В общем, вновь стать самим собой – великим воителем, баловнем судьбы, вершителем судеб! Вот и не проявил твердости, пошел на поводу у союзников, а заодно позволил самому себе вдоволь насладиться победной эйфорией и забыть, что мир изменился. Что изменились окружающие его реалии, жизнь ускорилась, появилось новое оружие, новые военные приемы, иными стали методы ведения военных действий. Еще десять лет назад после такого сокрушительного поражения любое государство прислало бы парламентеров с мольбою о мягких условиях капитуляции, а сегодня разбитый враг даже и не думал сдаваться. Эх, десять лет назад! Десять лет назад Янош штамповал такие победы с завидным постоянством, внушая страх и уважение всему континенту! Слишком часто при этом он был чересчур благороден и снисходителен к поверженным врагам, предъявляя невероятно ничтожные условия. Кто же знал, что череда блистательных побед не будет вечной? После того самого досадного поражения на Грушовском поле все в его жизни пошло наперекосяк. Можно сколько угодно убеждать окружающих, что это была случайность, совокупность несчастливых обстоятельств, но сам король прекрасно понимал, что поражение стало следствием элементарной недооценки противника. И весьма похоже, что сейчас он вновь наступал на те же грабли. Кстати, тогда неприятности начались не с самой битвы, а с дерзкого рейда князя Бодрова, со своим отрядом неожиданно перешедшего Титовицу по льду и лишившего улорийскую армию запаса оружия и продовольствия, подготавливаемого для летней военной кампании. Не Бодрова ли и теперь занесло в Корбинский край случайным ветром? Неожиданные неприятности – это как раз в его стиле. Но фрадштадтцы хвастливо уверяли его, что Князь Холод впал в немилость и отправлен за море, в Новый Свет, а по пути и вовсе захвачен или отправлен на корм рыбам. Надо так понимать, что островитяне приложили к этому свои грязные ручонки. Только вот где они сами? Фрадштадтский корпус совсем не спешил на войну, отстав от основных сил километров на десять. Нужно послать к ним гонца с приказом поторопиться, иначе как бы не вышло еще какого неприятного сюрприза. – Анджей, отправь гонцов к островитянам с приказом срочно соединиться с нашей армией. Королевский адъютант капитан Зборовский лихо щелкнул каблуками и умчался выполнять приказ. Янош Первый взглянул на часы: время неумолимо приближалось к десяти часам вечера, и вокруг уже было темно. Наемник прав, здесь дорога тянется через лес, давая возможность противнику постоянно беспокоить растянувшееся в пути войско. Нужно подтянуть отставшие части и ставить если не полноценный лагерь, то хотя бы его упрощенное подобие. Беспечная часть пути закончилась. – Дозоры вернулись? – поинтересовался король у коронного маршала Браницкого. – Еще нет, ваше величество, – хмуро ответил тот. Судя по тону, маршал в возвращение дозорных уже не верил. – Выслать усиленные дозоры, сменять их через каждые два часа. По лагерю выставить часовых, где только возможно отгородиться от леса телегами, на проблемных участках установить плетни! – Завтра долго собираться в дорогу придется, – недовольно проворчал Браницкий, только лишь для того, чтобы подчеркнуть свое отношение к фон Рейбелю, первому высказавшему мнение о необходимости устройства лагеря. – Зато армия целее будет, – отрезал Янош, попутно отмечая оставшееся абсолютно бесстрастным лицо командира наемников. Спустя час в королевской палатке состоялся военный совет, в котором кроме улорийского монарха, Рейбеля и Браницкого участвовали командир кавалерии полковник Немирич, адъютант Зборовский и дальний родственник коронного маршала пехотный капитан Огинский. Последний, как уроженец этих мест, дополнял разложенную на походном столике карту своими пояснениями. – Можно пройти южнее, через «порченые земли». Но, по правде сказать, такое путешествие доставит мало удовольствия. Совершенно унылая местность, ни деревьев, ни зверья, ни птиц. Воды нет, неприятные запахи повсюду. Растет только чертополох, а земля пропитана каменным маслом. Это настоящая пустыня, зато этот путь короче северного как минимум на один дневной переход. – Люди там живут? – поинтересовался Янош, пытаясь сопоставить рассказанное с картой. Карта, кстати, была трофейной, таридийской. И сам факт пользования ею был признанием ее превосходства – она была гораздо подробнее фрадштадтского аналога, приобретенного у островитян перед началом кампании. Улорийские же карты и вовсе представляли собой яркие рисунки, по которым нельзя было даже приблизительно высчитать расстояние или определить направление. В душе короля Улории шевельнулась зависть. Он с юных лет мечтал создать подробнейшие карты своих земель, но все некогда было, а таридийцы вот взяли и сделали. – Постоянно не живет никто, – охотно отозвался капитан, чрезвычайно польщенный королевским вниманием, – несколько артелей добывают то самое каменное масло и отвозят в Торшек. – А что с северной дорогой? – подал голос фон Рейбель. – Совсем другая местность! – радостно подхватил Огинский. – Леса почти нет, в основном холмы да луга. Несколько деревенек, речка Славица течет, приток Титовицы. Где-то вот здесь, – он ткнул пальцем в синюю нитку реки на карте, – есть хороший брод. Можно будет переправиться. А на том берегу уже и Корбинский край начинается. – Да, но этот путь длиннее километров на тридцать, – возразил полковник Немирич, – для армии это дополнительный дневной переход. – Я думаю, господа офицеры, что противник как раз и желает подтолкнуть нас к более короткому пути, – задумчиво промолвил король. – Если я не ошибаюсь, каменное масло горит? – Так точно, ваше величество! – вновь с готовностью подтвердил капитан. – Еще как горит! Лет восемь назад по неосторожности кто-то поджег один колодец с этой дрянью, так неделю потушить не могли, все окрестности дымом затянуло. – Ловко придумано! – угрюмо усмехнулся коронный маршал Браницкий. – Заманить нас на «порченые земли» и устроить поджоги! Если не сгорим, так задохнемся от смрада! – Слава богу, что его величество решил уточнить! – воскликнул Зборовский. – Если бы просто доверились карте, нарвались бы на серьезные неприятности! Все присутствующие на совете улорийцы согласно загомонили – не то чтобы Янош очень любил лесть, но сейчас хвалебные возгласы выглядели уместными, потому он воспринял их благосклонно. Лишь фон Рейбель невозмутимо промолчал. Он считал, что при необходимости можно было пройти через проблемные земли и не терять целый день на обходной путь. Правда, для этого пришлось бы оперативно зачистить местность, и наемник справедливо полагал, что эта хлопотная миссия непременно достанется его солдатам. Так стоит ли ему лезть на рожон и рисковать своими людьми ради этих высокомерных улорийских ублюдков, считающих всех наемников людьми низшего сорта? – Утром осмотрим дорогу, – постановил король, показывая острием ножа точку на карте, – если можно ее расчистить, то пройдем до развилки. Если с расчисткой будут трудности, прямо отсюда свернем к северу. Лесных дорог теперь нужно сторониться, там слишком много возможностей вредить нам. На равнине это будет делать намного труднее. На этом совет завершился, а в верности слов короля о необходимости держаться подальше от лесных дорог союзной армии пришлось убедиться очень скоро. Выспаться этой ночью не удалось никому, даже Яношу Первому, чей сон охрана старалась беречь со всей ответственностью. Чуть не каждые полчаса то в одном, то в другом конце лагеря поднимался шум, взрывались гранаты, звучали ружейные выстрелы, начиналась суета, кричали люди, ржали лошади. Потом все так же внезапно стихало, чтобы вскоре повториться совсем в другом месте. От выставления дозоров пришлось отказаться, поскольку назначенные туда солдаты пропадали с завидным постоянством. Та же участь постигла нескольких часовых, дежуривших у границы лагеря. Счет потерь войска Яноша за одну ночь перевалил за сотню человек пропавшими и убитыми, около сотни человек пополнили ряды раненых. Причем большинство ранений приходились на осколки гранат, которые противник забрасывал прямо в лагерь с поразительной легкостью. Несколько раз взбешенные улорийские офицеры поднимали своих солдат в атаку, пытаясь настигнуть в ночном лесу хотя бы кого-то из вконец обнаглевших таридийцев. Но все было тщетно, каждый раз враги растворялись в ночи, словно бестелесные призраки, и хорошо еще, если атакующие при этом обходились без потерь. В пятом часу утра улорийский король был окончательно разбужен очередной боевой тревогой. Правда, в этот раз в самом лагере все было спокойно, зато сзади, с той стороны, откуда армия Яноша пришла сегодня, раздавались звуки нешуточного боя. Едва слышный треск ружейных выстрелов с лихвой перекрывался грохотом артиллерии. – Кажется, наши неуловимые ночные недоброжелатели всерьез навалились на фрадштадтцев! – с раздражением, к которому примешивалась изрядная доля злорадства, произнес улорийский государь. – Похоже на то, мой король! – поддержал его маршал Браницкий, с таким упорством всматриваясь в еще густую ночную тьму, словно мог сквозь нее рассмотреть происходящее в нескольких километрах от них действо. – Я могу послать туда своих парней! – заявил неслышно появившийся из темноты фон Рейбель таким тоном, словно хотел подчеркнуть, что только его парни способны исправить ситуацию. – Не нужно, генерал, – ответил после минутных раздумий король, – пусть Немирич отправит назад по дороге кирасирский полк. Янош прекрасно понял уловку главного наемника – уязвить своим тоном улорийцев, чтобы те сами бросились в бой, оставив в покое его солдат. Но он руководствовался в принятии решения совсем другими соображениями. Вряд ли островитяне палят из пушек по чрезвычайно кусачим, но явно немногочисленным таридийским разведчикам. Скорее всего, их атакуют приличные по численности вражеские массы, хоть те же самые гусары, с налета которых начались неприятности сегодняшней ночи. Опять же, сомнительно, чтобы враг имел достаточно сил для противостояния мощному удару тяжелой кавалерии. Улорийские кирасиры сметут хоть пехоту, хоть легкую кавалерию, а применить пушки ночью, в лесу, да по внезапно появившейся конной массе просто невозможно. Наличие засады Янош не допускал – численность противника не позволяет ему так распылять силы, а использование тех же рогулек является достаточно дорогостоящим удовольствием, способным доставить неудобства обеим сторонам. А если так, то по всякой логике от него должны ждать сначала разведку и только потом основную ударную силу. Вот враг и рассчитывает унести ноги между первым и вторым, но на этот раз получит сюрприз. А если уж властелин Улории вынужден идти на помощь своим хитрым союзникам, то пусть это будут именно его личные воины, а не наемники. Помогут кирасиры фрадштадтцам или те сумеют отбиться сами, а должок перед Яношем у подданных короля Георга образуется. Так что Рейбель мог не волноваться, прибегать к услугам его наемников в данном случае король не собирался. Весь лагерь с замиранием сердца ждал новостей от ушедших на помощь фрадштадтцам кавалеристов, и когда стрельба с той стороны сначала многократно усилилась, а спустя полчаса плавно прекратилась, уставшие и раздраженные бессонной ночью солдаты уже готовы были праздновать победу. Однако вскоре вернулись злые, потрепанные кирасиры, и по улорийскому стану поползли новые зловещие слухи. – Восемьдесят семь человек! Я потерял восемьдесят семь человек! – возбужденно орал четверть часа спустя в королевской палатке полковник Богуслав Немирич. – И это еще счастье, что удалось быстро разобраться, когда фрадштадтские кирасиры выскочили нам навстречу! Потому что их потери за эту ночь превышают четыре сотни человек! – Что с таридийцами! – мрачно осведомился король, уже догадываясь, что сейчас услышит. – Ничего! – зло буркнул Немирич. – Они на эту битву не явились! 15 Моя временная ставка этой ночью располагалась в длинном овраге на краю леса, всего в нескольких километрах от места остановки на ночлег улорийской армии. Добрались мы сюда после успешной акции в Россоши уже ближе к ночи. Большая часть освобожденных из плена солдат были пехотинцами, потому после трехчасового отдыха я отправил их дальше – они мне понадобятся уже на том берегу Славицы. Почти вся кавалерия тоже ушла на следующую точку, оттуда им завтра придется перехватить вражескую армию у сегодняшней смены, чтобы следующие сутки виться вокруг супостата, словно назойливая мошкара. Здесь осталась только группа капитана Лукошкина, обложившая улорийский лагерь, да команда поручика Захарова, то же самое проделывающая с держащимся на некотором отдалении от основных сил фрадштадтским корпусом. В этих ребятах я был уверен, так что остаток ночи рассчитывал посвятить здоровому сну, не переживая особо за собственную безопасность. Тем более что сам приучал своих солдат очень серьезно относиться к боевому охранению. Однако поспать удалось только до трех часов. Не сказать, что успел хорошо отдохнуть за это время, но сна больше не было ни в одном глазу. С полчаса еще поворочавшись в своей палатке, я выбрался на свежий воздух в надежде подремать хотя бы в сидячем положении, но свежий ночной воздух быстро прогнал остатки сна. Вокруг, завернувшись в одеяла, спали свободные от дежурства солдаты, и бродить по дну оврага, рискуя в темноте потревожить чей-то сон, я не решился. Просто уселся на свернутое одеяло, прислонившись спиной к земляному откосу, и стал гонять в голове мысли по сложившейся ситуации. Несмотря на демонстрируемые мною на людях бодрость духа и уверенность в победе, на душе у меня кошки скреблись. Фактически мне нечего было противопоставить тридцатитысячной армии Яноша, кроме тактики изматывания и различных хитростей, авторство которых молва снова припишет мне, хотя все это уже когда-то и кем-то применялось. И даже не факт, что только в моем старом мире. Больше чем уверен, что, покопавшись в истории этого мира, тоже можно найти массу интересных решений. Но Интернета в этом мире нет, а протирать штаны в библиотеках, изучая исторические хроники, станет далеко не каждый. В этом смысле у меня перед всем этим миром неоспоримое преимущество – я здесь такой один, успевший в своей жизни всякого начитаться да насмотреться. Так что дело за малым – копайся в памяти да применяй на практике. Были бы инструменты для применения! А вот инструментов мне господин Пчелинцев оставил до обидного мало. Черт бы побрал и его самого, и Глазкова со Свитовым! Да и нашего дорогого, но мягкотелого и подверженного внушению государя! Какая же несусветная глупость – поставить во главе армии невесть что возомнившего о себе придворного генерала! Он, кстати, и после освобождения из плена пытался доставить мне беспокойство – требовал передать ему командование. Пришлось арестовать его и отправить в Корбин в сопровождении десятка всадников, получивших приказ при малейшем признаке неповиновения избавиться от мерзавца. Итак, в наследство от Пчелинцева мне досталось порядка четырех тысяч конницы, из которых всего два эскадрона относились к тяжелым всадникам. Пехоты, включая освобожденных из Россоши, штурмовиков Дегтярева и моих белогорских разведчиков, теперь набиралось около двух с половиной тысяч. Всего с десяток полевых орудий, зато почти сотня минометов и примерно полсотни гранатометов, два воздушных шара. Негусто, но лучше, чем ничего. И промедление с выступлением в поход рано уверовавшего в итоговую победу Яноша было мне как нельзя кстати. Отправься он в путь сразу после битвы при Россоши, уже стоял бы под стенами Корбина. А так я успел перехватить улорийцев еще на их территории, обложил со всех сторон разъездами легкой кавалерии, перехватывавшими всех гонцов, разведчиков и просто любых отделившихся от основной массы войска солдат. Плюс постоянные засады и провокации, нервирующие противника и выбивающие из его рядов по пять-десять человек. Сейчас в лесу время от времени раздавались едва слышимые здесь звуки стрельбы и разрывов гранат – это разведчики Лукошкина терроризируют улорийский лагерь. Янош будет последним дураком, если завтра не отдаст приказ выбираться с лесной дороги, и варианта у него будет только два. Короткий, через «порченые земли», являющиеся обыкновенным нефтеносным районом, и длинный, через равнину и речку Славицу. Какое бы решение он ни принял, я буду готов к встрече в удобном мне месте. Нужны более масштабные акции. Если за время похода мы выбьем у врага всего две-три тысячи солдат, это нам не сильно поможет. Тут я обратил внимание, что уже некоторое время звуки далекой ружейной пальбы перекрываются более мощными раскатами пушечных выстрелов, причем происходит это где-то восточнее, позади основных сил армии Улории. Выходит, это люди Захарова раздраконили фрадштадтцев до такого состояния, что те прибегли к помощи пушек? С одной стороны, это хорошо, что такая реакция, с другой же – ядрами они палить не станут, а картечь – она и в лесу картечь, от нее в кустах не спрячешься. То есть потери могут быть и у нас. Примерно через полчаса звуки боя начали было стихать, чтобы вскоре вспыхнуть с новой силой уже ближе к нам. Черт побери, как же не хватает радиосвязи! Что там происходит? Ясность наступила только с рассветом, когда в овражек вернулись сначала бойцы Лукошкина, а следом и группа Захарова. Их ночные смены окончились, наблюдение за противником было передано кавалерии. – Случайно все получилось, ваше сиятельство! – возбужденно рассказывал о случившемся поручик Захаров, между делом приканчивая сухой паек. – Рядовой Ильин у нас самый молодой, нервы не выдержали – пальнул с перепугу, когда у нас со спины вдруг чужие всадники появились. Оказалось, это те фрадштадтцы и улорийцы, которых вы в Россоши велели в казармах запереть. Одежду и оружие мы у них забрали, так они кто в чем, на разномастных лошадках, кое-как вооруженные, помчались предупреждать своих! – Не ждал я их так быстро, – досадливо поморщился я. Думал, что надолго вывел этот отряд из игры, а оно вон как обернулось. Видать, сильно уязвило их такое поражение, заставило мчаться если не в погоню, так к своим, предупредить об опасности. – Ничего страшного, ваше сиятельство! – радостно воскликнул поручик. – Эти доходяги стали палить в ответ на выстрел Ильина, а фрадштадтцы решили, что их атакуют с тыла – своих-то они в этих оборванцах далеко не сразу признали – и подняли тревогу. А уже через пять минут одни островитяне с таким ожесточением бились с другими, что любо-дорого было наблюдать! Даже пушки выкатили, принявшись сечь лес картечью! Я людей убрал оттуда, чтобы не рисковать понапрасну, перевел на другой конец лагеря, а тут, безо всякой разведки, улорийские кирасиры появляются! Ну, я-то и подумал: с той стороны удачно получилось, почему бы и с этой не попробовать? Дали мы залп на обе стороны – и в кусты. А за спиной у нас новая битва развернулась. Правда, здесь они побыстрее разобрались, не так много народу положили. – Эх, всегда бы так! – Лукошкин от восхищения цокнул языком, вызвав взрыв всеобщего веселья у обеих вернувшихся со смены групп. Настроение в коллективе хорошее, и это радует. Раз бойцы смеются, значит, верят в благополучный исход дела, а это очень важно. – Потери есть? – поинтересовался я, когда смех утих.