Впрочем, сейчас он выглядел довольно веселым, а еще Грайс слышала от мамы, что его повысили до детектива-лейтенанта. Может, не такая уж у него плохая теперь жизнь, думала Грайс. Наконец, она поймала его взгляд, и Ноар криво ухмыльнулся ей. В его улыбке было злорадство, и Грайс отвела глаза. Ей нужно было выпить флуоксетин, но совершенно не хотелось делать это на глазах у всех. Грайс открыла было рот и поняла, что не знает, как обратиться к Кайстоферу. Фамильярно, как к мужу или отстраненно, как к человеку, которого видит первый день, или раболепно, как к богу? - Мне душно, - наконец сказала она. - Нужно подышать воздухом. Я скоро вернусь. - Да, - сказал он. - Разумеется. В дамской комнате, наполненной зеркалами, металлом и запахом духов, можно было жить - настолько она была просторна. Грайс запила флуоксетин водой из-под крана, улыбнулась своему отражению. Сейчас, безусловно, станет лучше. В зеркале отражалась она, уставшая и бледная, с растрепавшимися волосами. Судя по ее виду, стресс она переживала больший, чем полагала. С флуоксетином придется попрощаться, думала Грайс, но что тогда делать? У нее не было никаких идей насчет того, чем можно было заполнить пустоту на месте таблеток. Грайс сняла туфли на каблуках, поставила на раковину и прошлась туда и обратно, закрыв глаза. Ноги ужасно болели, сладкое облегчение от того, что она сняла обувь, окатило ее, и Грайс тихонько застонала. В этот момент она услышала ритмичный стук каблучков по плитке. Открыв глаза, Грайс увидела Маделин. - Отдыхай, - сказала Маделин, нежно растягивая гласные. Она наклонилась перед зеркалом, вытащив из клатча алую, почти в рубиновый, помаду. Подкрашивая губы точно по идеальному изгибу, Маделин сказала: - Повезло тебе, крошка. Сегодня тебе будет очень весело. Они могут делать это всю ночь - сначала будешь плакать от удовольствия, потом от боли. Секс с ними не забываем. Ни один человек такого с тобой никогда не сделает. Она провела розовым язычком по алым губам. Грайс густо покраснела, щеки сковало жаром. Подхватив туфли, она почти выбежала из дамской комнаты, заметив, что Маделин улыбается зеркалу. У нее были белые, ровные, крепкие зубы, которые почему-то показались Грайс хищными. Сгорая от стыда, чувствуя себя изгнанной, Грайс надела туфли в пустом коридоре, дрожа от страха, что ее могут застать за этим недостойным занятием. Она сбежала по лестнице вниз, не обращая внимания на боль в ногах. Выскочив с черного хода, которым, наверное, не разрешалось пользоваться посетителям, Грайс оказалась на улице, в окружении помойных баков. Она быстро достала из клатча сигареты и зажигалку, закурила и глубоко затянулась. Может, благодаря флуоксетину, а может оттого, что не курила весь день, Грайс получила от затяжки радость, сравнимую с радостью отбросить туфли на каблуках. Она улыбнулась. - И долго я должен был тебя ждать, кузина? Голос Ноара заставил ее вздрогнуть. Грайс заметила огонек его сигареты, мигающий при затяжке, а потом и его самого. Летний вечер был прохладным, на Ноаре был легкий темный плащ, его полы чуть подкидывал ветерок. - Ты знал, что я буду здесь? - Конечно, ты же куришь. То же мне, великая преступница. Грайс снова затянулась. В одном платье было холодно. Ветерок трепал пластиковые пакеты, казавшиеся крохотными призраками в наступающей ночи, из-за поволоки облаков вынырнула пара особенно ярких звезд, сумевших добраться до неба Нэй-Йарка. Пахло мусором, сигаретным дымом и откуда-то издалека доносился почти неясный, соленый запах холодного океана. - Привет, - сказала Грайс. Она так хотела поговорить с Ноаром, а теперь ей вдруг стало очень неловко, стало нечего ему сказать. Дым из их сигарет свивался над их головами, они молчали. - Не особо тебе повезло, - сказал он. - Знаешь, как и тебе, - ответила Грайс. Они хмыкнули, не потому, что обоим стало смешно, а потому, что стоило заполнить неловкую паузу. Грайс посмотрела на него, единственного человека из предыдущей жизни, который все еще оставался с ней, и почувствовала, как щиплет в носу, как болят глаза, и лишь секунд через тридцать обнаружила себя рыдающей у Ноара на плече. - Ну, ну, - он гладил ее по макушке. - Ты не особенно хороша, может он от тебя откажется. Я бы от тебя отказался. Ноар хрипло засмеялся, но Грайс было все равно, она его не слушала, у нее не было заботы, кроме как измочить слезами воротник его плаща. У нее как будто и эмоций-то не было, словно все выключили, а слезы лились сами собой. - Тебе страшно? - спросил Ноар. Тон у него был неосторожный, как на допросе, будто она была преступницей, совершенно ему незнакомой. Грайс кивнула, шумно шмыгнула носом. - Д-да. Страшно. - И чего тебе страшно? - спросил Ноар чуть теплее. Но Грайс не смогла ответить. Чего она боялась? Она боялась умереть, боялась, что Кайстофер будет с ней жесток, а она ничего не сможет сделать, ей даже не к кому будет обратиться, боялась, что он будет ей противен, боялась, что слишком во многих вещах он будет непохож на человека. Грайс молчала, сжимая и разжимая ткань на его плечах. Ноар присвистнул. - Подожди-подожди, я чувствую драматизацию. Офицер, у нас здесь королева драмы, срочно выезжаем, пока она не утопила в своих слезах весь штат! Грайс подняла на него глаза, видела она Ноара с трудом, пелена слез делала его расплывчатым и блестящим, будто он был призраком, мимолетным видением. Ноар коснулся кончиком загрубевшего пальца ее носа, провел. Шершавое прикосновение вышло приятным. - Прекрати, дура. Кайстофер - самое правильное существо в мире. Выходя замуж за него, ты выходишь замуж за типичного республиканца. Приятного в этом мало, соглашусь, но, по крайней мере, он не то кровавое чудовище, каких восхваляют наши с тобой родственнички. - Правда? - с надеждой спросила Грайс. Ноар кивнул и криво улыбнулся ей. Грайс не стала думать, правда это или же ложь. Ей хотелось верить его словам. - А как ты живешь? - спросила она, закуривая следующую сигарету и утирая слезы. - Хорошо. - Что, она тоже не такая уж и плохая? - Она - лучше всех на свете, - задумчиво протянул Ноар. - У тебя Стокгольмский синдром. - В отличии от большинства моих знакомых она, по крайней мере, не трусливая дрянь. За это ее уже стоило бы уважать. Он чего-то недоговаривал, но Грайс считала неправильным бередить его раны. - Перед тобой теперь все двери открыты, кузина. Карьера, самореализация, деньги - никто не посмеет тебе отказать. Можешь даже начать грабить банки и, будь уверена, мы там, в полиции, не обратим внимания в худшем случае, а в лучшем будем тебе аплодировать. Никто не приносит тебя в жертву, твоя жизнь полна возможностей. Грайс молчала довольно долго, рассматривая ярко желтеющую в свете фонаря шкурку от банана, вокруг которой мелькали тени крыс. - А сколько раз тебе это говорили? - спросила она, наконец. Ноар болезненно скривился, как будто она его ударила. - Прости, - быстро добавила Грайс. - Возвращайся в зал, детка, это твой праздник, - усмехнулся он, подталкивая ее в спину. Ей было жаль, что он сказал ей все то же самое, что и остальные, но что еще они могли сделать? Броситься друг к другу и рыдать о том, что их обоих выбрали? Нужно было держать лицо, даже перед родными. Если Грайс и Ноар вынесли что-то из убеждений своей семьи, то не технику умерщвления свиней ритуальным оружием и не способы борьбы с теорией эволюции в школе, а эту болезненную необходимость не показывать никому, что они думают на самом деле о чем бы то ни было. Сегодня Грайс этот завет нарушила, а Ноар ему последовал, оттого она чувствовала себя расстроенной, униженной, будто она была перед ним голая, а он стоял, закутанный в свое летнее пальто и ухмылялся. В зале Кайстофер стоял, в руке у него был бокал шампанского, пузырьки лопались в свете хрустальной люстры. Грайс и Ноар неслышно прошмыгнули на свои места. Грайс успела поймать взгляд Олайви, спокойный и надменный, проникающий внутрь, будто Олайви прекрасно знала, о чем они говорили с кузеном. Ее длинные, красивые пальцы погладили обручальное кольцо Ноара, когда он сел рядом. Грайс заняла свое место рядом с Кайстофером. Он говорил: - Республиканская партия переживала не лучшие времена, и сейчас ей, как никогда, требуется новый курс, иной ориентир. Мы должны отрефлексировать события на Ближнем Востоке и принять, наконец, что любая война, какой бы справедливой и победоносной, она ни была - есть полный провал внешней политики. Любая война, уносящая человеческие жизни, унижает нашу страну, любая война превращает государство в убийцу своего народа. Республиканская партия должна вспомнить, что первейшая и самая главная наша цель - процветание эмериканского народа. У меня есть намерение напомнить об этом нашей чудесной стране, сохранить и удвоить величие, присущее нашим традиционным ценностям, таким как свобода, открытый рынок, позволяющий справедливо распределять доходы, защита семьи и детства. Мы должны понимать, что в нашей стране нет большего сокровища, чем люди, населяющие ее. Мы прекратим кровопролитие и докажем, что республиканская партия ценит не войну, но мир. Я заявляю о своем желании баллотироваться на должность президента Эмерики во благо этой страны, чья судьба неразделима для меня с моей собственной, а так же на благо партии, в идеалы которой я продолжаю верить. На пару секунд Грайс показалось, будто бы она видит его по телевизору. Кайстофер явно завершал довольно длинную речь, и у Грайс возникло ощущение, что она случайно наткнулась на его изображение, переключая каналы. Он говорил хорошо и красиво, его белые зубы блестели, а глаза были устремлены поверх голов всех присутствующих, вверх, будто к его собственным мыслям. Он улыбнулся и отпил шампанского. Гром аплодисментов разразился внезапно и поглотил все, не хлопала одна только Аймили, она вскинула бровь, а потом высунула кончик языка, демонстрируя скуку и отвращение своему симпатичному другу в хорошем костюме, аплодисменты которого так же вливались в общий поток. Грайс и сама с удивлением обнаружила себя хлопающей. Речь была красивая, складная. Кайстофер обращался к традиционным для каждого человека, ассоциирующего себя с правой партией, надеждам и чаяниям: свободному рынку и процветающему среднему классу, консервативным ценностным установкам и стабильности. Грайс считала себя республиканкой либертарианского толка. Она поддерживала невмешательство государства в экономику и снижение налогов, минимальное социальное обеспечение, однако считала недопустимым вмешательство в частную жизнь, такое, как запрет на аборты или дискриминация людей по признаку расы, пола или же сексуальной ориентации. Но больше всего Грайс не одобряла вмешательства в дела других государств ценой жизни собственных солдат. И сейчас Кайстофер, известный своими консервативными взглядами, вдруг обращался к той ее части, которая устала от войн и объявлений об очередных терактах на Ближнем Востоке, в которых погибли эмериканские военные. Кайстофер говорил о том, что можно быть республиканцем и не поддерживать войну. Республиканцы начали слишком много войн в последнее время, и людям хотелось верить, что партия способна еще на что-то, кроме кровопролития во славу западных ценностей. А Кайстофер говорил об этом, и говорил открыто. К полуночи гости стали расходиться. Дайлан громко объявил, что едет кутить в честь счастья своего младшего брата. Он подхватил на руки Маделин, и та со смехом вцепилась в него. Его щупальца обвились вокруг ее щиколоток. Аймили и ее друг пропали куда-то так незаметно, что даже не верилось, ведь Аймили с ее броской в данном кругу одеждой, весь вечер привлекала удивленные взгляды. Олайви и Ноар, к счастью, отправлялись домой. Однако, к сожалению, ехали они на своей машине. Грайс поняла, что ее снова ждет мучительно неловкая поездка, наполненная молчанием. Салон, удобный и просторный, на этот раз оказался теплым после летней ночи. Там будто всегда, абсолютно всегда, было хорошо, казалось, что салон угадывает желания человека, оказавшегося в нем сам по себе, без чьей-либо помощи. Кайстофер снова перестал улыбаться. За ужином он улыбался почти постоянно, его лицо выражало живой интерес к разговорам вокруг, но сейчас с него будто содрали все эмоции, он казался абсолютно, почти неприятно спокойным. Грайс сложила руки на коленях. Надо было что-нибудь, хоть что-нибудь сказать. Они не обменялись и пятью репликами за весь сегодняшний день, а ведь она теперь его жена. И как к нему обращаться? Мистер Кайстофер? Или просто по имени? Или «мой бог»? - Чудесная речь, - сказала она, голос показался ей хриплым, непослушным. - Так точно сказано о войне. Никогда не понимала, зачем начинать подобные войны. Грайс была чудо как довольна собой, она избежала обращения. Но ведь не могла она все время строить исключительно безличные предложения. Он ответил так спокойно, будто тема была лишена для него каких-либо волнительных нот. - Один из элементов неоконсерватизма, влиятельного крыла республиканской партии, это представления о том, что процветающее общество способствует собственной атомизации. Люди, которых не заботит ничего, кроме потребления и накопления, не имеющие идеологии и предоставленные сами себе, становятся лишь группой разрозненных индивидов. Эмерика, однако, исторически проповедует именно эти ценности, которые, достигнув своего апогея, приводят к полному распаду. Единственный способ этого не допустить - выдумать образ врага, который так или иначе угрожает безопасности и традиционным устоям Эмерики. Такой образ врага, будь это ближневосточная угроза или же коммунизм, объединит людей и заставит их работать сообща, возбудит в них интерес к жизни общества. Люди разделятся, будут спорить, и все же - их будет заботить то, что происходит вне их дома. Она замолчал, посмотрел в окно. Грайс думала, верит ли он в то, что говорил за ужином. Наверное, нет. Тон у него был абсолютно безразличный. - А во что веришь ты? - спросила Грайс. Кайстофер задумчиво, будто не совсем понял смысл вопроса, посмотрел на нее. - В себя, - сказал он. - И в Эмерику. Глава 2