– Ничего, – повторил Антони. – Мне ехать надо. Снова загорелся красный. Она нахмурилась. Ему вспомнилась ее рука, прохладные пальцы, в тот раз, когда она дотронулась до его щеки. – Антони, подожди минутку. Значит, она знает, как его зовут. Он дал газу. Скутер рванул с места с нарастающим надсадным воем. Дальше все понеслось со страшной скоростью, безвозвратно, бесповоротно. Антони вел мотоцикл как бог на душу положит, быстро – не то слово, чувствуя, как в руках у него отдается каждая неровность асфальта. Справа и слева в поле его зрения сливались в одну серую полосу фасады, он ощущал себя всего лишь движущейся точкой и в панике упивался этим ощущением. Он больше не думал, ему хватало самого движения, устремленного к крайней оконечности маршрута. Живот, грудь, руки, ноги стали частью его машины. Даже желания его изменились в пути. Падение казалось теперь ему иллюзией, авария – почти невозможной. Антони мчался вперед. К сожалению, «зона» находилась наверху реально крутого склона, поэтому скутер на подъеме начал сдавать и ревел тем громче, чем ниже становилась скорость. Чтобы отделаться от этого чувства постоянного скатывания вниз, Антони свернул к многоэтажкам, но тут его кураж заметно поубавился. Вскоре он увидел бетонную площадку у подножия многоэтажек с расписной каруселью и ободранными от жары деревьями. Под навесом маялись дурью несколько расслабленных подростков. Антони поставил ногу на землю, издали посмотрел на них. Все было спокойно, мотор скутера работал ровно, он медленно поехал дальше, почти касаясь подметками пыльной земли. Ребята с тяжелой головой полудремали в тени. Как раз утром Элиотт получил наконец два брикета марокканского гаша, супермелко нарезанного, но на курево сгодится. После нескольких голодных недель это было прямо как Рождество посреди лета. Вот почему они с десяти утра обкуривались в режиме нон-стоп и теперь все были тут, порядка десятка парней, развинченных и сплоченных. Элиотт сворачивал очередной косяк на всех, вот радость-то. – Это еще что такое? Себ первым вышел вперед посмотреть на прикольного чувачка, подвалившего на скутере. Правда, дальше падавшей от навеса тени он не двинулся. Тот медленно приближался. Себ хотел облизнуть губы. Рот был картонный. Прищурив глаза до размера узких щелочек, он повторил свой вопрос: – Эй… Это что еще за сукин сын… – Твоя мать… – Нет, серьезно. Постепенно компания была вынуждена признать, что эта фигура оказалась здесь не случайно. Это было очевидно. – Хасин. – Чего? – Да тут чувак… Иди посмотри. – Что за чувак? Скутер приближался. Хасин встал. Из-за солнца невозможно было понять, кто на нем сидит. В любом случае, этот чувак был без шлема и какой-то маленький. Вернее коренастый. Хасин был в расслабленном состоянии и настроен дружелюбно. Ему хотелось домой – выпить колы и засесть перед теликом. Так здорово, что прибыл товар. При одной мысли об этом на сердце стало еще чуточку легче. Тем временем глаза у него попривыкли к яркому свету, заливавшему площадку. Силуэт на скутере обозначился четче. Проявилось лицо. Блин. – Да кто это такой, мать его? – проговорил Элиотт. – Псих какой-то, серьезно. Посмотри на него. Точно псих. Хасин спустился с площадки и пошел прямиком на Антони. Между ними оставалось всего несколько метров. Парням стало невмоготу. Посыпались ругательства на трех языках. Некоторые по собственной инициативе собрались было тоже выйти из-под навеса. – Ты посмел сюда приехать, – ровным голосом сказал Хасин. Антони спустил с плеча лямку рюкзака, открыл его и запустил туда руку. – Ооооо! – раздался чей-то голос. Рука Антони появилась вновь, но теперь в ней был MAC 50. Все ребята отпрянули обратно под навес. – Да кто же это, блин? – заорал Элиотт, вдруг почувствовавший, что для него – с его-то креслом – это может плохо кончиться. Антони держал пистолет прямо перед собой, закрыв левый глаз. – Кончай дурить, – как можно спокойнее сказал Хасин. Солнце светило ему прямо в лицо, но он прекрасно видел квадратную голову Антони, его сжатый кулак, дуло пистолета. Дома вокруг них наблюдали сцену с изящной отстраненностью. Хасину было страшно, а страх, как известно, плохой советчик. Вот и теперь он нашептывал ему умолять о пощаде или бежать. Но с самого детства он по личному опыту знал, что в мире, где он живет, трусость стоит гораздо дороже, чем боль. Убегая от опасности, уворачиваясь от кулака, ты приговариваешь себя к жалкой доле вечной жертвы. Лучше рискнуть, полезть на рожон, даже если потом придется об этом пожалеть. Этот урок, повторенный сотни раз, и сейчас удерживал Хасина под дулом направленного на него пистолета. Антони взвел курок и почувствовал, как спусковой крючок под его пальцем обретает чуть ли не сексуальную чувствительность. Он был по-прежнему спокоен, мотор скутера слабо вибрировал под его ягодицами. Кто-то закричал из окна. Стреляя с такого расстояния, он точно не промажет. Достаточно только чуть-чуть нажать пальцем. Последует негромкий звук и выброс восьмиграммовой металлической колючки, которой не понадобится и двух десятых секунды, чтобы вонзиться в череп Хасина. Начиная с входного отверстия диаметром около десяти миллиметров пуля сожжет значительную часть желеобразных тканей, позволявших Хасину дышать, есть биг-маки и влюбляться. В конце же своего пути пуля вылетит из башки обратно на свет божий, фактически в нетронутом виде, оставив позади себя зияющую красную дыру неопределенной формы и хруст костей и плоти. Такая вот анатомическо-механическая цепочка связывала на данный момент обоих ребят, определяя характер их взаимоотношений. И пускай они не в состоянии были сформулировать ее с такой же точностью, оба прекрасно понимали ее суть. Антони вздохнул. Сейчас он сделает это, он должен – ради отца. Капля пота скатилась у него по шее. Вот, сейчас. И тут скутер заглох. Удивительно, но эта незначительная перемена в мизансцене вдруг сделала его поступок невообразимым. Антони почувствовал, как слабеет рука с пистолетом. Он взмок с головы до ног. Но он не мог этого так оставить. Хасин все так же стоял перед ним, пылая от стыда, но ссаться со страха не собирался. Антони не нашел ничего лучшего, как плюнуть ему в лицо. Чтобы уехать, ему нужно было пустить в ход отвертку и на какое-то время на глазах у всех снова стать «юным техником». Момент был тяжелый. Хасин стоял, не смея утереться. Нос и губы у него были в слюне. Наконец Антони пустился наутек. Под навесом никто не шелохнулся. Такое не прощается. Часть II. 1994 You Could Be Mine[16] 1 Антони нашел Соню в кладовке. Ему бы раньше догадаться, что она именно там, хуже места, чтобы спрятаться, было не найти. Вставив в уши наушники и разглядывая свои обкусанные ногти, она слушала рок, полностью отгородившись от внешнего мира. Она даже не слышала, как он вошел. – Ты чем занимаешься? Я уже полчаса тебя ищу. Она не реагировала, и он пощелкал у нее под носом пальцами. – Эй, я с тобой разговариваю… Она соблаговолила поднять глаза. И так не бог весть как выглядит, а тут видок прямо ужасный: глаза красные, в черных кругах, ни капли макияжа. – Ну, что с тобой такое? – Ничего. – Сирил достает? – Нет. Соне было четырнадцать лет, поэтому она не могла быть ни вожатой в детских летних лагерях, ни смотрителем в бассейне, у нее не было ни аттестата о среднем образовании, ни водительских прав, ни нужного возраста, чтобы просто пойти вкалывать. Другими словами, она мало на что годилась, и делать ей тут было абсолютно нечего. Это ее отец настоял, чтобы ей нашли работу. Он был финансовым директором в ассоциации, управлявшей акваклубом, и Сирил, управляющий, не смог поступить иначе. Так что она была на подхвате – то помоет посуду в баре, то сходит куда-нибудь с поручением, – но большей частью она слонялась по пляжу в убийственном настроении, без конца слушая всякую хрень типа Барбары или «Depeche Mode» – самое то для подъема духа. Последний учебный год оказался для нее не из лучших: трудности с математикой плюс сердечные драмы, да не одна. Родители были очень обеспокоены, особенно из-за математики. Антони нравилась эта девчонка. Умная, прикольная, да и внешне супер, несмотря на все усилия: стальные глаза, рот такой пухлый, да и потрепаться с ней можно. Только вот последние два-три дня она была сама не своя, пряталась по углам, будто ждала, что все само пройдет, бледнющая, осунувшаяся – смотреть страшно. – Парень, что ли? Да? Она помотала головой. А что же еще? Больше всего Антони боялся, что она втюрится в Сирила, управляющего. Полный идиот, но выглядит что надо, вполне способен задурить пацанке голову своей благородной сединой и крутыми часами. Из тех старых извращенцев, что набрасываются на малолеток, чтобы скрасить раннее облысение. От этой мысли у Антони руки опускались. Блин, ей же всего четырнадцать. – Ладно, пошли. Не сиди тут. Сегодня будет полно народу. Он протянул ей руку, и она поплелась за ним в бар. Звук в плеере она все же убавила, и на том спасибо. – Что будешь пить? – Ничего. – Слушай, кончай ломать комедию. Ты же не будешь вены себе резать, так что кончай. Девушка пожала плечами. Эта и вены вскроет, если захочет. Антони взял из холодильника «Швепс», налил ей стакан, а сам глотнул прямо из бутылки. Она была уже какое-то время открыта, газа оставалось мало. Ну, хоть холодная – и то ладно. С самого утра Антони только и делал, что бегал. День был душный. Сплошная тяжесть, застой, небо низкое, редкие дуновения приносили с собой только запах тины, суккулентов или бензина. – Слушай, ты сегодня не строй тут козью морду. Сирил и так на ушах из-за вечерней «фиесты». Похоже, он собирается тут устроить настоящее шоу. Соня уставилась, не мигая, на висевшую над кофемашиной табличку «Лицензия IV»[17]. По лицу ее пробежала судорога. Может, улыбка? Но нет, глаза наполнились слезами. Антони вдруг стало ее жалко. Он попытался найти выход. – Слушай, иди-ка ты спрячься в какое-нибудь бунгало. Там тебя никто искать не будет. Потом, немного помолчав, спросил: – Влюбилась, что ли? Лицо девушки резко изменилось. Вопрос так ее возмутил, что она забыла, насколько несчастна.