— Ты всегда был слеп. Ты живёшь в мире белых людей и не понимаешь, что невидимые сущности приходят не по твоему желанию, а по своему. Ты разглядел то, что не мог не увидеть… Ты знаешь теперь, что сила моего отца поднялась наперекор Небу. Он окончательно вышел из своего русла… Он пройдёт через испытание Сеятелей, но не выдержит обыкновенной страсти… — Мы должны уехать! — воскликнул Молчун на английском языке так громко, что все женщины вокруг оглянулись на него, но не поняли смысла слов. — Мы должны уехать немедленно, — повторил он шёпотом по-английски. — Я уеду с тобой, но теперь я не представляю, что произойдёт. Отец не желает идти уготовленной ему дорогой, и это означает беду. Но я уеду с тобой, — едва слышно ответила Лесное Лекарство на родном диалекте. — Как это ты меня поняла? — спохватился вдруг Молчун и увидел подошедшего Джона Брауна. — Вы так славно беседуете, не понимая друг друга, — сказал Джон с улыбкой на лице. — Разве она понимает английский… то есть американский? — Нет, потому у меня и челюсть отвалилась, — растерялся Марсель. — Сейчас вы должны оставить это место, потому что племя приступает к важному делу, которого вам, чужеземцам, не понять, — взмахнула руками Лесное Лекарство, отгоняя белых людей. В течение двух дней индейцы расчищали луговину, собирали хворост и складывали его в кучи в четырёх точках, как бы очерчивая ими углы квадрата на поляне. Под вечер второго дня возле собранного топлива собрались шаманы и развели огонь. Под беспрестанные удары барабанов дикари принялись растаскивать горящие головни по полю, то и дело переворачивая их, чтобы древесина сгорела дотла. После этого пепел был тщательно перемешан с взрыхлённой землёй. — Я слышал, что в давние времена они устраивали состязание между семейными парами, соревнуясь в прыткости, — сказал Марсель Джону, — кто первый приносил к намеченному костру символическую связку хвороста, тот получал подарки. Но тут была одна особенность. Как мужчина, так и женщина должны были пользоваться славой верного семьянина. Постепенно это состязание сошло на нет, так как распутство среди Абсароков дошло до беспредела. Индейцы знают, что не имеют права лгать перед лицом Великого Духа, поэтому, чтобы не выставлять себя в дурном свете, просто отказались от этого этапа праздника…[12] Люди стали расходиться, продолжая голосить песни, но десятка два человек приступили к установлению большого шатра, сложенного из покрышек пятнадцати палаток. На рассвете перед столпившимися в шатре соплеменниками предстал Сидящий Волк в окружении старых Сеятелей Табака. Его лицо было покрыто белой краской, а глаза обведены чёрными кругами. Ноги индейца от самых бёдер и до пальцев ног тоже были выкрашены в белое. На голове, на шее и на запястьях висели сплетённые из шалфея венки. Под оглушительный свист костяных свистков и шум трещоток, шаманы обошли Волка по кругу, затем выстроились перед ним, потрясая каждый своими связками священных предметов. У каждого из них висела на поясе одна или пара сумок, сделанных из каких-нибудь животных и полностью воспроизводивших их формы, из-за чего казалось, что в расшитые пёстрыми узорами одежды вгрызлись зверьки. Один из стариков выступил вперёд и запел тяжёлым хриплым басом. — Этот дед будет передавать Волку свою волшебную силу, — пояснил Молчун Джону. — Зачем её передавать? — Вороны верят, что с Силой может общаться лишь ограниченный круг людей, поэтому нового Сеятеля Табака могут принять в шаманское общество только в том случае, если кто-то из стариков согласится отдать свою силу и покинуть Палатку Сеятелей… Это величайшая честь… Тем временем седовласый индеец, шагнувший к Сидящему Волку, поднял к своему морщинистому лицу древний костяной нож, рукоятка которого представляла собой большую орлиную ногу со скрюченными когтистыми пальцами. Едва старик занёс нож, заколотили все барабаны, собранные под навесом шатра, воздух затрясся от грохота. Шаман вложил свободной рукой табачный лист в рот Сидящему Волку и потряс ножом перед его глазами. Костлявыми коричневыми пальцами старик размял грудные мышцы Волка и несколько раз подряд ударил по ним орлиными когтями, которые с удивительной лёгкостью разорвали кожу и пустили алую кровь. Брызги упали на белые ноги и расплылись крупными пятнами. Лицо Сидящего Волка напряглось, и это было видно даже под толстым слоем белой краски. Шаман ударил сильнее, и орлиные когти вонзились в плоть посвящаемого так глубоко, что нож остался висеть на груди. Сеятели Табака запели хором. Сидящий Волк громко затянул свою песню. — Сколько же его будут терзать подобным образом? — выдохнул Джон Браун, морщась. — Сейчас, я думаю, резать начнут или жечь, — ответил Марсель. И действительно, шаман сделал глубокие надрезы вокруг каждого соска Сидящего Волка и принялся приплясывать, обходя свою жертву со всех сторон. То и дело его длинная худая рука оттягивала где-нибудь кожу на теле Волка, и другая мгновенно отсекала страшным ножом маленький кусочек. Каждый окровавленный клочок старик передавал второму шаману, и тот прятал их в белый кожаный мешочек. В следующее мгновение барабаны застучали с особым неистовством, и всех зрителей словно толкнуло, и они отступили, поддавшись невидимой силе. Толпа закачалась, и скрыла от Джона и Молчуна происходившее в центре шатра. Голоса певцов сделались пронзительнее, звуки свистков, трещоток и барабанов превратили воздух в шквал какофонии. Джон почувствовал, что его начала охватывать паника. Мир стал похож на ужас, вырвавшийся из кошмарного сна. Окровавленного человека не было видно, но его присутствие и его боль ощущались во всём безумном поведении возбуждённой до предела толпы дикарей. И вдруг наступила тишина. Всеобщее дыхание на миг затаилось и вновь зазвучало, как гудящий в каминной трубе ветер. Задыхаясь от волнения, Джон приподнялся на носках и вытянул шею. Сидящий Волк, этот таинственный человек, отдавший себя на растерзание во имя чего-то неясного, лежал на спине в луже крови. Над ним в полном молчании согнулись четыре Сеятеля и обмахивали его дымящимися косичками душистой травы. На грудь лежавшему складывались всевозможные мешочки и связки непонятных Джону предметов. Тихим голосом Сидящий Волк подозвал стоявшую неподалёку дочь, и Лесное Лекарство подбежала к нему. Он что-то сказал ей, и она выпрямилась во весь рост. — Сидящий Волк объявляет, что раздаёт всё своё имущество своему народу. Любой из вас может войти в нашу палатку и забрать оттуда все мужские вещи, равно как весь наш табун, кроме принадлежащих мне лошадей. Отныне у Сидящего Волка не остаётся ничего. Он полностью принадлежит Великому Духу… Три долгих дня не прекращались исступлённые восторги Вороньего Племени, оглушая окрестности барабанным боем и пронзительным свистом. Сеятели посадили на удобренном поле табак. Танцоры исполнили ритуальные пляски. Отзвучали священные песни. Бесконечные кушанья, приносимые в шатёр, были съедены. Джону Брауну казалось, что его голова отяжелела от постоянно сменявшихся впечатлений. И в буйстве праздника он забыл о том, что потрясло его больше всего — он забыл о Лесном Лекарстве. Теперь перед ним внезапно возник Молчун, одетый для дороги, и сказал напористо: — Пора ехать! — Что случилось? Куда спешить? — Джон принялся протирать глаза. — Нам надо немедленно уезжать… Я увожу отсюда женщину… Лесное Лекарство! — Что? — Сон как рукой сбросило с англичанина. — Та индеанка? Красавица? Ты похищаешь её? Как же так? Что они, дикари, с нами сотворят, если настигнут? — Меньше спрашивай, сейчас время не разговоров, но быстрых шагов… Утро стояло тихое и сонное. Туман обступил стойбище со всех сторон. Никто не обратил внимания на то, как три всадника и две навьюченные лошади лёгкой рысью выехали из деревни. Вечером того же дня Лесное Лекарство подобралась к Молчуну и сказала: — Твой белый друг не из этой жизни. Он погибнет. — Не понимаю тебя. — Я не вижу его в моей жизни. Вижу тебя, вижу Сидящего Волка, вижу многих других. Они связаны со мной. Но не вижу его. Нет его следов. Каждый человек может идти туда, куда ему дозволено Творцом. Но если он приходит в неположенное место, рука Великого Духа останавливает его. Я не вижу, чтобы твоему белому другу полагалось быть в стране Абсароков. Он ошибся. Он забрёл не туда. Ему нужно немедленно уходить отсюда… После отъезда из стойбища Джон сделался напряжённым, его говорливость исчезла, он замкнулся в себе. Марсель Дюпон то и дело перехватывал его тоскливые взгляды, устремлённые на Лесное Лекарство. И эти взгляды бередили его собственную страсть. Не проходило ночи, чтобы он не подминал под себя Лесное Лекарство и не впивался в неё пламенеющим членом, в то время как смущённый англичанин старался отвести глаза. Будь она одной из прежних жён, Молчун с щедростью, принятой у дикарей, уступил бы её Джону на несколько ночей. Но Лесное Лекарство целиком завладела его существом, и при мысли о ней он испытывал хищную звериную жадность. Как-то вечером Джон Браун немного приотстал от Молчуна и Лесного Лекарства. В это время из тёмного бора справа появилось с десяток обнажённых всадников. Атака была совершенно внезапной и на редкость безмолвной. Дикари промчались мимо белого человека, растерянно поднявшего руки над головой и что-то закричавшего, и первые двое из них пустили стрелы. Остальные вдруг завыли по-волчьи и поочерёдно стукнули Джона по плечам и голове древками копий. После этого они как-то сразу смолкли и ускакали в опускавшиеся сумерки. Вцепившись пальцами в рубашку, прибитую стрелами к взмокшей груди, англичанин тихонько постанывал, пока к нему спешили Молчун и Лесное Лекарство. — Какая-то совершенно нелепая и бессмысленная смерть, — пробормотал он и боком съехал с седла. Его голова ударилась о землю, неуклюже подпрыгнула, и всё тело вдруг задрожало. Молчун спрыгнул с коня на скаку и едва не упал подле распростёртого Джона. — Пока не поздно… Марсель… помнишь, я обещал открыть тебе маленький секрет об американском языке? Траппер растерянно кивнул. — Так вот, нет никакого американского… это… тот же самый английский… Лицо раненого обильно покрылось каплями пота. Молчун тряхнул косматой головой, отгоняя вившуюся мошкару, и склонился над окровавленным англичанином. Джон мелко трясся. Две стрелы торчали прямо из-под сердца, никакой надежды, разумеется, не могло быть. Удивляло, как вообще Джон Браун, этот щупленький человек с подслеповатыми глазами, не скончался сразу от такого ранения. — Молчун, — прошептал Джон, пуская кровь между губами, — попроси её поцеловать меня… Я никогда прежде… не знал… таких… Траппер вздрогнул и быстро посмотрел на Лесное Лекарство. Она сидела неподвижно и смотрела в пространство перед собой, беззвучно шевеля губами. Казалось, что из глаз её плыли струи какого-то мутного света. Марсель дотронулся до её платья и показал рукой на умирающего. — Он хочет, чтобы ты прижалась к нему ртом… простилась так… — Губами к губам? — уточнила она. — Да. Она быстро поднялась, шагнула к Джону, встала возле него на колени и обеими руками взяла его голову. Низко склонившись над ним, она приблизила свои глаза к его и затаилась. Джон облегчённо вздохнул и прекратил дрожать. Лесное Лекарство приоткрыла губы и прильнула к испачканному кровью рту белого человека, и Марселю почудилось, что женщина сделала несколько глотков. В тот же миг почувствовалось дуновение ветра, и воздух наполнился невнятным ропотом. Молчун решил, что он провалился в сон, видя, как закачалась трава, задышали разом кроны деревьев вокруг. Призрачные губы припали к устам Молчуна, и он ощутил явный вкус крови во рту, будто не Лесное Лекарство, а он сам пил бегущую изо рта Джона Брауна кровь. Дыхание англичанина остановилось. Индеанка отодвинулась от него. Уверенным движением она свела челюсти мертвеца вместе, закрыв ему рот, и, зачерпнув липкой ладонью горсть пыли и размяв её пальцами до состояния кашицы, положила руку поверх посиневших губ. На давно не бритом лице Джона Брауна остался отпечаток ладони, закрывающей его рот. — Видишь, — произнесла женщина, — нас никто не тронул. Этот отряд был для твоего друга. Нас Черноногие просто не увидели… Внезапно всё отступило от Молчуна, как если бы сама жизнь затмилась. Он качнулся, хватаясь руками за воздух, ища опоры, и рухнул на землю. Лесное Лекарство села возле него, и он ощутил внезапную волну страсти, поднявшуюся густой пеной, словно много лет уже не любил женщин. Настоящий ураган ворвался в него. Молчун рывком привлёк к себе Лесное Лекарство и повалил рядом с собой. Звуки окружающего мира сделались совсем глухими, почти неуловимыми, только дыхание женщины пульсировало в ушах. Молчуну казалось, что налетевшая жажда любви предназначалась специально для того, чтобы заполнить опустошённое сердце. Его ничуть не смущало, что в двух шагах лежал труп с двумя стрелами в груди. Непреодолимая сила толкала его в детородную плоть, пронизывала острыми лучами огня и насыщала жизненной силой каждую клеточку его тела. * * * Сидящий Волк окончательно пришёл в себя лишь через пару дней после окончания праздника Табака. Расставшись с родным кровом и поселившись в палатке Сеятелей, он не сразу узнал о том, что его дочь уехала с белыми гостями. — Лесное Лекарство скрылась с Большим Крылом? — Он ещё слабо понимал, что произошло. — Да. Большое Крыло поднёс твоим родственникам хорошие подарки… Индеец отвернулся, стараясь не смотреть на говорившего, и направил взор внутрь себя. Мало-помалу к нему стала приходить ясность мысли, затем она сменилась страшным волнением, заклокотало чувство горькой обиды, всплеснулась яростная ненависть, закипела жажда мщения. Мужчина резко обернулся, посмотрел в полумрак палатки и вдруг услышал крик, донёсшийся до него из глубины сердца. Это был женский голос, показавшийся ему безумным и продолжительным, как волчий плач. Индеец вскочил, поражённый этим криком, и сделал несколько шагов по жилищу, смутно видя под ногами раскрашенные бизоньи черепа и разложенные вокруг очага связки трав. Наконец, решившись, он вышел наружу. — Я должен быть таким, каков я есть… Если Небо дало мне эту страсть, значит, я должен следовать этому зову, пусть даже он не понятен мне… — Сидящий Волк шагал между палатками, ни на кого не обращая внимания. Он был совершенно наг, и длинные распущенные волосы делали его облик жутким, колышась и открывая иногда страшные кровавые язвы на его груди и на руках. — Кто может остановить меня, когда я пожелаю войны? Кто может удержать меня, когда я захочу мести? Внезапно Сидящий Волк остановился. Мир закачался перед его глазами. Решившись на привычный для рядовых индейцев шаг, он превращал себя в человека, не сумевшего устоять на добровольно выбранном месте. Сидящий Волк принадлежал теперь к обществу святых мужей и не мог позволить себе никаких личных чувств. Он упал на землю, бросая на себя пыль, и застонал. Он должен был что-то придумать. Он не желал размышлять над тем, что будет делать с Лесным Лекарством, когда она вернётся в племя, он вообще не желал думать о будущем. Ему срочно нужно было охладить вспыхнувший огонь ревности, загасить его сейчас же… Он поднялся, словно придя в себя из транса, и заговорил: — Бледнолицые построили уже несколько деревянных крепостей на реке. Я не имею ничего против белых людей, потому что они не причиняют нам зла. Но у них много хороших вещей, которые достаются нашим врагам. Посмотрите, как охотно белые люди торгуют с Черноногими. К устью Лосиной Реки Черноногие приходят всей нацией. Они скупают в форте ножи, топоры, ружья и порох, а затем идут с этим оружием против нас. Черноногие угоняют наши табуны и продают их в форте! Мы живём гораздо дальше от деревянных домов Бледнолицых и не успеваем приобрести у них ничего. Белым людям всё равно, куда направляются отряды, проезжающие мимо их крепости. Но эти отряды едут воевать против нас, а белые ссужают их ружьями. Мы должны отправиться в поход всем племенем, как поступали прежде, когда нам грозила опасность. Мы захватим крепость и возьмём то, что нам нужно. Мы не станем убивать Бледнолицых, потому что они не причиняют нам вреда, но мы отнимем у них ценные товары. Тогда у нас тоже будут ружья и порох, и Черноногие не смогут кичиться своей силой… В течение трёх дней Сидящий Волк с мрачным лицом ходил по деревне, заглядывая во все палатки поочерёдно и будоража соплеменников своими словами, и в конце концов дикари решились на поход. К тому моменту Маленький Белый Медведь привёл из разведки небольшой отряд и сообщил, что не обнаружил никаких следов Черноногих, что было вполне закономерно, так как враждебное племя перемещалось в это время года в сторону торговых постов Компании Гудзонова Залива, обустроившихся на притоках реки Саскатчеван. Абсароки сумели провести близ форта Юнион несколько дней, оставаясь незамеченными, следя за поведением Бледнолицых и выясняя, как охранялись лошади, как люди ходили за водой и тому подобные детали.