Идея отнюдь не пришлась мне по душе, но я моментально сообразил, что смогу наврать с три короба или даже нарушить соглашение и не приходить вовсе; к тому же другой возможности раздобыть деньги у меня не имелось. – Конечно, мистер Эдис. Без проблем. Он вручил мне купюру. – Вы славный мальчик, – произнес он. – Потратьте на вашу подружку эти деньги и взамен получите все удовольствия, что она может предоставить. Когда дойдет до самого главного, вспомните обо мне. Впрочем, понимаю, это вы вряд ли сделаете. Что касается недостающих пяти фунтов, то я решил, что возьму их из суммы, выданной мне на дорожные расходы; я сознавал, что неделю-другую мне придется отказывать себе во всем и, возможно, немного помухлевать с кассовыми книгами – этим мы все время от времени занимались. Надо сказать, в ту юношескую пору моей жизни разговоры о деньгах были мне ненавистны. Я ненавидел эти разговоры даже сильнее, чем работу, дающую возможность деньги получить. Мадонна отнюдь не казалась мне продажной женщиной; если бы я считал ее таковой, я бы себя презирал. Судя по тому, как она держалась, она тоже не воспринимала меня как источник доходов. Как именно она меня воспринимала, я не мог себе представить и потому пытался не думать об этом вовсе… Меблированные комнаты, рекомендованные дядей Элайасом, не относились к числу заведений, где посетителям достаточно позвонить в дверной колокольчик, чтобы их впустил швейцар. Для того чтобы проникнуть туда, не будучи постояльцем, следовало приложить немало усилий; оказавшись внутри, приходилось затратить еще больше усилий, чтобы найти нужного вам человека. Именно поэтому я счел за благо встретить Мадонну и с половины десятого принялся прогуливаться по улице взад-вперед. Не перед самым домом, где располагались меблирашки – это могло вызвать ненужные вопросы и осложнения, – а в некотором отдалении. Шагая туда-сюда, я выглядывал ее во все глаза и напрягал уши, пытаясь услышать цоканье легких каблучков по асфальту. Сумерки сгущались, но еще не окончательно стемнело. Прохожих на улице было мало – отчасти потому, что шел мелкий дождь, который не редкость в Мидленде; легкая морось, которую вы едва замечаете, но которая тем не менее способна промочить вас насквозь. Если бы не этот дождь, я наверняка вышел бы из дома еще раньше. Полагаю, излишне упоминать о том, что весь день я метался, как кот на раскаленной крыше. В промежутке между визитами в магазины я уселся на скамейку и под начинающимся дождем впихнул в себя кусок злополучного пирога. Где-то в половине шестого я выпил чашку чая с рогаликом в кафе, в котором был вчера вечером. Ни есть, ни пить совершенно не хотелось. Но я понимал: учитывая то, что мне предстоит, подкрепиться необходимо. Впрочем, надо признать, я даже отдаленно не представлял, что именно мне предстоит. Когда доходит до первого опыта, он всегда непредсказуем, вне зависимости от того, мало или много вам рассказывали желающие просветить ваше невежество. Я изводился бы от волнения, ожидая любую женщину, не говоря уже о моей обожаемой Мадонне. И вот она появилась, точно в назначенное время или даже чуточку раньше. Одета она была так же, как нынешним утром. Чрезмерно старомодная одежда, которая к тому же была ей велика; ни зонтика, ни плаща, ни шляпы у нее не имелось. – Вы промокнете насквозь, – пробормотал я. Она не ответила. Но, как мне показалось, взгляд ее говорил о том, что она рада меня видеть. Если она и напудрилась своей жуткой зеленой пудрой, ее без остатка смыл дождь. Я думал, она принесет что-нибудь с собой, но в руках у нее не оказалось даже дамской сумочки. – Входите, – сказал я. Постояльцам меблированных комнат выдавался ключ от входных дверей (взамен они должны были оставить залог), и, слава богу, мы пересекли холл, никого не встретив. Хотя моя комната находилась на самом верхнем этаже, мы не только ни с кем не столкнулись на лестнице, но даже не слышали звука удаляющихся шагов. Оказавшись в комнате, она опустилась на кровать и бросила выразительный взгляд на дверь. Вспомнив утренний разговор, я поспешно повернул ключ в замке. Кстати, я сделал бы это в любом случае. В заведениях подобного рода у постояльцев входит в привычку всегда запирать дверь на ключ. Свет я не стал включать. Комната была слишком убогой, и мне не хотелось, чтобы Мадонна разглядывала ее при ярком освещении. – Вы наверняка промокли насквозь, – сказал я. Путь от ярмарки до меблированных комнат был недалек, но, как я уже сказал, эта мелкая морось обладает способностью мгновенно пропитывать влагой все и вся. Мадонна встала и сняла свой черный мешковатый жакет. Я взял его у нее из рук и повесил на ручку двери. Не то чтобы с жакета капало, но он действительно промок, и, когда она встала, я заметил влажное пятно на покрывале. Она по-прежнему не произносила ни слова. По всей вероятности, у нее не было ни малейшего желания разговаривать. Ее белая блузка тоже промокла. Я заметил это, несмотря на царивший в комнате сумрак. На плечах ткань потемнела и прилипла к телу на одном плече сильнее, на другом меньше. Теперь, когда она сняла жакет, блузка выглядела еще более просторной и бесформенной, чем прежде. К тому же рукава у нее были слишком длинны и теперь, без жакета, наполовину закрывали ладони девушки. Мысленно я представил женщину, которой эта блузка подходила бы по размеру, – высокую и полную, совершенно не в моем вкусе. – Вам лучше это снять, – с усилием выдавил я из себя. Полагаю, что природное чутье непременно приходит на помощь даже новичкам, и ему лишь нужно дать возможность проявиться. Мадонна дала мне такую возможность, по крайней мере, я чувствовал, что это так. Благодаря ей я провел несколько невыразимо сладостных минут; прежде я и представить себе не мог, что в жизни бывают подобные минуты. По-прежнему не говоря ни слова, она сняла блузку и повесила ее на спинку единственного в комнате стула. Еще в кафе я разглядел, что под блузкой у нее надето что-то черное, но лишь сейчас понял – это то самое облегающее блестящее платье, которое было на ней во время шоу, платье, которое делало ее похожей на француженку. Мадонна сняла юбку, и я положил ее на сиденье стула. Теперь девушка стояла передо мной в своем черном открытом платье, в туфлях на высоченных каблуках. Выглядела она так, словно ей предстояло выйти на сцену, но именно это меня разочаровало. Она стояла, готовая выполнять мои желания. Я заметил, что платье тоже промокло, по крайней мере местами, но предложить ей снять его у меня не хватило смелости. Наконец Мадонна открыла рот. – С чего ты хочешь начать? – спросила она. Голос ее был так прекрасен, вопрос, который она задала, – так искусителен, что внутренние мои тормоза мгновенно сдали и я сжал ее в объятиях. Никогда прежде я не обнимал женщину, так что можете себе представить, что́ я в этот момент испытал. Она никак не откликнулась на мои прикосновения, и я решил, что сделал что-то не так. Учитывая мою абсолютную неопытность, в этом не было ничего удивительного. Но помимо моих действий, не так пошло еще кое-что. Как я уже сказал, я впервые держал в объятиях полуобнаженную женщину, хотя сам был полностью одет. Так вот, коснувшись ее тела, я внезапно ощутил разочарование. Это было настоящим шоком, тяжелым шоком, неизбежным всякий раз, когда фантазии уступают место реальности. Внезапно все происходящее стало напоминать дурной сон. Разжав руки, я отступил на шаг и пробормотал: – Простите. Она улыбнулась своей ласковой улыбкой. – Как тебе будет угодно. Она держалась очень мило, но все мои чувства к ней внезапно улетучились. Вы сами знаете, порой сущий пустяк способен остудить пыл нашего желания, впрочем, если подобное происходит, значит, это не такой уж пустяк. Не исключено, столь резкое охлаждение было следствием моей абсолютной неподготовленности. Вы уже поняли, по части отношений с женщинами я был до крайности отсталым молодым человеком, и, возможно, причина, по которой все внезапно разладилось, заключалась именно в этом. А может, все дело было в фокусах с мечами, которые она показывала. У ее организма имелась какая-то странная особенность, а может, тот тип в синем свитере ее гипнотизировал или что-то в этом роде. – Скажи мне, чего ты хочешь, – шепнула она, потупившись и глядя на потертый ковер на полу. Нельзя быть таким дураком, сказал я себе. Нельзя столь откровенно выказывать свою неопытность. – Сними платье, оно мокрое, – произнес я. – Забирайся в кровать, согрейся. Она беспрекословно выполнила распоряжение – выскользнула из своей блестящей чешуи, сбросила сексуальные туфли, стянула чулки в сеточку. Передо мной стояла моя первая женщина, но в комнате было так темно, что я практически ее не видел. Мысль о том, чтобы заниматься любовью при свете тусклой лампочки, внушала мне отвращение; электричество сделало бы мою жалкую каморку еще более жалкой. Мадонна послушно забралась в постель, и я тут же присоединился к ней. Да, она была очень послушна, она делала в точности то, что я говорил, как и обещал мужчина в синем свитере. Однако я по-прежнему ощущал разочарование. Тело ее казалось мне недостаточно привлекательным, оно было слишком бледным – пожалуй, здесь можно будет употребить даже слово «дряблым» – и уж точно не походило на соблазнительные женские тела, которые я рисовал в своих фантазиях. Тем не менее она предоставляла мне возможность первого опыта, возможность, которую я так ждал. Одно я могу сказать точно: с первой до последней минуты девушка не произнесла ни одного лишнего слова. Впоследствии мне пришлось узнать, что так бывает далеко не всегда. Но все шло совершенно не так, как надо. Например, мы почему-то пропустили прелюдию, состоящую из ласк и поцелуев. Я был до краев полон романтических бредней, однако сознавал, что Мадонна, несмотря на ее пленительную улыбку, мягкий голос и все те милые слова, которые она говорила, вряд ли сможет действовать в романтическом ключе. Она была слишком доступна и не затрагивала лучших струн моей души. Впечатление было такое, словно я просто получаю новую информацию, несомненно важную, но при этом ничуть не затрагивающую мои эмоции. Такое в жизни случается нередко, но, согласитесь, ужасно, когда подобное равнодушие возникает в ситуации, о которой идет речь. Тем более, ведь совсем недавно чувства переполняли меня до краев. – Давай просыпайся! – сердито буркнул я. Это было несправедливо – девушка вовсе не казалась сонной. Но, повторяю, я был разочарован, и разочарование мое казалось тем более горьким, что я не мог понять его причину. Я чувствовал лишь – все, что наполняет мою жизнь, поставлено под угрозу. Мадонна негромко застонала. Отбросив смятые простыни, я придвинулся к ней. Она распласталась рядом, вся серая – или же казавшаяся таковой в тусклом вечернем свете. Даже волосы ее были бесцветными, точнее практически невидимыми. Тут я сделал то, что, полагаю, оказалось серьезной ошибкой. Крепко сжал обеими руками ее левое запястье и попытался подтащить ее поближе, так, чтобы тела наши тесно соприкасались. Я собирался покрыть ей поцелуями шею и грудь – если она, конечно, достаточно меня распалит. Каковыми бы ни были мои намерения, я причинил ей боль, а делать этого не следовало. Разумеется, ничего особенно ужасного в этом не было. Думаю, вы согласитесь со мной, люди часто причиняют друг другу боль в подобных обстоятельствах. Но то, что произошло между нами в тот вечер, обернулось настоящим кошмаром. Это было так ужасно и так просто, что, когда я об этом рассказываю, никто мне обычно не верит. Я, разочарованный и раздраженный, резко потянул Мадонну за руку. Она придвинулась ко мне и тут же, издав сдавленный стон, подалась назад. Я по-прежнему сжимал ее запястье обеими руками и не сразу осознал, что произошло. Произошло же вот что: я оторвал ей левую руку. В следующее мгновение девушка выскочила из постели и, извиваясь от боли, бросилась к стулу, на котором висела ее одежда. Несмотря на то что в комнате было почти темно, она двигалась очень быстро. Похолодев от ужаса, я наблюдал, как она мечется по комнате, размахивая одной рукой; было непонятно, как она вообще двигается. Все это время она поскуливала или, точнее сказать, жалобно подвывала. Звук, который она производила, был очень тихим, таким тихим, что порой мне начинало казаться, будто бы он раздается у меня в голове. Я спустил ноги с кровати, намереваясь зажечь свет. Единственный в комнате выключатель находился на стене у двери. Мне казалось, при свете проще будет найти объяснение произошедшему. Но выяснилось, что я не могу добраться до выключателя. Во-первых, мысль о том, что по пути придется, пусть даже случайно, прикоснуться к Мадонне, была для меня невыносима. Во-вторых, ноги решительно отказывались слушаться. Меня парализовал страх. Страх, потрясение и еще некое, невыразимое словами чувство, связанное с сексуальным разочарованием. Итак, я неподвижно сидел на кровати, пока Мадонна добралась до своих вещей, не переставая тихонько подвывать; никогда мне не забыть этого душераздирающего звука. Правда, длился весь этот кошмар недолго. Как я уже сказал, Мадонна сохранила удивительное проворство. Я молчал, ибо не представлял, что́ можно сказать в подобных обстоятельствах. Да и времени на размышление у меня не было. Одевшись, она сделала какое-то странное движение в мою сторону, словно хотела схватить нечто, витающее в темноте. Затем повернула ключ в замке и выскочила в коридор. Дверь она оставила открытой, так что я видел темную лестничную площадку (свет на лестнице, разумеется, включался только на пару секунд) и слышал стук ее каблучков – сначала по лестнице, потом по улице, такой легкий и непринужденный, словно девушка покинула меня, прекрасно проведя время. По пути ей, похоже, никто не встретился – постоянные клиенты этого заведения оживлялись значительно позднее. То, что я испытывал, точнее всего определяет слово «шок». Взгляд мой блуждал по моей собственной одежде, валявшейся на полу, моему плащу, висевшему в углу. По развороченной постели. Выглядела она так, словно на кровати вдоволь порезвилось какое-нибудь огромное чудовище. Но нигде не было видно ни капли крови. В точности так, как и в случае с мечами. Стоило подумать о том, что́ я натворил, горло сжал спазм, и меня внезапно вырвало. Водопровода в комнате не было, и я почти наполнил своей блевотиной старый умывальный таз, расписанный поблекшими цветами. Отдышавшись, я растянулся на измятой постели, слишком измученный для того, чтобы убрать за собой, выключил свет и в темноте что-то на себя натянул – я так и не оделся, а в комнате становилось все холоднее. Через некоторое время на лестнице и в других номерах началась обычная ночная возня. Вдруг совершенно неожиданно кто-то постучал мне в дверь – негромко, но настойчиво, так, как стучит человек, пришедший по делу. В меблированных комнатах подобного сорта спрашивать, кто это, было не слишком принято. Я встал на ноги, которые по-прежнему слушались меня плохо, за неимением халата накинул плащ, хотя особой необходимости в подобном соблюдении приличий не было, и открыл дверь. Надеяться на то, что стучавший угомонится и уберется подобру-поздорову, не приходилось. На пороге стоял субъект в синем свитере; моряк, шоумен или кем он там был. Внутренний голос и раньше подсказывал мне, что это именно он. Полагаю, я имел весьма жалкий вид, когда стоял, потупившись и сотрясаясь всем телом в своем мокром плаще под аккомпанемент воплей, доносившихся из соседних комнат. Разумеется, я понятия не имел, какой будет его реакция на случившееся. И меня это не волновало. Ничуть. – Ну как, шоу прошло на уровне? – спросил он. Взгляд его был устремлен в пространство, словно он стоял на сцене у себя в шатре, но голос звучал вполне дружелюбно, побуждая отвечать в том же дружелюбном тоне. – Думаю, да, – выдавил я. Полагаю, ответ прозвучал не слишком убедительно, но моего визитера он вполне удовлетворил. – Рад слышать, – кивнул он. – Могу я получить деньги? Простите, что вырываю вас из объятий сна, но мы уезжаем завтра рано утром. Я не знал, в какой именно момент должен буду заплатить, поэтому, отправляясь на улицу встречать Мадонну, приготовил десять фунтов – пять мистера Эдиса и пять своих собственных, – сложив их аккуратной стопкой на комоде. Взяв деньги, я протянул их ему. – Благодарю вас, – кивнул он, пересчитал деньги и сунул в карман брюк. Теперь, когда он стоял рядом, я заметил, что брюки у него такого фасона, как носят моряки. – Все было нормально? – осведомился он. – Думаю, да, – повторил я, изо всех сил пытаясь изгнать из памяти картины того, что произошло нынешним вечером. Он вперил в меня свои маленькие, глубоко посаженные глаза.