— Сулят! Мне их посулы ни к чему, да и пустое это. Святые отцы больно злы на наветчиков. И я зол. Так что ступайте к святым отцам, за кого другого ещё просил бы, а за Магду Липке я просить не буду. Из-за навета тут сидим, время тратим и деньги, вместо того, чтобы ведьм суду предавать. — Ну, а за нашего писаря, за Вольфганга Веберкляйна попросите? Родители его так убиваются, так убиваются. Нижайше просят о снисхождении. Он хороший молодой человек, неопытен ещё. — Хорошо, о нём поговорю, — согласился кавалер, — сколько дадут родители, чтобы ему не было позора? — Они люди не богатые… — Сколько? — Десять талеров, монетой земли Ребенрее. — Не сильно они за сына волнуются, — кривился Волков. — Они люди не богатые, — молитвенно сложил руки бургомистр. — Очень надеются на доброту вашу. — Хорошо, за него я поговорю, — согласился кавалер, тем более что к мальчишке он злости не испытывал. — А за остальных двух женщин не просить? — Пусть Бог им судьёй будет, — отвечал бургомистр, — и всё-таки, может, походатайствуете насчёт Магды… — К святым отцам, — перебил его кавалер. — Кстати, бургомистр, вы бы эшафот перед ратушей поставили бы. И палачу деньги вперёд выдайте. — Да как же так, — искренне удивился бургомистр, — неужто всё на казну города ляжет. — Именно, комиссия только расследование ведёт, правду ищет, и суд вершит — приговор выносит. А экзекуция то дело власти мирской. Ваше дело. — Экзекуция? — переспросил бургомистр. — Исполнение. — За счёт казны? — Эшафот и палач за ваш счёт. И не забудьте помост с лавками, для святых отцов, чтобы следить за делом могли. И не делайте грустного лица, мы не сами сюда приехали, это ваши жёны нас сюда пригласили. Бургомистр и сам начинал ненавидеть баб и их проклятый навет. Он кивал понимающе, а сам подсчитывал расходы городской казны. Кавалер настраивался на сложный разговор со святыми отцами по поводу писаря Вольфганга Веберкляйна, но разговор вышел на диво лёгкий и быстрый. — Это тот писарь, что донос писал? — спросил отец Иоганн. — Да, и семья просит от казни его освободить, — пояснял кавалер. — За десять монет? — Да. — Так мало они дают за язык сына. — Бургомистр сказал, что семья не богата. — Не богата? Ну, что ж, берите, что есть, — сказал отец Николас, — нам алчность не к лицу. Ещё штраф ему выпишем десять монет, и будет хорошо. — Да, да, — кивал отец Иоганн, — будет хорошо. Будет достойно. А только за писаря деньги предлагали? — Нет, ещё за зачинщицу, — отвечал кавалер, — за Магду Липке, но я отверг. Подлая баба, не раскаялась. — Ну, что ж, — сказал отец Иоганн, может даже и чуть разочарованный. — Пусть так. А за остальных жён давали? — Нет, бургомистр сказал, что Бог им судья. — Ну, что ж, ну, что ж, — отец Иоганн внимательно смотрел на Волкова, и тихо произносил, — сын мой, утаить серебро от Святого Трибунала, есть грех корысти. Не утаил ли ты себе мзду? — Отец мой, — Волков не отводил глаз и говорил так же тихо, — даже думать о том, что я утаю мзду, для меня оскорбление. — Да благословен будь, — отец Николас осенил кавалера крестом. Но Волков не считал, что разговор окончен: — Святые отцы. — Да сын мой. — Куда пойдёт серебро, что мы возьмём тут? Затраты у меня велики, добрым людям платить нечем, как время платить придёт. — Да знаем мы, знаем, — успокаивал отец Иоганн, — всё серебро, что тут возьмём, пусть людям твоим идёт. — Не волнуйся, рыцарь, в другом городе найдём ведьм, все затраты покроются, — говорил отец Николас. — Не было такого, чтобы сатана Святой Трибунал без серебра оставил, — добавил отец Николас. И оба отца засмеялись, а Волков приободрился, видя, что не волнуются монахи. Отец Иона бледен был, хворь не отпускала его, поэтому вставал с лавки он тяжело, и говорил не громко. И чтобы было тихо, чтобы слышали его люди, что битком набились в зал, кавалеру пришлось предпринимать усилия, и кое-кого взашей гнать на улицу. Провинившиеся сидели на лавке, вокруг них солдаты, и монахи сидели, остальные все стояли. Слушали внимательно. А отец Иона говорил: — Господом, и Святой Церковью, право данное мне судить пусть оспорит кто. Есть такие? Никто не оспорил. Брат Иона обвёл всех взглядом и продолжал: — Нет никого? Писарь, пиши, оспаривающих нет. Я, брат ордена Святых вод Ёрдана, ауксиларий славного города Ланна и приор монастыря Святых вод Ёрдана, прелат-комиссар Святого Трибунала Инквизиции брат Иона. И архипресвитер кафедрального собора славного города Ланна и члена комиссии Святого Трибунала Инквизиции, отец Николас. И брат ордена Святых вод Ёрдана, каноник, член комиссии Святого Трибунала Инквизиции, отец Иоганн, взялись вести расследование по делу о навете, и пришли к такому решению: Магда Липке, жена головы гильдии кузнецов города Алька, и Петра Раубе — жена столяра, и Марта Кросбахер, и писарь городского магистрата Вольфганг Веберкляйн, решив сотворить зло, удумали навет, и клеветали против вдовы Гертруды Вайс, что держит сыроварню здесь же в городе Альк. Инквизиция установила, что зачинщицей была Магда Липке, сама она была на следствии зла, запиралась, говорить не хотела и не каялась. На вдову Вайс она клеветала, так как сын её ко вдове ходил за мужским. И та его привечала. Петра Раубе и Марта Кройсбахер тоже на вдову были злы и клеветали, так как мужья их ходили к вдове за мужским и та их привечала. Обе жены сии говорили неохотно, только после покаялись. Писарь Вольфганг Веберкляйн не запирался, говорил охотно и каялся, зла на вдову не имел, бумагу стал писать за мзду в два талера, что сулили ему жены, что зло затеяли. Брат Ипполит вздохнул, ещё раз обвёл глазами собравшихся. Все, и женщины, и мужчины, и солдаты, и даже кавалер с ротмистром внимательно слушали, ждали, когда монах продолжит и тот продолжил: — Святой Трибунал постановил: «Магду Липке бить кнутом у столба пятнадцать раз». Женщина смотрела на него яростно, а по залу прокатился ропот удивления. — С мужа Марты Липке взять пятнадцать талеров земли Ребенрее или четырнадцать талеров славного города Ланна. А язык ей усечь, как положено за клевету и наговор. — Да как же так, это что, праведный суд? — орал кто-то, люди заволновались, а кавалер выглядел орущего и указал на него ротмистру пальцем. — Какая ж в нём праведность. Невинных судят! Солдаты тут же схватили человека, а он надумал сопротивляться, так на нём платье дорогое тут же порвали и били его в кровь, а он орал: — Неправедный суд, неправедный! Его поволокли по полу и выгнали из зала. — Подлость, — заорала Магда Липке, вскакивая с лавки и придерживая разодранное в лохмотья платье, — подлость, а не суд. — Будешь ещё Трибунал облаивать, так мы тебе ещё и клеймо присудим, — тоже встал со своего места отец Николас и указал перстом на злую бабу, — на лоб! Угомонись жена, Богом тебя прошу. Женщина села, но успокоиться, не могла. А брат Иона оглядел всех и продолжил, негромко: — Петра Раубе, тебя Трибунал приговаривает бить кнутом у столба, десять раз, пусть муж твой заплатит пять талеров земли Рбенерее Трибуналу, также мы приговариваем тебя к усечению языка за навет и клевету. — А-а-а, — заорала женщина, потом зарыдала. А отец Иона говорил дальше: — Марта Кройсбахер, приговариваем тебя бить кнутом у столба десять раз, пусть муж той заплатит за тебя пять талеров, приговариваем тебя, также, к усечению языка. — О Господи, да за что же, — завыла толстуха, — это они меня подбили на клевету. — За навет и клевету, — закончил брат Иона. — Я не виновата, Господи, ну вы хотя бы денег у мужа не берите. Он убьёт меня. — Не убьёт, — заверил толстуху отец Николас, — то грех, а вот поучить тебя, пускай поучит, чтобы урок был. — Да и так уже будет, — рыдал женщина. — Не берите денег с него.