Они мало говорили, так и доехали до трактира, а когда кавалер поворачивал к воротам, Брюнхвальд вдруг попрощался. — Вы куда? — удивился кавалер. — Завтра с утра буду, — не стал отвечать ротмистр. — Хорошо, — Волков смотрел ему в след. И думал: «Старый солдафон, никак, к вдове поехал, видать понравилась она ему». А в трактире его ждал брат Ипполит, он пошёл с Волковым в его комнату, и стоял, смотрел как Максимилиан, снимает с рыцаря доспехи. — Максимилиан, — говорил кавалер. — Да господин, — отвечал юноша, отстёгивая наплечник. — Ты видел сегодня братский суд впервые? — Да, господин. — Что думаешь? — Солдаты вели себя достойно, — отвечал оруженосец. — Я не слышал ни звука. Это были те слова, что Волков хотел услышать от молодого человека, больше говорить с ним он не собирался. А вот юноше было, что сказать ему, вернее, о чём просить его, и он начал: — Кавалер. — Да. — Говорят, что вы искусный воин, что и мечом, и арбалетом, и копьем владеете в совершенстве. — И кто же это говорит? — Все. Ваш слуга Ёган, Фриц Ламме. — Они-то откуда знают, они со мной на войне не были. — Ёган видел, как вы дрались на поединке, ночью в одном замке и как ранили хорошего воина. И как били стражников одного барона, какого-то. И как вы зарубили топором упыря. И как вы дрались на арбалетах с самым лучшим рыцарем герцога Ребенрее, и убили его после того, как он вас ранил. Это все видели, — говорил юноша почти восхищённо. — Глупости всё это, я бился потому, что другого выхода не было у меня. Смог бы так, и не бился бы. — Ёган говорит, что после того как вы бились ночью на дуэли и победили, знатная и очень красивая дама вас в свои покои пустила, — восхищался Максимилиан Брюнхвальд. — Болтает, дурень, а ты слушаешь, — отвечал кавалер, как ни странно, все эти рассказы и всё восхищение юноши не вызывали в нём гордости. Только лёгкую досаду. Он и сам не мог понять, почему. — Всё равно, я хочу просить вас, — не сдавался Максимилиан. — О чём? — Я хочу просить вас о нескольких уроках, я брал уроки владения мечом, и хочу, что бы вы мне хоть немного показали. — Я тебе уже говорил, что воевать больше не желаю, и тебе не советую выбирать воинское ремесло. Твой отец полжизни воюет, а серебра не нажил. И всё что было, потерял, хотя он и добрый воин. А я хоть и нажил немного, да вот ран, что меня изводят, намного больше, чем того серебра. А многие так и вовсе не дожили до лет моих. — Я помню, господин, — говорил юноша, снимая с больной ноги поножи, — но вдруг мне понадобится меч в делах чести. — Ладно, но сначала попрактикуйся в стрельбе из арбалета и аркебузы, да и неплохо было бы вам поработать с солдатским тесаком, у вашего отца есть пара солдат, что неплохи в этом деле. Да и копьё с алебардой лишними не будут. Умение воинское не лишнее, даже если и ремесло мирное будет. Поучу. — Спасибо, господин, — радовался Максимилиан. — Ну, а тебе чего? — наконец обратил внимание кавалер на монаха. — Господин барон, коего я лечу, всё время о вас спрашивает. — Зачем? — насторожился Волков. — Не говорит, только всё о вас знать желает. — И что ты сказал уже? Как и Ёган болтаешь, сочиняешь байки обо мне? — Нет, только правду говорил, что упырей вы извили в Рютте. Что чернокнижника поймали в Фёренбурге. — Так почему он спрашивает? — не мог понять кавалер. — Не знаю, иной раз читаю ему книги, чтобы он не скучал, а он меня прервёт, да про вас и спросит. Каков вы, да как вы упырей искали. — Ясно, так чего ты хочешь? — спросил Волков, вставая и разминая тело после доспеха. — Барон спрашивает о вас, а я иной раз и сказать не могу, не знаю, дозволите ли вы говорить о вас это. — Говори, всё, что, правда. И без бахвальства. Только узнай, зачем он спрашивает. — Да господин. — Идите, — он завалился на кровать, — Максимилиан, узнай, когда ужин. А ты, монах, сходи к солдатам, там двое прихворали. Молодые люди кланялись и ушли, а он лежал на перинах и опять немного завидовал ротмистру. Он и сам был не прочь пообщаться с красивой вдовой после ужина. Глава 8 Он когда-то особо и не разбирался в еде. Еда есть еда, главное чтобы брюхо было сыто. Солдатская заповедь. Но это было до того, как он попал в гвардию. Там он стал привыкать к белому хлебу, к яйцам, к молоку и мёду на завтрак. Привык настолько, что бобы с луком и хлеб, даже на оливковом масле, вызывали у него раздражение. Настроение после такого завтрака было у него плохое. А тут ещё бургомистр пришёл. Господин Гюнтериг, вроде, как и говорил заискивающе, и вид у него был просящий, но на самом деле он упрямо гнул своё: — Наш город верный слуга императора. Понимаете? — Все мы верные слуги императора, — сказал кавалер. — У нас есть грамота от императора, где он записал наши привилегии в торговле сеном и овсом. Когда еретики были у стен Ланна, мы поставляли императору фураж бесплатно. — Сие похвально. — Скорбью было бы для нашего города, что жёнам нашим был уготован позор. Мы не хуже других городов. — Так для любого города было бы скорбью, а от меня вы что хотите? — спрашивала Волков, надеясь, что отец Иона выйдет из нужника и этот разговор можно будет закончить. — Общество хочет знать, что ожидает жён и юного писаря? — Так спросите у святых отцов, я только страж. Откуда мне знать. — Но вы же вели следствие! — Помогал, только помогал. Тем более, что приговоры выносят отцы, а не я. Так что спрашивайте у членов Святого Трибунала. Отцы комиссары дело уже прочли, наверное, и решение уже приняли. — Уж больно отцы комиссары суровы, к ним и подойти боязно, — бургомистр не собирался от него отставать, — может, вы мне скажете. — Не правда, ваша, прелат-комиссар отец Иона добрейшей души человек. — И всё-таки, я бы от вас хотел услышать, мы всё-таки миряне, нам легче договориться… Гюнтериг начинал уже раздражать кавалера, Волков понимал, куда тот клонит, да ещё и отец Иона сегодня засиделся. И он спросил напрямую: — Да что ж вам сказать-то? Чего же вы хотите от меня? Говорите, чего ходите вокруг, да около. — Надобно, освободить от суровой кары, жён наших, — выпалил бургомистр. — Посодействуйте. Общество просит. — Общество? А не то ли общество на меня кидалось драться? Не общество ли ваше било палача и людей его? — он замолчал, и, приблизив своё лицо к лицу Гюнтерига, добавил: — Люди ваши на меня, рыцаря божьего, руку поднимали! — Раскаиваются, — ни капли не смутился Гюнтериг, — господин рыцарь, они раскаиваются. Просят содействовать жёнам. — Жёнам? Или Магде Липке? — Магде Липке, родственники очень волнуются за неё. — Да не за неё они волнуются, они за себя волнуются. Не хотят, чтобы их бабу на площади кнутом били, — он опять приблизился к бургомистру, — то позор большой. Для всей семьи позор. — Просят они за неё… Сулят, — не отставал бургомистр.