4 В нашем отеле было несколько ресторанов, но ужин накрывали в самом большом, там же, где и завтрак. Покойный Хасан рассказывал, что еще два года назад отель принадлежал итальянцу, который почему-то продал его египтянину. Новый хозяин не стал морочить себе голову такими пустяками, как хороший сервис, а стал сотрудничать исключительно с российскими туристическими фирмами, которые исправно гнали ему наших соотечественников. Официанты часто хамили. Впрочем, к этому приучили их сами гости, многие из которых напивались вдрызг и устраивали скандалы с персоналом и между собой. Наблюдать за всем этим было очень интересно. Обычно после ужина я заказывал себе двойную порцию виски со льдом, орешки, какие-нибудь фрукты и с удовольствием пялился на контингент. Сегодня представление давали трое каких-то молодых людей с бритыми затылками, наверное специально к ужину переодевшиеся в спортивные костюмы. Их толстые шеи украшали массивные золотые цепи, а из рук они не выпускали дорогие мобильники, по которым громко и иногда одновременно переговаривались с абонентами в России. Из их разговоров все присутствующие в ресторане могли сделать вывод, что молодые люди занимаются бизнесом в Красноярске, что прилетели они сегодня утром – отдохнуть от своих трудов и необязательности партнеров, которым, когда они вернутся, придется очень худо. «Держат пару ларьков, а прикидываются новыми русскими», – подумал я, продолжая наблюдать, как вновь прибывшие стремительно наливаются местным виски. Через каких-то минут сорок двое из них уже храпели, положив буйные головы на стол, а третий безуспешно пытался заклеить двух девчонок, пивших кофе. Еще через пять минут девушки встали и, спустившись по ступенькам с террасы ресторана, быстрым шагом пошли по обсаженной толстыми пальмами аллее, таинственно освещенной разноцветными фонариками, спрятанными среди цветов и листьев. Отпускник из Красноярска увязался следом, хотя вряд ли ему что-нибудь светило. Девицы, хотя и держались скромно и просто, были явно не его круга. Нет, далеко не все наши ведут себя как свиньи, подумал я, на мгновение почувствовав нечто, отдаленно напоминающее прилив патриотизма. И почти сразу же подумал о женщине, которая вот уже несколько дней занимала мои мысли. Сразу оговорюсь: я думал о ней совсем не как об объекте сексуальных домогательств. Хотя бы в силу ее возраста. По моему глубокому убеждению, женщина до 35 лет женщиной вовсе не является, поскольку это, выражаясь языком Папы Карло, еще заготовка. Но раз существует нижний порог женского возраста, то обязательно должен быть и верхний. Не знаю, сколько лет было моей незнакомке, но этот самый верхний порог она явно прошла. И все же было в ней что-то непреодолимо притягивающее. Скорее всего манера держаться в сочетании с низким, глуховатым и каким-то кошачьим голосом. Судя по всему, она отдыхала одна. Я ни разу не видел ее на пляже, но пару раз замечал на скамейке в парке, где она сидела с книгой в руках. На завтраке мы не встречались, потому что по утрам я люблю подольше поспать, а на ужине она обычно сидела за столом с двумя пожилыми немками. Сначала я принял всех троих за француженок, потому что говорили они между собой по-французски. Потом я услышал, как «моя» незнакомка разговаривает по-русски с кем-то из отдыхающих, а ее подруги в ее отсутствие говорят между собой по-немецки. Как бы там ни было, мыслей свести с ней знакомство у меня не было. Ну, познакомимся мы, а смысл? В России у нее наверняка дружная благополучная семья, а если даже нет, то мы, скорее всего, живем в параллельных мирах. И даже если допустить, что не в параллельных, а в одном и том же, то что мне с ней делать? О сексе даже говорить смешно: голос голосом, а что там, под этими элегантными белыми брюками и ярко-желтой блузкой? Ноги со вздувшимися венами и сдувшиеся груди в пигментных пятнах? Для секса можно купить молодую дуру (проститутки в возрастном диапазоне от 35 до 50 стоят намного дороже – так что не я один такой ценитель зрелой женской красоты!), а с этой теткой, наверное, можно было бы стать приятелями. Конечно, если бы у меня было на это время. Срок моего пребывания здесь катастрофически сокращался, а время, сладко тянувшееся в первые дни, через неделю понеслось, словно набирающий ход скорый поезд. Про себя я называл ее «дворянкой»: в моем сознании советского человека каждый говорящий по-французки человек – непременно дворянин. Так вот, в тот вечер она оживленно обсуждала с приятельницами красноярских бизнесменов. О чем они говорили, я, естественно, не понимал, но, судя по всему, одна из немок решила проявить участие – по крайней мере, она встала и, подойдя к спящим, попыталась их разбудить. Дворянка, закурив «Мальборо» (потянув носом воздух, я определил, что настоящее, а не российского и даже не арабского производства) что-то сказала и засмеялась, после чего немка, смущенно улыбаясь, вернулась на свое место. Примерно в это же время в ресторан вернулся неудавшийся ухажер. Он тоже попытался было разбудить приятелей, а когда у него ничего не вышло, то, выпрямившись, обвел столики мутным взглядом. «Только не сюда!», – мысленно взмолился я, но, по закону подлости, эта жирная свинья направилась именно ко мне. Парень, в сущности, был совсем неагрессивен, хотя и свиреп той алкогольной свирепостью, которая, как считают некоторые, возникает на пустом месте. Не на пустом! Я видел, что его распирало от невысказанности, но что именно ему хотелось высказать он не знал, да и не мог знать по причине дремучести. У каждого человека есть потребность выразить себя, а когда она не реализуется, то возникают скандалы, драки и всякие тому подобные эксцессы. Бизнесмен заказал бутылку виски и стал рассказывать, чего и сколько они с друзьями выпили в самолете, какие козлы работают в отеле, потому что не говорят по-русски и как вообще неправильно устроен мир. Однако больше всего моего собеседника не устраивал персонал, он материл его с такой страстью, словно собирался остаться в этом отеле на всю жизнь. Поняв, что скандала, скорее всего не будет, я с удовольствием принялся за «Баллантайнс» – тем более, что парень разорился на настоящий скотч. Через 15 минут я уже был в курсе всех основных событий его недолгой и неинтересной жизни: школа (драки с панками), армия (драки с «черными»), заочная учеба на экономиста, счастливый брак («классная девчонка, в универе на дневном учится«), проблемы с конкурентами («каждый месяц, суки, насылают ментов и пожарников») – вот, пожалуй, и все. Да, а завтра они всей компанией займутся дайвингом. Прямо с утра. Еще я заметил, что к нашей беседе внимательно прислушивается дворянка – хотя слушать там было ну совершенно нечего. Сергей – так звали моего нового знакомого – от виски не то чтобы пьянел, но как-то тяжелел, и в один прекрасный момент вдруг замолчал и даже перестал реагировать на мои однозначные реплики. Просто сидел, уставясь в тарелку с фисташками и сосредоточенно молчал. Я легонько потряс его за плечо и предложил проводить до номера. Сергей поднял на меня налитые кровью глаза и громко послал на три буквы. Смущенно оглядевшись на сидящих в ресторане людей, я сел на место и освежил свой стакан – чего пропадать добру. Примерно еще через полчаса, в которые я уложился, чтобы допить всю бутылку, Сергей грузно поднялся и, буркнув что-то на прощание, враскачку пошел в сторону двухэтажных корпусов отеля. На радостях, что мне не пришлось тащить этого бугая в номер, я заказал чашечку кофе, под которую с наслаждением выкурил еще не менее трех сигарет. После спустился в сад, где долго и с интересом наблюдал за кошкой, забравшейся на финиковую пальму и пристально следившей с нее за прогуливающимися парочками и небольшими группами туристов. Я был один, но одиночество меня почти не тяготило. Обычно мне не бывает скучно с самим собой, и я легко нахожу, чем себя занять. Людей, похожих в этом на меня, я безошибочно определяю по одному признаку: мы не выносим громкой музыки. Те, кто не могут находиться одни, почему-то нуждаются в постоянном шумовом фоне – будь то музыка или сутки напролет включенный телевизор. Но сейчас компания бы мне не повредила. Мысль о том, что все идет не так, не покидала меня последние несколько дней, а ужасная смерть охранника, позабытая, как мне казалось еще днем, вдруг вспомнилась сейчас, поздним вечером, среди всего этого ночного великолепия. Скорее всего, я просто недопил, что, как известно, хуже, чем перепить. Возвращаться в ресторан мне не хотелось из экономии, поэтому я медленно прошелся по аллее вдоль моря и так же медленно вернулся к себе в номер. Войдя, как обычно включил свет в комнате и ванной, куда и направился первым делом. И вдруг я замер. На полу лежало полотенце для ног, на которое я, собираясь на ужин, наступил уже обутый. Несмотря на опьянение, я прекрасно помнил, что вытер им одну из сандалий к которой прилипла короткая, не длиннее двух сантиметров, травинка. И еще тогда обратил внимание, что травинка осталась на полотенце, я прекрасно это запомнил, потому что несколько секунд стоял и напряженно размышлял, убрать ее или оставить. Потом решил оставить прислуге – пора, в конце концов, избавляться от совковых комплексов. Так вот, травинки не было. Значит, кто-то неосторожно наступил на полотенце. Следовательно, кто-то входил в номер. И этот кто-то не из обслуги – персонал, как правило, приходит убираться по утрам. Я внимательно осмотрел остальные вещи. Вроде ничего подозрительного. Но все равно было ужасно неприятно. Тот, в чью квартиру хоть раз залезали воры, меня поймет. Помню, еще в молодости какая-то сволочь украла из комнаты в студенческом общежитии, где я тогда жил, мой бесподобный серый костюм, сшитый хотя на фабрике «Большевичка», но зато по французским лекалам. Мне было не столько жаль костюма, сколько обидно, что мою вещь теперь носит кто-то другой. Примерно то же самое я чувствовал, когда у меня уводили женщин. А впрочем, наверное, это и есть ревность. Можно ведь ревновать не только женщину, но и костюм или, как в моем сегодняшнем случае, номер в отеле. Но еще хуже было то, что ко мне приходили явно не воры. Потому что ничего не пропало: ни банковская карточка, бездумно оставленная в ящике прикроватной тумбочки, ни документы, валявшиеся там же, ни вещи. Но если не воры, тогда кто же? И тут меня осенило: конечно, это была полиция! Ну да, а кто же еще! Сегодня пляже средь бела дня зарезали сотрудника отеля, да так профессионально, что никто ничего не заметил. Кто вот уже скоро 10 дней находился рядом с убитым и вел с ним разные беседы? Я. Значит, меня надо хорошенько пощупать! На месте полицейских я бы тоже пришел к такой мысли, потому что весь пляж изо дня в день видел нас оживленно беседующими. И почти никто, разве что за исключением соотечественниц из Петербурга, не мог даже предположить, что наше общение сводилось, главным образом, к своеобразным урокам русского языка. Но если так, то почему бы не поговорить со мной открыто? Неужели они думают, что это я убил Хасана? А если все-таки это вообще была не полиция? Тогда кто и что мог у меня искать? Черт возьми, неужели? Неужели кто-то пронюхал о том, что я прячу и теперь пытается это отнять? Но каким образом? Единственная ценность, которая у меня есть, это информация. Но я вывез ее сюда в собственной памяти и извлечь ее… Какой кретин! Достать ее оттуда проще простого: привязать меня, как показывают в кино, к стулу, показать какие-нибудь плоскогубцы, даже не поднося их близко к лицу – и я выложу все с космической скоростью. А можно просто дать несильно по морде – результат будет тот же. И это я еще себе льщу: припугни меня как следует – и можно сэкономить на кусачках и не пачкать рук. Игра имела смысл ровно до тех пор, пока никто не знал, что я держу в своей башке. А теперь никто и гроша ломаного не даст за мою жизнь. Выхода не было. Разве что попросить у портье пачку бумаги, разрисовать десяток листов названиями и цифрами из моей памяти, а листы развесить на деревьях и расклеить на стенах – пусть каждый, кому интересно, берет и пользуется. А что, возможно, это мысль. Но отстанут ли от меня после этого? Боюсь, вряд ли… А может, обратиться в газеты? Есть такой старый американский фильм – «Три дня Кондора». Там за сотрудником ЦРУ, работавшим над секретным проектом и ставшим ненужным и опасным носителем информации, охотилась целая армия наемных убийц. Но ровно до того момента, когда он передал сведения в редакцию газеты, благодаря чему и остался в живых. Но здесь не кино, тем более, не американское. Да и я не сотрудник ЦРУ, а никчемный пенсионер, старый и жадный дурак, решивший провести остаток жизни в комфорте и вообразивший, что ему это позволят. И чего мне не хватало? Жил бы себе на пенсию и подрабатывал каким-нибудь сторожем, курьером или раздавал бы листовки возле метро. Зато как хорошо и спокойно! Что я, голодал бы что ли? Да ничего подобного! В ресторанах, видите ли, ему захотелось обедать, бразильскую обувь носить и в море купаться! Вот и искупают теперь в этом море – раз и навсегда. Я с тоской подумал о своей беленькой пятиэтажке в 15 минутах от метро, о загаженной Москве-реке, в маслянистой воде которой так красиво отражались по вечерам огни многоэтажных домов на набережной, о нашем Кленовом бульваре, по которому было так здорово гулять, шурша листьями… А моя кухня! Крошечная, но такая уютная – протяни руку, сидя на табурете, и достанешь все, что хочешь. Там был маленький столик на полтора человека, а над ним еще сто лет назад прибито дешевенькое бра под красным абажуром, под которым по вечерам я любил пить крепкий, черный, сладкий чай с толстыми сдобными баранками. А мои книги в рассохшемся, но еще крепком шкафу? А скрипучий буковый паркет (и какой идиот из далеких 1960-х придумал класть паркет в хрущевках?), который помнит шаги другого меня, еще не профукавшего свою жизнь? Так чего же мне не хватало? Тут моя воспаленная мысль в очередной раз вернулась к Аркаше с его гнусной работенкой, после чего стало окончательно хреново. Я полез в холодильник, достал оттуда початую бутылку литрового, привезенного из московского duty free “Джоннии Уолкера» и здоровенный гранат, купленный на местном рынке. Кто не знает – мировой закусон под виски, но это ладно… После первого хорошего глотка в голове слегка прояснилось (или мне показалось, что прояснилось), а уже после третьего начало возникать нечто отдаленно напоминающее убежденность в том, что все как-то образуется. И в самом деле, чего это я паникую? Ну пришли полицейские, ну и что? Может, тут у них такие методы расследования? Может, они не хотят волновать иностранного туриста, мы же, как-никак, им валюту привозим, на нас их экономика держится, вот они и приходят тихо, чтобы не побеспокоить! А вообще хватит уже жить затворником. Завтра же с кем-нибудь познакомлюсь, желательно с женщиной. Можно, например, попробовать встать пораньше, чтобы застать за завтраком дворянку. А разговор можно запросто начать с сегодняшнего инцидента с пьяными придурками из Красноярска. Тем более, что она с таким интересом наблюдала и слушала. «Как там, интересно, наши молодые бизнесмены, надежда государства российского?» Или: «ваши иностранные знакомые вчера не слишком удивились?» Короче, завтра с утра нужно будет придумать еще несколько вариантов начала беседы и по обстановке применить оптимальный. Я, конечно, не мачо, но ведь и она не юная топ-модель с обложки. И ей наверняка скучно проводить каждый вечер с двумя немецкими курицами. Ну о чем можно с ними говорить? Они, наверное, только и знают, что трещат о своих детях и внуках, не о новинках же литературы они разговаривают. А я все-таки мужчина, к тому же соотечественник. Вот возьму и приглашу ее завтра прогуляться за территорию отеля, туда, где коралловый риф подходит так близко к берегу, что до него можно запросто доплыть. Море в том месте красноватого цвета от кораллов – такая широкая красная полоса на ярко синем. Глубина над кораллом метра полтора, плавать нужно осторожно, чтобы не пораниться. И вставать на риф нельзя – можно наступить на ядовитого морского ежа или на рыбу, которую называют стоун-фиш – говорят, неприятностей после этого не оберешься. Но риск того стоит – до того там красиво. Яркие рыбы самых невероятных расцветок снуют в коралловых зарослях, но меня впечатляют не рыбы и черепахи, а стена рифа, круто обрывающаяся вниз. Многообразие красок вдруг заканчивается, и вы оказываетесь прямо над страшной бездной. Вы плаваете в воде лазурного цвета, но уже в паре метров под вами вода начинает тускнеть, еще ниже она словно туман, а дальше – то, что описать невозможно, первозданный сумрак, с которого все началось и которым, видимо, все и закончится. Обо всем этом я и расскажу женщине с кошачьим голосом, а если она еще умеет плавать, то и покажу. Черт возьми, это должно быть здорово – плавать вдвоем над бездной у края рифа. А потом вернуться на выжженный солнцем берег и, растянувшись на горячем камне и слегка прикрыв глаза, лениво щуриться сквозь капельки еще не высохшей соленой воды на ресницах на ярко-синее море, желтые скалы под сияющим небом, на стоящие немного поодаль богатые виллы, охраняемые не хуже военных объектов и на молодых арабов, время от времени встречающихся среди скал. Они приходят сюда, чтобы украдкой поглазеть на загорающих topless туристок, время от времени забредающих за охраняемую территорию отеля – не исключено, что как раз за тем, чтобы за ними подсмотрели. Да, мы непременно будем подсматривать за подсматривающими и хихикать. Наблюдение за наблюдающим, как известно, доставляет особое удовольствие. При мысли о том, какой у нее должен быть смех, я подумал, что не доживу до утра от нетерпения. В ресторане я ни разу не слышал, чтобы она смеялась, улыбалась – это часто, а вот смеха что-то не припомню. По мере того, как бутылка «Джонни Уолкера» пустела, в мою голову приходили все новые и новые мысли – например, о сексе, который я всю свою сознательную жизнь считал основой отношений между мужчиной и женщиной. Сейчас, глубокой ночью, мои вечерние рассуждения о венозных ногах и пигментных пятнах на коже казались мне недостойно примитивными. Да разве это важно! Вдвоем плавать над рифом и вдвоем лежать на солнце – вот единственное, что имеет значение. И щуриться, и смеяться – ну и так далее… Эта мысль показалась мне настолько оригинальной и глубокой, что я немедленно решил ее отметить. Я швырнул в непонятно когда успевший опустеть стакан три кубика льда из холодильника и щедрой рукой залил их янтарным «Джонни». Я не припомню, чтобы когда-нибудь напивался в одиночку, но в ту ночь меня, что называется, конкретно пробрало. Мечты о новой, чистой, не отягощенной плотскими желаниями (которые, как известно, являются источником большинства проблем) любви захватили меня настолько, что сидеть в такую ночь одному в номере стало просто невыносимо. И я решил выпить кофе в одном из баров, который, судя по рекламному буклету отеля, работал круглосуточно. При этом – наверное, чтобы не нарушать романтический характер ночи – я собрался покинуть номер через балкон. Как я уже говорил, я жил на первом этаже, и чтобы оказаться на узкой дорожке, тянущейся вдоль задней части корпуса достаточно было просто перешагнуть через низкие перила. Подойдя к краю балкона, я занес было ногу, но тут же поставил ее обратно. Всего в метрах трех-четырех от меня, прямо у балкона соседнего номера с каким-то человеком стояла одна из моих соседок по пляжу. Несмотря на романтическое настроение и изрядную степень опьянения, я узнал ее сразу: это была самая молодая женщина из питерской компании. Она еще носила брегеты на зубах и, несмотря на то, что торчала на пляже как минимум десять дней, совершенно не загорела. Мужчину, стоящего с ней, я видел впервые, но, судя по тому, с каким интимным видом они ворковали, знакомы они были явно не первый день. Наверное, он живет в моем корпусе, поскольку вся эта женская компания обитала где-то в коттеджах на два номера. Чертыхнувшись про себя, я вернулся в номер и пошел к входной двери. Лезть через балкон прилюдно я постеснялся – особенно в свете последних событий. Чем черт не шутит, подумал я, вдруг они расскажут полицейским, что я сигаю по ночам через балкон, и те, чего доброго, заподозрят меня уже по-настоящему. На аллее перед корпусом знакомых не было – двое типов, куривших на скамейке перед входом были не в счет. Я посмотрел на часы. Два ночи, и чего людям не спится? И ведь совершенно трезвые, и даже без женщин. Сидят, как на работе, вот скучища. Людей в баре было немного. У стойки топтался похожий на старого попугая иностранец с крашеными волосами, а за столиком у входа сидела моя другая питерская знакомая в компании здоровенного мужика в шортах и футболке. В ответ на мое растерянное «здрасьте» женщина приветливо покачала вправо-влево растопыренной пятерней, а ее спутник словно проколол меня холодными, черными, близко посаженными, как у павиана, глазками. Какая гнусная харя, подумал я, расстроившись. Настроение, еще минуту назад такое приподнятое, мгновенно упало до нуля. Начать с того, что на эту тетку я сам имел кое-какие виды – по крайней мере, до сегодняшнего озарения на предмет бестелесной любви. К тому же, промелькнуло в голове, озарение может завтра же и закончиться, а запасный аэродром никогда не помешает. Тем более, что аэродром находится в оптимальном возрастном диапазоне – где-то от 45 и немного выше. Но дело даже не в этом. Мне очень не понравились все эти ночные встречи, и мой трусливый и подозрительный внутренний голос нашептывал, что случились они неспроста. В книгах про шпионов я читал, как профессионалы вычисляют слежку и «отрубают хвосты». Шпион из меня, конечно, никакой, но попробовать можно. Стараясь напустить на себя как можно более безмятежный вид, я медленно и якобы смакуя выпил чашку паршивого кофе из аппарата и выкурил подряд две сигареты. Потом медленно поднялся, потянулся, искусственно зевнул и, пожелав всем доброй ночи, направился к выходу. Мой план заключался в следующем. Выйти из бара, быстрым шагом пойти по аллее и еще быстрее завернуть за угол корпуса. Потом, как – будто завернул по ошибке, круто развернуться и пойти обратно. В этом случае, если меня действительно «ведут», я сталкиваюсь с преследователем нос к носу, и они, пристыженные и смущенные, уходят поджав хвосты, как побитые собаки. Выйдя из бара, я самым быстрым, на какой был способен, шагом дошел до угла корпуса и резко повернул. Простояв неподвижно секунд пять, показавшихся мне вечностью, я быстро пошел обратно – и ни с кем не столкнулся. Вот и славно, подумал я и с облегчением полез в карман за сигаретами, как вдруг услышал шаги. Из-за угла, за которым я только что стоял, вышел смуглый мужик в униформе и с лопатой, приветливо улыбнулся и пошел по аллее вглубь территории. А что, если это все-таки слежка? Или это я допился до паранойи? Размышляя таким образом, я дошел до входа в свой корпус. Двое трезвых на скамейке так и продолжали сидеть. Только теперь они еще попивали из пластиковых стаканчиков какую-то бурду, похожую на кофе. На меня они не обратили ни малейшего внимания, но я интуитивно почувствовал, как они собрались при моем приближении. Еще я почувствовал – тоже интуитивно, разумеется, что если я вздумаю еще раз выйти на балкон, то непременно увижу где-нибудь поблизости белокожую, неподдающуюся загару девушку с брегетами на зубах. Все-таки что-то пошло не так. Но что? Я ведь никому ничего не рассказывал, более того – все эти 10 дней практически ни с кем не общался! Охранник Хасан не в счет – какое же это общение? Хотя стоп… Это я знаю, что ни о чем таком мы с ним не говорили, а что могло показаться со стороны? Да все, что угодно! Общались мы с ним в самом конце пляжа, лежаков с отдыхающими там не было, ближе всех к нам находились барышни из Питера, но и до них было метров 6–7, не меньше. Они могли слышать, о чем мы болтали – если не все, то, по крайней мере, многое. А ведь непростая компания, подумал я, вспомнив все сегодняшние встречи. И если произошли они не случайно, то я пропал. В безопасности я был только до тех пор, пока не произошла утечка. И сейчас я – обыкновенный носитель информации. Что-то вроде обучаемого компьютерного диска или говорящей флэшки. А что делают с говорящей флэшкой, после того, как перекачают с нее содержимое? Утилизируют, что же еще. Эту ночь я провел, закрыв балкон и задернув шторы. Закрывая балконную дверь, я прекрасно понимал, что веду себя как идиот, но все равно ничего не мог с собой поделать. Если бы между полом и кроватью был сколько-нибудь существенный зазор, то я бы, наверное, забился под кровать, но зазора не было и я, как в детстве, натянув до подбородка одеяло, и принялся лихорадочно придумывать аргументы в пользу того, что мне все померещилось. Ничего стоящего в голову не приходило, а когда я поймал себя на том, что в десятый раз мысленно повторяю, что как было бы хорошо отмотать назад пару лет и прожить их заново, то встал и налил себя полстакана виски. Эта ночь тянулась бесконечно и когда, наконец, наступило утро и можно было идти на завтрак, я был измочален окончательно. Я принял душ, потом долго брился, стараясь потянуть время и все равно пришел в ресторан одним из первых. Сыр, оливки, помидоры, два сваренных вкрутую яйца и около пачки сигарет под пять-шесть чашек крепкого чая – мой обычный завтрак. Я просидел за столом часов до 10, сидел бы и дольше, но официанты принялись снимать скатерти и сдвигать столы. Идти на пляж не хотелось, и я поплелся в открытый бар на берегу. Там обслуживали за деньги, но сейчас мысль об экономии казалась мне в высшей степени нелепой. Я точно не помню, как долго я просидел за столиком под соломенным навесом. Лошадиные дозы кофе и греческой водки узу (виски здесь продавали только местный, вызывающий сильнейшую изжогу) сделали свое дело. Я тупо и отрешенно смотрел на происходящее вокруг меня, словно сидел в кинотеатре и пялился на экран, на котором происходила забавная, но не имеющая ко мне никакого отношения жизнь. Шум пляжа доносился как сквозь вату, которой была набита голова. Я еще подумал: из чего складывается тот ни на что не похожий пляжный шум? Фон, состоящий из звука разбивающихся о берег волн – это раз, хотя здесь он был минимален. Волны в этой защищенной с трех сторон бухте не накатывали на песок с тем ни на что не похожим звуком, средним между тихим рычанием и шипением – они бессильно плескались, как на какой-нибудь речке. Люди и вели себя как на речке. Какой-то толстый мужик занес стул в воду и уселся на него с бутылкой пива в руке. Он пил и одновременно звонил кому-то в Россию по мобильному телефону, а жена в этот момент снимала его на камеру. Наверное, чтобы потом показывать родственникам или соседям по какому-нибудь Бескудникову. Но попробовал бы он посидеть вот так на стуле в настоящем морском прибое! В лучшем случае его бы перевернуло, протащив под водой с десяток метров, а в худшем могло и переломать. Море не терпит панибратства. О чем это я… Да, пляжный шум. Его основной компонент – это звук, возникающий от наложения друг на друга множества человеческих голосов. Только фишка в том, что голоса людей на пляже совсем не такие, как на городской улице, в парке или на пикнике в лесу. Море делает человека расслабленным, а потому и речь становится как – будто немного сонной. Даже если люди смеются, то и это они делают, как спросонья. Если записать разговоры в паре сотен спален, в которых только что проснулись, и наложить их один на другой – то получится в точности пляжный шум. Даже если не будет никакого моря. Осовев от кофе и узу, я предавался подробным мыслям довольно долго. Мои проблемы словно отступили на задний план – а может, я сам их туда загнал. Как бы то ни было, думать о пустяках было так приятно, и я как мог оттягивал неизбежное возвращение к себе.