Лукашкино лицо так и светилось радостью и казалось красивее обыкновенного. Отойдя от урядника и накрывшись, он снова подсел к Оленину. Когда тело отнесено было в каюк, чеченец-брат подошел к берегу. Казаки невольно расступились, чтобы дать ему дорогу. Он сильною ногой оттолкнулся от берега и вскочил в лодку. Тут он в первый раз, как Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех казаков и опять что-то отрывисто спросил у товарища. Товарищ ответил что-то и указал на Лукашку. Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись, стал смотреть на тот берег. Не ненависть, а холодное презрение выразилось в этом взгляде. Он еще сказал что-то. — Что он сказал? — спросил Оленин у вертлявого переводчика. — Твоя наша бьет, наша ваша коробчит. Всё одна хурда-мурда, — сказал лазутчик, видимо обманывая, засмеялся, оскаливая свои белые зубы, и вскочил в каюк. Брат убитого сидел не шевелясь и пристально глядел на тот берег. Он так ненавидел и презирал, что ему даже любопытного ничего тут не было. Лазутчик, стоя на конце каюка, перенося весло то на ту, то на другую сторону, ловко правил и говорил без умолку. Наискось перебивая течение, каюк становился меньше и меньше, голоса долетали чуть слышно, и, наконец, в глазах, они пристали к тому берегу, где стояли их лошади. Там они вынесли тело; несмотря на то, что шарахалась лошадь, положили его через седло, сели на коней и шагом поехали по дороге мимо аула, из которого толпа народа вышла смотреть на них. Казаки же на этой стороне были чрезвычайно довольны и веселы. Со всех сторон слышались смех и шуточки. Сотник с станичным пошли угоститься в мазанку. Лукашка с веселым лицом, которому тщетно старался он придать степенный вид, сидел подле Оленина, опершись локтями на колена и строгая палочку. — Что это вы курите? — сказал он, как будто с любопытством. — Разве хорошо? Он, видимо, сказал это только потому, что замечал, что Оленину неловко и что он одинок среди казаков. — Так, привык, — отвечал Оленин, — а что? — Гм! Коли бы наш брат курить стал, беда! Вон ведь недалеко горы-то, — сказал Лукашка, указывая в ущелье, — а не доедешь!.. Как же вы домой одни пойдете? Темно. Я вас провожу, коли хотите, — сказал Лукашка. — Вы попросите у урядника. «Какой молодец», — подумал Оленин, глядя на веселое лицо казака. Он вспомнил про Марьянку и про поцелуй, который он подслушал за воротами, и ему стало жалко Лукашку, жалко его необразование. «Что за вздор и путаница? — думал он. — Человек убил другого, и счастлив, доволен, как будто сделал самое прекрасное дело. Неужели ничто не говорит ему, что тут нет причины для большой радости? Что счастье не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы жертвовать собой?» — Ну, не попадайся ему теперь, брат, — сказал один из казаков, провожавших каюк, обращаясь к Лукашке. — Слыхал, как про тебя спросил? Лукашка поднял голову. — Крестник-то? — сказал Лукашка, разумея под этим словом чеченца. — Крестник-то не встанет, а рыжий братец-то крестовый. — Пускай Бога молит, что сам цел ушел, — сказал Лукашка, смеясь. — Чему ж ты радуешься? — сказал Оленин Лукашке. — Как бы твоего брата убили, разве бы ты радовался? Глаза казака смеялись, глядя на Оленина. Он, казалось, понял все, что тот хотел сказать ему, но стоял выше таких соображений. — А что ж? И не без того! Разве нашего брата не бьют? XXII Сотник с станичным уехали; а Оленин, для того чтобы сделать удовольствие Лукашке и чтобы не идти одному по темному лесу, попросил отпустить Лукашку, и урядник отпустил его. Оленин думал, что Лукашке хочется видеть Марьянку, и вообще был рад товариществу такого приятного на вид и разговорчивого казака. Лукашка и Марьянка невольно соединялись в его воображении, и он находил удовольствие думать о них. «Он любит Марьяну, — думал себе Оленин, — а я бы мог любить ее». И какое-то сильное и новое для него чувство умиления овладевало им в то время, как они шли домой по темному лесу. Лукашке тоже было весело на душе. Что-то похожее на любовь чувствовалось между этими двумя столь различными молодыми людьми. Всякий раз, как они взглядывали друг на друга, им хотелось смеяться. — Тебе в какие ворота? — спросил Оленин. — В средние. Да я вас провожу до болота. Там уж вы не бойтесь ничего. Оленин засмеялся. — Да разве я боюсь? Ступай назад, благодарствую. Я один дойду. — Ничего! А мне что ж делать? Как вам не бояться? И мы боимся, — сказал Лукашка, тоже смеясь и успокоивая его самолюбие. — Ты ко мне зайди. Поговорим, выпьем, а утром ступай. — Разве я места не найду, где ночку ночевать, — засмеялся Лукашка, — да урядник просил прийти. — Я вчера слышал, ты песни пел, и еще тебя видел… — Все люди… — И Лука покачал головой. — Что, ты женишься — правда? — спросил Оленин. — Матушка женить хочет. Да еще и коня нет. — Ты нестроевой? — Где ж? Только собрался. Еще коня нет, а раздобыться негде. Оттого и не женят. — А сколько конь стоит? — Торговали намедни одного за рекой, так шестьдесят монетов не берут, а конь ногайский. — Пойдешь ты ко мне в драбанты? [В походе драбант есть нечто вроде вестового, которых давали офицерам.] Я тебя выхлопочу и коня тебе подарю, — вдруг сказал Оленин. — Право. У меня два, мне не нужно. — Как не нужно? — смеясь, сказал Лукашка. — Что вам дарить? Мы разживемся, бог даст. — Право! Или не пойдешь в драбанты? — сказал Оленин, радуясь тому, что ему пришло в голову подарить коня Лукашке. Ему, однако, отчего-то неловко и совестно было. Он искал и не знал, что сказать. Лукашка первый прервал молчание. — Что, у вас в России дом есть свой? — спросил он. Оленин не мог удержаться, чтобы не рассказать, что у него не только один дом, но и несколько домов есть. — Хороший дом? Больше наших? — добродушно спросил Лукашка. — Много больше, в десять раз, в три яруса, — рассказывал Оленин. — А кони есть такие, как у нас? — У меня сто голов лошадей, да по триста, по четыреста рублей, только не такие, как ваши. Серебром триста! Рысистые, знаешь… А все я здешних лучше люблю. — Что ж вы сюда приехали, волей или неволей? — спросил Лукашка, все как будто посмеиваясь. — Вот вы где заплутались, — прибавил он, указывая на дорожку, мимо которой они проходили. — Вам бы надо вправо. — Так, по своей охоте, — отвечал Оленин. — Хотелось посмотреть ваши места, в походах походить. — Сходил бы в поход нынче, — сказал Лука. — Ишь чакалки воют, — прибавил он, прислушиваясь. — Да что, тебе не страшно, что ты человека убил? — спросил Оленин. — Чего ж бояться? А сходил бы в поход! — повторил Лукашка. — Так мне хочется, так мне хочется… — Может быть, пойдем вместе. Наша рота пойдет перед праздником и ваша сотня тоже. — И охота вам сюда ехать! Дом есть, кони есть и холопы есть. Я бы гулял да гулял. Что, вы чин какой имеете? — Я юнкер, а теперь представлен. — Ну, коли не хвастаете, что житье у вас такое, я из дома никуда бы не уехал. Да я и так никуда бы не уехал. Хорошо у нас жить? — Да. Очень хорошо, — сказал Оленин. Уж было совсем темно, когда они, разговаривая таким образом, подходили к станице. Еще их окружал темный мрак леса. Ветер высоко гудел в вершинах. Чакалки, казалось, подле них вдруг завывали, хохотали и плакали; а впереди, в станице, уже слышался женский говор, лай собак, ясно обозначались профили хат, светились огни и тянуло запахом, особенным запахом дыма кизяка. Так и чувствовалось Оленину, особенно в этот вечер, что тут и станице его дом, его семья, все его счастие и что никогда нигде он не жил и жить не будет так счастливо, как в этой станице. Он так любил всех и особенно Лукашку в этот вечер! Придя домой, Оленин, к великому удивлению Лукашки, сам вывел из клети купленную им в Грозной — не ту, на которой он всегда ездил, но другую, недурную, хотя и немолодую лошадь и отдал ему. — За что вам меня дарить? — сказал Лукашка. — Я вам еще не услужил ничем. — Право, мне ничего не стоит, — отвечал Оленин. — Возьми, и ты мне подаришь что… Вот и в поход пойдем. Лука смутился. — Ну, что ж это? Разве конь малого стоит, — говорил он, не глядя на лошадь. — Возьми же, возьми! Коли ты не возьмешь, ты меня обидишь. Ванюша, отведи к нему серого. Лукашка взял за повод. — Ну, благодарствуй. Вот, недуманно-негаданно… Оленин был счастлив, как двенадцатилетний мальчик. — Привяжи ее здесь. Она хорошая лошадь, я в Грозной купил, и скачет лихо. Ванюша, дай нам чихирю. Пойдем в хату. Подали вино. Лукашка сел и взял чапуру.