Незаметно прошел еще месяц. Я сдал служебную квартиру, поскольку по должности она мне уже не полагалась, хотя, формально продолжал числиться в Главном штабе, находясь на лечении. Судя по количеству пыли, Катя там так и не появлялась (у нее был свой ключ от входной двери). Снял комнату в пяти минутах ходьбы от Военно-медицинской Академии у вдовы профессора— терапевта, куда перевез свои чемоданы. Вдова запросила 20 рублей в месяц с завтраком, но, поскольку комнату я использовал для хранения своих вещей, продолжая лечиться, то завтраки мне не нужны и она сбросила 2 рубля. В конце августа мне должны были снять гипс, я хотел получить отпуск без сохранения жалования и уехать к деду. Потом планировалась защита диссертации, но вмешались обстоятельства. Один из моих оппонентов, известнейший математик, уже старенький академик, основоположник Петербургской математической школы, Пафнутий Львович Чебышев, собрался ехать лечиться на воды и мог уделить мне время только до середины августа. Для меня, конечно, это большая честь, если Пафнутий Львович был бы у меня оппонентом, это как физиологу защищаться, имея оппонентом академика Павлова, хотя, признаться, я побаивался, не задавит ли меня своим интеллектом академик Чебышов (именно так, через "о" с ударением на последнем слове и надо произносить его фамилию, Пафнутий Львович очень сердился, если его величали Чебышевым, но именно так он вошел в историю). Другим оппонентом был представитель Московской математической школы, тоже академик, заслуженный профессор Московского университета Николай Васильевич Бугаев. Профессор Троицкий, начальник кафедры математики в Академии все же рекомендовал не затягивать с защитой, так как Пафнутий Львович — человек пожилой (72 года для конца 19 века считалось уже глубокой старостью) и, не дай бог, может заболеть. А сейчас он как раз хорошо себя чувствует, раз собрался в поездку. Так и решили — защита через неделю. Троицкий сказал мне, что кафедра математики Петербургского университета, ознакомившись с посланным туда трудом, почти в полном составе изъявила желание поприсутствовать на защите. Я конечно, не очень обрадовался, будут лишние вопросы, но не отказывать же будущим коллегам. Начались исследования ПАСК и Ацетилсалициловой кислоты по схеме, предложенной врачами Академии. Не имея ученой степени и диссертации по математической статистике, не стал настаивать на проведении исследований по моей схеме, пусть будет все привычным для конца 19 века. Аппарат для внешней фиксации уже использовали почти у двух десятков больных, результаты были хорошие, но пока еще ни у кого лечение не завершилось, хотя двум первым больным уже разрешили передвигаться на костылях, чему они были крайне рады, а лежачие больные, закованные в гипс, им тихо завидовали. Ординаторы стали носить в карманах халатов маленькие гаечные ключи — где подтянуть гайки, где ослабить, чтобы усилия в конструкции распределялись равномерно (так и происходит с 20 века, в отделениях травматологии, где лечат с помощью аппаратов Илизарова) и коллеги из других отделений стали над ними беззлобно посмеиваться — мол, врачи-механикусы. Встал вопрос подачи заявки на привилегию, я не стал оформлять заявку на себя, а предложил, чтобы она была оформлена на Военно-медицинскую Академию: поскольку все еще состоял на службе по военному ведомству, и Академия числилась там же. Пашутин назвал решение патриотическим и сказал, что сам поедет в патентный департамент Министерства "пробить" привилегию, тем более, когда я рассказал ему, что пять моих изобретений по военному ведомству были отклонены. Подошло время защиты диссертации. Как было принято в моем веке, заказал чертежнику Академии пять больших плакатов на которых были начерчены основные положения работы, выкладки и формулы, что обошлось в 25 рублей, правда, потом пришлось поправить ошибки в формулах, что допустил незнакомый с предметом чертежник. Как мне когда-то говорил мой научный руководитель, защита — это спектакль, и декорации этого спектакля должны быть правильными. Кроме того, плакаты — это как бы развернутый план доклада и, одновременно, шпаргалка по нему. Троицкий посмотрел плакаты, одобрил и сказал, что это — значительно лучше, чем писать формулы мелом на доске, что было принято в это время, так что я становлюсь основоположником новой научной моды. Он подумал, что я сделал плакаты для того, чтобы минимизировать письмо левой рукой, хотя за два с половиной месяца я как-то привык не только пользоваться ложкой и ножом, но и писать левой рукой, то есть, стал амбидекстром[187]. В день защиты я нацепил свой сюртук без рукава, мне его почистили и отгладили, прикрепил колодочку ордена Святого Владимира с мечами, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен: вид боевой, как у красного командира "раненого на колчаковских фронтах"[188]. Подмигнул себе в зеркале и отправился "на заклание". Зал был почти полон, вход свободный. В первых двух рядах сидят члены Совета (похоже, состав его обновился наполовину, ай да Пашутин, разогнал динозавров), за ними все остальные. Я сел сбоку, недалеко от сцены. Начальник Академии представил соискателя, сказал, что в Академии идут испытания двух изобретенных мной препаратов и одного устройства для лечения переломов костей с очень обнадеживающими результатами. Но из-за травмы, полученной при испытании другого изобретения, я попал на лечение с переломом ключицы, и вместо того, чтобы бесцельно лежать, обобщил свои давние мысли об организации клинических испытаний и проверки достоверности полученных результатов с помощью методов медицинской статистики, что и является целью диссертации. После этого я, с помощью ассистента кафедры и курсантов-слушателей, развесил плакаты (все равно перепутали, несмотря на нарисованные цифры) и приступил к докладу. Пользуясь тем, что члены Совета принялись рассматривать плакаты, я вещал и скакал как клоун на фоне своих "декораций" (своего рода тактический прием, позволяющий избежать вопросов по существу, так как в это время доклад они не слушают, а переспрашивать потом большинство постесняется — мол, создастся впечатление, что старый дурак ничего не понял). Так прошла половина доклада в полной тишине зала, и я был уверен, что на девяносто процентов члены Совета ничего не поняли. Оживление было только там, где сидели питерские математики — вот оттуда может и прилететь… Уложившись в регламент, я закончил доклад и зачитал выводы. Теперь очередь за оппонентами. Первым выступил Чебышов. Голос у него был негромкий и в зале стояла тишина, даже математики перестали возиться и слушали мэтра. В целом он похвалил работу за современный и как он сказал революционный взгляд (ой, как бы дед мне свинью не подложил, не любят в царствование Миротворца это слово) на математические проблемы. То есть, подчеркнул он, новизна подхода автора несомненна, глубина проработки тоже, учитывая то, что многие аспекты изложены впервые. Есть некоторая сумбурность изложения в тексте монографии, но при окончательной редакции ее можно будет избежать. Подчеркнул, что моя монография должна стать настольной книгой всякого исследователя, особенно в области медицины, биологии и физиологии, традиционно не считающиеся точными науками, но труд автора позволяет отныне считать их таковыми. Автор же, безусловно, заслуживает докторской степени. Бугаев в целом повторил хорошие слова Чебышова, но, затем постарался меня поддеть, тем, что Пирсон, оказывается, частично уже опубликовал подходы к применению критерия согласия и спросил, насколько мне известны эти работы. Что же, до введения критерия еще девять лет, должен же был он ранее что-то написать. Придется выпутываться при помощи критерия согласия Колмогорова. — Глубокоуважаемый Николай Васильевич, критерий Пирсона работает при теоретическом допущении о характере распределении выборки, но, в таком случае, могу предложить его видоизменить так, что тип распределения в выборке не будет влиять на результат, — я начал писать на доске колмогоровские формулы для простого случая, но, как на грех, запутался и не мог довести объяснения до логического итога. Все молча глазели на мои потуги, затем Бугаев вновь заговорил: — Александр Павлович, ваш экспромт заслуживает уважения, но, все же впопыхах вы ничего не решите. Математика требует вдумчивого подхода, иногда ученый рассуждает о проблеме годами, прежде чем придет к правильным выводам. Дальше последовали другие замечания и я почувствовал, что "поплыл". Где-то я выкрутился, опираясь на послезнание, а где-то, как выяснилось, не знал элементарного. С ряда, где устроились питерские математики, иногда раздавались плохо сдерживаемые фырканья. Наконец, Бугаев закончил измываться надо мной и вердикт его гласил, что автор проделал большую работу и заслуживает степени магистра математики. Потом были вопросы из зала, в основном, старались математики: повторилась история как с Бугаевым. Они быстро нащупали мою слабину: элементарные вопросы университетского курса, но здешнего университетского курса и работы математиков, чьих фамилий я даже не знал. Не стану же я им объяснять, что свой курс математики 20 века я уже изрядно подзабыл и, вообще, больше работал как математик-программист (ага, ты им про ЭВМ еще расскажи…). Пашутин тоже понял, что питерские возят меня "фейсом по тейблу" для того, чтобы потешить собственное корпоративное самолюбие и пару раз пытался остановить "избиение младенцев", говоря, что вопросы следует задавать ближе к теме диссертации, но тщетно — толпа жаждала крови соискателя. Наконец перешли к голосованию. Сначала голосовали за предложенную первым оппонентом докторскую степень: как я и ожидал, забаллотировали, всего три белых шара; потом за магистерскую — и здесь ученый Совет сжалился — большинством голосов мне присвоили степень магистра математики. Я поблагодарил оппонентов, председателя и членов Ученого Совета за оказанную честь, еще говорил что-то уместное случаю и кланялся, принимая поздравления. Спектакль закончился, я стал магистром, что в Российской империи давала право на чин IX класса, то есть титулярного советника, а его я уже "проехал". Так что кроме права носить серебряный академический значок с узорчатым ромбиком и синим крестом под двуглавым орлом, ничего я не заработал (у выпускника Университета ромбик был белый, эмалевый, а у доктора наук — такой же, как у магистра, но золотой). Возможно, моё сочинение, изданное минимальным тиражом, будет пылиться в университетских библиотеках и кто-то его пролистает, и слава богу, если так. Профессор Троицкий тоже поздравил, сказал, что он проголосовал за докторскую степень, но члены Совета, конечно, не потерпят в среде докторов 23-летнего коллегу, ему, мол и в магистры рановато. Но, если я захочу, то место приват-доцента на своей кафедре он мне обещает и докторскую через 4–5 лет защитить элементарно, внедрив в практику Академии мои методы. Можно даже отдельный курс ввести, что обычно дают читать экстраординарным профессорам[189], тогда доктора мне присудят безоговорочно. Из других Университетов записываться на мой курс будут, так что научные перспективы у меня открываются самые широкие. Я конечно, еще раз поблагодарил доброго профессора и сказал, что подумаю над его предложением. Потом я вернулся в палату и мы с Олегом приняли коньячку за новоявленного магистра. Олег спросил, что это я такой "кислый", на что я ответил, что бутылочку заначил, чтобы выпить за докторскую степень. — Да брось, ты, Александр, все у тебя или уже есть — вон в 23 года надворный советник, магистр, кавалер двух орденов, — стал утешать меня мой сосед, — и доктором еще станешь, и профессором — какие твои годы!? Давно хотел спросить, а за что ты, гражданский, Владимиром с мечами награжден? Я как-то отшутился, но Олег обиделся: — Не хочешь говорить, так и не надо, секреты у тебя: царь с ним говорит, профессора на консультацию ходят… понимаю. Вот как накликал: на следующий день заходит профессор-ортопед и говорит: — Коллега, хочу посоветоваться с вами. У нашего больного, которому первому поставили аппарат и первому разрешили пользоваться костылями, появились признаки периостита[190] в месте вхождения в кость спиц: жалуется на болезненность при пальпации[191], кожа вокруг покраснела, появился жар. Мы пошли смотреть на мастерового, который пострадал при взрыве парового котла. У него была высокая температура, он постоянно облизывал сухим языком запекшиеся губы и просил пить. В месте ввода спиц кожа была красной и опухшей, при надавливании в этом месте больной ощущал резкую боль. Ожог практически зажил рана была ушита, а по дренажу ничего не отделялось. Мы решили удалить спицы. Там, где спица входила в кость, хром, видимо при трении о костную ткань при наступании на ногу, осыпался и на стали появилась ржавчина. Скорее всего, это и было причиной периостита. Я предложил назначить мой сульфаниламид внутрь, так как печень и почки у этого сравнительно молодого мужчины были в порядке и понаблюдать за эффектом, а в качестве противовоспалительного и обезболивающего дать ацетилсалицилку (все равно ничего лучшего не было). Принесли и то и другое. Я растворил четверть грамма СЦ в теплой водой и, на глазах больного, отлил себе четверть стакана и выпил. Естественно, ничего со мной не случилось. Назначил СЦ по четверти грамма трижды в сутки, потом можно увеличить разовую дозу до полуграмма. После этого остаток выпил больной, ацетилсалицилку в порошке я назначил по полграмма после еды. В принципе, дозы препаратов небольшие, посмотрим переносимость. Доктора слегка удивились назначению в граммах, на французский манер, но я им запудрил мозги тем, что, мол, мы химики, считаем по метрической системе, а аптекарь вам все в золотники переведет. Тут мне вспомнилось, что ПАСК и АСЦК лучше назначать после еды, все же это кислоты, о чем надо предупредить терапевтов. В госпитале сестра обычно обходила палаты с подносиком лекарств за полчаса до приема пищи, раздавая всем "то, что доктор прописал". Каждый больной запивал свои порошки водой из своего стакана на глазах сестры, что исключало саботаж пациентов, часто наблюдающийся в наше время (мол, отравят еще эти докторишки, выброшу их таблетки в унитаз!). Лечение стало помогать, а то уже предлагали делать разрезы, чистить надкостницу и, в перспективе, ампутировать ногу, так что мужику ногу спасли, а то я уже стал беспокоиться за него. Но что-то надо делать и с другими больными, пока тьфу-тьфу, постучим по дереву, больше ни у кого таких осложнений не было, но нагружать хромированные спицы, видимо не надо. Из-за отсутствия в этом времени нержавеющей высококачественной стали (что-то я знал про марганец и никель, но сколько, в каких пропорциях использовать их как присадки к стали, из школьной химии не запомнил), выход один — использовать благородные металлы: либо как толстые покрытия стальной спицы, либо попробовать сделать спицы из платины, но они должны быть вдвое толще стальных, чтобы не прогибаться под нагрузкой. Своими соображениями я поделился с профессором, он тоже думал над этим и пришел к выводу, что использовать драгметаллы для спиц слишком дорого, даже в том случае, если они будут использованы много раз. Видимо, надо попробовать с покрытием стальной спицы достаточным слоем платины, тем более, что только того участка, который будет соприкасаться с костью и мягкими тканями. В любом случае, до широкого применения аппарата еще далеко, пока не будут найдены недорогие прочные и некорродирующие сплавы, всем подряд ставить аппараты не придется. Мы договорились, что работы в этом направлении будут продолжаться, тем более, что привилегию надо получить, а результаты — опубликовать. За месяц появились обнадеживающие результаты по русскому "аспирину". Налицо был противовоспалительный и жаропонижающий эффекты. Статья готовилась к публикации, практически вся ацетилсалициловая кислота, также как и СЦ с ПАСК были закуплены аптекой Академии через Представительство фирмы "Степанов" в Гостином дворе. Я уже планировал, что через две недели мне снимут гипс и я поеду к деду в Москву, но судьба распорядилась иначе. Однажды, решив, поспать после обеда, я был разбужен начальником отделения. — Господин Степанов, вам срочная телеграмма, — на лице у начальника отделения были сочувствие и тревога. Чувствуя, что случилось что-то нехорошее, я взял изрядно помятый телеграфный бланк на котором значилось: "Передайте Александру Павловичу, что Иван Петрович скончался сегодня ночью". Бланк был четырехдневной давности. — Из аптеки принесли, — извиняющимся тоном произнес доктор. — Они поехали сегодня за вашими лекарствами в Гостиный двор и их спросили, не знают ли они, где вы. Аптекарь ответил, что вы в нашем госпитале, а в Представительстве ему объяснили, что получили телеграмму четыре дня назад и сразу отправили посыльного к вам на квартиру. Посыльный вернулся назад и сообщил, что вы там больше не проживаете, тогда его послали в Главный Штаб, где он отдал телеграмму дежурному. Так как там нет фамилии, то дежурный долго искал и нашел полковника с таким же именем и отчеством и обещал ему передать, потому что он, полковник, будет только завтра. Назавтра выяснилось, что это другой человек, а больше Александров Павловичей в Главном Штабе нет (ну да, "свинорылый" уже вычеркнул меня из списков отдела). Дежурный по Штабу позвонил в Гостиный двор, чтобы забрали телеграмму и вот только сейчас вас нашли, причем случайно. От горя я ничего не соображал, пытаясь собрать свои вещи и куда-то идти, начальник повел меня в кабинет, велел сестре принести успокаивающие капли и сказал, что они сейчас снимут гипс, оставшаяся неделя все равно ничего не решает, скорее всего, на месте перелома уже сформировалась костная мозоль, но она непрочная, поэтому нужно будет носить руку на перевязи-косынке, беречь ее от толчков и ударов. Они все понимают, поэтому мне выдадут необходимые документы, но потом, по возвращении, я должен буду обязательно показаться ему еще раз. Я сидел и как-то отрешенно слушал, так, как будто это происходит не со мной, не понимая, что деда больше нет, что умер самый близкий мне человек в этом мире и теперь я остался с этим недобрым ко мне миром один на один. Никто больше не обнимет меня и не назовет "Сашкой" и "внучком", никто не придет ко мне на помощь в трудную минуту, как было тогда, когда я обгорел и выжил только благодаря усилиям деда. Пока мне снимали гипс, я думал, что вечерним поездом доберусь в Москву только послезавтра ночью, деда уже похоронили, не успел на похороны и мне останется только поклониться свежей могиле. Успела ли приехать Лиза, или у гроба никого из близких родственников, кто любил деда, не было? Николая и Ивана я такими не считал, конечно, были его деловые партнеры, из Купавны многие приехали, так что проводить деда в последний путь было кому… Гипс сняли, но рука так и осталась согнутой в локте под прямым углом, доктор сказал, что потом она разработается, но надо будет этим заниматься, он потом объяснит, что надо делать. Мне помогли одеть рубашку и мундир, дали бумаги, что я в отпуске по лечению и должен вернуться в ВМА (написали, что через месяц, но просили приехать пораньше). Руку я устроил на черной косынке-перевязи и в таком виде, поблагодарив всех за помощь и сочувствие, отправился к себе на квартиру, и, дойдя до нее, и оставшись один, заплакал, причем совершенно по-детски, как ребенок, потерявшийся в толпе. Потом успокоился, положил в саквояж смену белья, пару сорочек и пистолет, подаренный Софиано, все же приеду ночью, мало ли кому придет в голову напасть. Посмотрев наличность, обнаружил оставшиеся в квартире 200 рублей и в портмоне было около сорока мелкими купюрами и серебром, но до Москвы и на гостиницу хватит, а там заеду в банк. Успокоившись, провожаемый сочувственным взглядом хозяйки (ей уже сказали о моем несчастье, когда приходили за мундиром), я поехал на вокзал. Взял билет и, поскольку, до поезда оставалось еще много времени, пошел в ресторан. Есть мне не хотелось, но как-то время скоротать надо, поэтому взял рюмку водки и немудреную закуску. В поезде я дремал, как это делал три с половиной месяца назад Агеев, получив "отлуп" от невесты. В Москве я остановился в "Метрополе", принял ванну, с наслаждением оттирал руку от ороговевшей под гипсом кожи. Рука была жалкая, с атрофированными мышцами, но все же слегка сгибалась в локте, то есть анкилоза[192] локтевого сустава не было, плечо я пока старался не задействовать. Утром с помощью коридорного оделся, оставив ему четвертак за помощь, посетил парикмахера, который подровнял мне усы и бороду, а также подстриг покороче. Сначала я хотел совсем сбрить бороду, но подумал, что деду бы это не понравилось и оставил ее пока. Доехав до дома на Рогожской, зашел в ворота, которые были нараспашку и, никем не встреченный, поднялся в свою комнату. Там царил полный кавардак, книги были выброшены из шкафа, ящики стола выпотрошены, как будто происходил обыск, ну прямо как в фильмах про зверства НКВД. Я прошел к кабинету деда и еще не доходя до него, услышал через неплотно притворенную дверь громко спорящие голоса, показавшиеся мне знакомыми: — Давай вскроем, я знаю нужного человека, он подберет отмычку или сделает ключ, — я узнал голос дяди Николаши. — Ты что, — ответил братец Иван, — белены объелся, здесь же полицейская печать и замок секретный. — Ну и что, не удастся открыть, так этот человек вырежет замок, все заберем из сейфа, вроде и не мы это были, на дворню свалим, — предложил Николаша. — Только надо всех услать из дома. Вот сегодня ночью и вскроем. Я решил тихонько выйти из дома, обернулся и увидел дедова дворецкого. — Ах, Александр Павлович, горе то какое, — громко запричитал дворецкий, — покинул нас Иван Петрович, царствие ему небесное и земля пухом. Ну вот, не удастся взять "сладкую парочку" с поличным. На шум из комнаты выскочили родственнички. — А, это ты, щенок, под дверью подслушиваешь — заорал Николаша, — вышвырни его отсюда (это он дворецкому). — Не так то просто вышвырнуть царского советника и потомственного дворянина, кавалера орденов Империи, — ответил я. — А на каком основании ты здесь хозяйничаешь и грабить собираешься? — Я — наследник, — ответил Николаша, что хочу, то и делаю, — а ты, хоть и чиновник, здесь никто. — Это по какому праву ты наследник, по завещанию что ли? — не поверил я своим ушам. — Нет никакого завещания, а я сын покойного, имею все права, — подбоченился Николаша, очень довольный, что осадил наглого щенка. — А как же твоя старшая сестра, Елизавета Ивановна? — спросил я. — Вы хоть ей телеграмму дали? — Куда телеграмму? В монастырь что-ли? — рассмеялся Николаша. — Ведь Лизка — монашка, а невестам Христовым деньги не нужны. — Лиза — не монахиня, постриг она не принимала, обет не давала, — огорошил я Николашу и Ивана, увидев как у них лица вытянулись, а у Ивана даже рот открылся, — имеет первоочередное право наследования при отсутствии завещания. А, может, есть завещание, так хоть что-то по нему вам отходило, а теперь — ничего не будет. — В печке оно сгорело уже — подал голос Иван. — Ну и дураки вы, еще и под суд пойдете, — обнадежил я горе-наследничков, и, уже обращаясь к дворецкому, — вызовите околоточного и скажите, что грабителей поймали. Услышав, что они грабители (а кто же еще), родственнички было бросились на меня, но увидели направленный ствол. — Ну-ка, мордой в пол и быстро, — приказал я. Николаша растянулся на полу, он знал, что я шутить не буду, а вот братец рыпнулся и пришлось выстрелить так, чтобы пуля у него рядом пролетела, тогда и он растянулся рядом с дядей. В таком виде их и застал околоточный, тот самый, кого дед "прикармливал". Он отдал честь и спросил: — Ваше высокоблагородие, что случилось, почему стреляли? — Да вот, пришлось защищаться от грабителей, договаривались вскрыть сейф и свалить все на слуг. — Так он же — наследник, — околоточный показал на Николашу. Сейф, конечно, опечатан, следствие идет, так всегда бывает при скоропостижной смерти богатого человека. Но, видать невтерпеж было.. — Никакой он не наследник. Вот, братец мой признался, что завещание было, но они его нашли и сожгли, видно там доля малая им полагалась, а захотелось все хапнуть. Только вот не учел горе-наследничек, что второй экземпляр завещания у нотариуса хранится, так что этих прошу отправить в тюрьму (не только за попытку грабежа, но и за нападение на государственного чиновника и дворянина, то есть, меня) а вас попрошу проехать со мной к местному нотариусу. Кроме того, даже в отсутствие завещания есть наследница первой очереди — старшая дочь покойного, а ее даже не оповестили телеграммой о смерти отца. Я спросил, посылали ли телеграммы Лизе, услышав, что не посылали, написал текст на немецком и на французском и попросил отправить телеграммы на адрес Университетов срочным тарифом в Цюрих и Париж, соответственно. Дал дворецкому 30 рублей и приказал отправить человека на телеграф, немедленно. Потом вернулся околоточный и я попросил его проехать со мной к нотариусу. Узнав у дворецкого, что за нотариус вел дела деда, мы поехали к нему в контору. Открыв сейф и найдя там запечатанный сургучом конверт, нотариус сказал, что, действительно, у него хранится второй экземпляр завещания, но он может вскрыть его только в присутствии всех родственников. Околоточный сказал, что часть родственников, возможно, приведут в кандалах, поскольку они задержаны за попытку вскрытия опечатанного сейфа, самовольное вторжение в жилище и распоряжение не принадлежащим им имуществом в отсутствии лица, имеющего право наследования, а также за нападение на государственного чиновника и родственника покойного. Материалы будут направлены в суд, который и примет решение. Итак, завещание существует, но огласят его после приезда Лизы. Дела деда по заводу пока ведет его душеприказчик, такой же как он, купец первой гильдии, старообрядец, после обеда он пожалует к нам в дом и расскажет все по производству. Я попросил дворецкого прибрать в доме, чтобы было не стыдно встретить гостя, а потом пошел на Рогожское кладбище, где мне показали свежую могилу. Дед, что же я теперь буду делать без тебя! Глава 10. Завещание Пришел дедов душеприказчик[193], очень набожный купец первой гильдии, тоже, как и дед, рогожский строобрядец. Он долго крестился на икону и бил поклоны, поминая ушедшего Ивана Петровича. Потом, после обильного обеда, он открыл большую книгу, вроде той, что в мое время называли "амбарной" и предоставил мне знакомиться в рядами цифр, периодически показывая счета и накладные. То есть, я понял, что дела велись скрупулёзно и ни копейки не пропало. Из этих цифр следовало, что спрос на ТНТ и СЦ растет просто по экспоненте, что являлось хорошей новостью, а плохой новостью было то, что при таких темпах спроса, сырья на них осталось на две недели. Купец пояснил, что резервный счет у Управляющего почти исчерпан: закупки сырья на действующее производство, выплата жалованья, и, самый главный источник расходов, — строительство новых заводов, где уже были возведены стены цехов под крышу и до начала дождей требовалось их перекрыть — это срочные работы и они требовали привлечения рабочих и закупки материалов, что и было произведено. Работы велись днем и ночью, при свете костров, до снега требовалось закрыть цеха перекрытиями, вставить окна и двери и начать внутренние работы. Еще одной неприятностью была остановка выпуска ПАСК и АСЦК — в реакторах, которые пришлось сделать из обычного котлового железа, внутренняя стенка была изъедена коррозией и дальнейшая работа под давлением грозила взрывом. В общем, надо ехать в Купавну и лично во всем разбираться. К сожалению, моих личных денег в банке хватит, чтобы обеспечить работу завода и строительство максимум на две недели, даже с учетом прибыли от продажи готовой продукции. Так что, если не удастся вывести дедовы средства из-под секвестра, грозит остановка завода, прежде всего выпуска ТНТ и СЦ, потеря репутации надежного торгового партнера и все вытекающие отсюда проблемы. Придется занимать деньги под залог дома и лавок… Быстрее бы уже Лиза приезжала, а если ее не удастся быстро найти, ждать, когда сама напишет. Дворецкий сказал, что она писала деду где-то раз в месяц и письмо от нее было недавно. А вот где оно, он не знает, наверно, у деда в бюро, которое в кабинете, а оно тоже опечатано и ключ отбюро, вместе с ключом от сейфа, забрал следователь, отдельно запечатав в пакет на котором расписались понятые, в число которых входил и он… На всякий случай, я посмотрел в открытых ящиках стола, где уже успели порыться Николаша с Иваном, обнаружил там же взломанный тайник, где, видно и лежало уничтоженное завещание (выходит, Николай знал о нем, а дед мне ничего не говорил, странно), а вот писем от Лизы, где был бы обратный адрес, я не нашел. Нашлись сложенные в ящики письменный прибор из малахита, подарок деда, и турецкое оружие из кабинета Генриха, подаренное мне Лизой, которые были в моей комнате. Видимо, родственнички собирались их вывезти и продать, но не успели. Больше вроде ничего из дома не пропало, по крайней мере, дворецкий так сказал. Заехал в банк и забрал пять тысяч рублей, три еще остались на счете. Да, что-то мои траты в два с половиной раза превышают то жалованье, которое я получаю. Надо жить поскромнее, а то обеды в лучших ресторанах, билеты первого класса, да и вообще ни в чем себе не отказывал… а денюжки-то тают. Прибылей нет, по прошлой договоренности с дедом, все прибыли с ТНТ и СЦ шли на строительство новых заводов, а именно от прибыли мне полагались отчисления за привилегии. Из гостиницы, с целью экономии, переехал жить в дедов дом, так и дворецкому спокойнее, все же еще один человек ночью останется, да еще и с оружием. Хотя, стрелок левой рукой из меня еще тот, в упор, конечно, попаду, а уж дальше, как бог положит. Дворецкий расспросил, что случилось с рукой, а после сказал, что знает одного костоправа, который таких как я за две недели в порядок приводит. То, что такое бывает, я знал по опыту прошлой жизни, так как после госпитального лечения сложных переломов был в Сакском военном санатории. Там, в те времена, было много молодых, изувеченных на афганской войне, парней, и была одна пожилая массажистка, которая творила чудеса и многие (не все конечно) оставляли в санатории инвалидные коляски, на которых они туда приехали. Но, это конечно, скорее, исключение из правил, а со мной после стараний этой массажистки и врача ЛФК[194], случилось так, что после срастания множественных оскольчатых внутрисуставных переломов, грозивших неподвижностью сустава, рука у меня стала действовать отлично, не хуже здоровой, вплоть до переноса сюда. На рентгеновские снимки, конечно, лучше было не смотреть ни до, ни даже после лечения, в Военно-врачебной комиссии многие подумали, что снимки не мои и попали в историю болезни по ошибке. В Купавне встретился с Управляющим, который мне показался довольно дельным и умным, по крайней мере, отчетность у него была в порядке и ход дел на производстве он знал, Он сразу сказал, что сырья осталось на две-три недели и то из-за того, что производство ПАСК, АСЦК и ТНТ стоит из-за коррозии реакторов. ТНТ еще есть на складе, так что на три недели удовлетворения спроса хватит. То, что ТНТ тоже пришлось остановить было для меня новостью, но управляющий сказал, что после того, как коррозию обнаружили в реакторе ПАСК, где проводилась еженедельная проверка его состояния, все же десять атмосфер — не шутка, может разнести котел так, что и людей побьет и полцеха разворотит, была проведена инспекция и других реакторов, где использовались агрессивные жидкости, хотя и без давления. Результат — остановка производства. Я ответил, что думал над этим и у меня есть идея, но я должен обсудить ее с химиками и мастерами, для чего прошу их собрать. Выслушав специалистов, я сказал, что котел из платины никто делать не будет (было и такое предложение), так как никаких денег на него не хватит и ПАСК смогут себе позволить разве что короли (хотя и они болеют туберкулезом, а для семьи Романовых туберкулез был постоянной проблемой), а во вторых, платина менее прочный материал, чем сталь и чтобы избежать разрушения реактора, надо делать очень толстые стенки. Предложил попытаться покрыть внутренние стенки двуокисью кремня и запечь покрытие в печи для обжига кирпича, поместив туда весь реактор (к сожалению, теперь придется забыть о больших реакторах, по крайней мере, до появления нержавейки). Должно образоваться стекловидное внутреннее покрытие типа эмали, которую наносят на ордена, добавив соли-красители. Но нам красоты не надо, главное, противостоять коррозии. Особенно подчеркнул роль безопасности, чтобы с пуском реакторов лишних людей рядом не было, а те, кто вынуждены находится рядом — носили средства защиты: те же противогазы и перчатки, а при работе с кислотой — еще и плащи с каучуковой пропиткой. Согласились попробовать эмалировать котлы изнутри, тем более, что котельщики уже сделали новые реакторы из котлового железа и по размерам они должны были пройти в обжиговую печь.