Итак, еду в поезде конца XIX века. По рекомендации деда взял билет в вагон 1 класса: — Не мелочись, Сашка, — дед пытался дать мне денег на поездку, — ты только из больницы, тебе полежать захочется, дорога-то долгая, а раскладные диваны только в 1 классе. Деньги на поездку не взял, но совету деда последовал (и правильно сделал, как потом выяснилось). Купив билет, я обратил внимание, что там указан только класс и номер вагона, но места нет. Интересно, а вдруг господ будет больше чем мест?[55] Стоил, кстати, билет недешево — почти 20 рублей. Туда и обратно съездить — и нет месячного жалованья чиновника средней руки, вроде титулярного советника. Ради интереса посмотрел на вывешенные у кассы тарифы. Стоимость билета, естественно, зависела от расстояния. Билет 2 класса стоил в полтора раза дешевле первого, а третий класс — в полтора раза дешевле второго класса. Был еще и 4 класс — а это что: поездка в тамбуре или на крыше? Господа свой багаж не носили — на это были носильщики и багаж сдавался в багажный вагон: помните "дама сдавала в багаж… чего-то там, чемодан, саквояж и так далее. Вот их и сдавали. Пока поезда не было, на перрон не пускали и пассажиры коротали свое время в ресторане (для публики 1 и 2 классов) и у буфетов — для тех, кто попроще. — Чего изволите, ваше высокоблагородие? — подскочил официант с набриолиненными усиками и пробором посредине головы, впрочем, в чистой белоснежной рубахе и жилете. Заказал кофе со сливками, пообедав на дорогу у деда, но официант не унимался. — Барин, рекомендую подкрепиться, не унимался официант. — Вы ведь в столицу, а ресторан только в Твери будет, да и наш не в пример будет лучше. — Ну, принеси мне тогда водки рюмку, заливную севрюгу и икорки черной, — уговорил-таки, черт красноречивый. — Сию минуту, вашсиясь, — заторопился халдей. Вот как, сразу повысил меня из высокоблагородий (штаб-офицеров и надворных и статских советников) до графа. Как потом выяснилось, благодаря "халдею", если бы не он, я бы мог голодать до Твери, куда поезд тащился полдня, так как кормили в это время исключительно на больших станциях, а вагонов-ресторанов еще не существовало. Хотя как вы поймете дальше из повествования, мне это вовсе не грозило. Мой вагон, как и положено, синего цвета,[56] второй с конца, А после паровоза шли два почтовых вагона и шесть зеленых. Обратил внимание что под вагоном не две, а три колесных тележки, наверно из-за веса вагонов, может, катастрофа в Борках сделала свое дело?[57] В вагоне мое удивление продолжилось. Конечно, красное дерево, начищенная бронза и все такое, но купе без дверей два коротких дивана напротив друг друга, с другой стороны прохода — такое же открытое отделение. В вагоне 4 отделения, первое закрыто занавеской (как выяснилось, предназначалось оно для дам, путешествующих без сопровождающих, ну прямо как сейчас в СВ, где допустимо только однополое размещение незнакомых лиц, а я то думал, что вопросами нравственности озаботились лишь в XX веке). Хотя были и вагоны с "семейными" закрытыми отделениями и даже такие купе с перегородкой, в которой была дверь, объединяющая два купе первого класса в одно. Так что возможностей для спланированного адюльтера в это время было хоть отбавляй, а вот для романтичного дорожного знакомства — нет. Впрочем, пройдет еще десяток-полтора лет и вагоны станут более привычными, появятся вагоны-рестораны и возможностей для приятной дороги с очаровательной незнакомкой станет гораздо больше. А сейчас моим соседом стал одышливый толстяк, по виду — чиновник в генеральских чинах, так как за ним в вагон внесли генеральскую шинель на красной подкладке, без погон, но с какими-то петлицами, и фуражку с кокардой. Сам толстяк был в темном сюртуке с серебряным шитьем по вороту и обшлагам, и золотым ромбиком с двуглавым орлом наверху, и синим эмалевым крестиком по центру.[58] Я поприветствовал "его превосходительство" и помог распихать в сетчатые полки, расположенные сверху диванов, многочисленные кулечки, баул и саквояж. Да, пропала моя надежда на романтическое путешествие в компании очаровательной баронессы или графини, о чем обожают писать авторы романов в XXI веке, а ведь, толстяк, стопроцентно, храпеть будет как паровоз. Тут паровоз дал гудок и через некоторое время поезд довольно плавно тронулся. Смотрел в окно и думал, так и хочется пропеть за группой "Любэ": "… я думал о многом, я думал о разном, смоля папироской во мгле". Но, никаких серьёзных мыслей в голову не приходило, а тут еще толстяк предложил как нечто само собой разумеющееся в дороге: — Молодой человек, — обратился ко мне штатский генерал, — а не дерябнуть ли нам по стопочке французского коньячку, — мне тут коллеги собрали кой-чего в дорогу! — Не откажусь, ваше превосходительство, — Александр Павлович, юрист, еду в столицу по личным делам, представился я. — Вас простите покорно, как величать. — Давайте без чинов, Александр Павлович, — Модест Сергеевич, профессор кафедры гистоморфологии[59] и анатомии Военно-медицинской академии, возвращаюсь домой, — в свою очередь, представился "статский генерал". Он достал то, что у меня сразу вызвало ассоциации со словом "поставец" и то, что я первоначально принял за баул: своего рода походный буфет, где нашлась серебряная фляжечка с серебряными же стопочками и всяческие закуски и закусочки в серебряных же судках. Там же были приборы на двоих и накрахмаленные салфетки. Удобно расположив все это великолепие на скатерке, покрыв ею плоскую крышку баула (столика в купе было не предусмотрено), мы выпили за знакомство, потом за дорогу, потом еще за что-то под неодобрительные взгляды аристократических соседей из купе напротив. Но коньячок был хорош, закусочки тоже, хотя как-то не принято коньяк ничем закусывать, так что маринованные и соленые грибки подошли бы более под водочку вместе с расстегайчиками[60] с разнообразной начинкой. Может в этом и таилась неприязнь чопорных аристократов, сидящих напротив, к нашей пирушке. А чем еще прикажете в дороге заниматься? "Превосходительство", разомлев, было и соседям напротив предложил присоединиться к нам, на что они надменно отказались с таким видом, будто профессор предложил им отведать жареную лягушку. Хотя может, аристократы, они более лягушек уважают, а у нас так даже простых устриц не было… Одним словом, толстяк оказался простым и радушным и я уже поблагодарил судьбу, что не еду с каким-нибудь напыщенным "фон бароном". — Любезнейший Александр Павлович, вот вы — юрист, судя по всему, преуспевающий, раз в 1 классе путешествуете, — слегка заплетающимся языком вещал "его превосходительство", — а известно ли вам, сколько расплодилось шарлатанов, лечащих электричеством? И многих ли из них осудили? — Модест Сергеевич, я уже года два как оставил практику, — ответил я, — но, смею предположить, что ни одного. — Верно, расплодилось шарлатанов, месмеризм всякий, гипнотизм, — с неожиданной злостью в голосе произнес только что еще пьяненький и добродушный "превосходительство", — несчастные больные им верят, а потом к нам пожалте, в анатомический театр. И все при полном попустительстве властей. — А вы чем, Александр, Павлович, хлеб свой насущный зарабатываете, — тоном допрашивающего жандарма произнес толстяк, — или богатые родители обеспечивают, раз по специальности не работаете? — Нет у меня богатых родителей, — пытался защищаться я от наскока внезапно впавшего в гневливость профессора. — Я зарабатываю наукой. Да он алкоголик, у них часто бывают такие немотивированные переходы от благодушия к ненависти. Только мне вагонного скандала не хватает! Вон и соседи с интересом уставились на нас — развлечение им привалило нежданно-негаданно. — Уроки, что ли даете, молодой человек? Знатно, выходит, зарабатываете, — продолжал давить на меня толстяк и подозрительно посмотрел на мои тонкие перчатки. — А, может, вы карточный шулер, милостивый государь? — Что вы, Модест Сергеевич, — я попытался успокоить разошедшегося анатома. — Я — изобретатедь, химик, работаю с анилиновыми красителями… — Ах, я старый осел! — вскричал профессор на весь вагон, отчего аристократы вздрогнули, — да ведь это — термические или химические ожоги, хотя, скорее, первое. Да и перчатки эти… Не вы ли, сударь, пациент доктора Вышеградского Леонтия Матвеевича, который в "Военно-медицинском журнале" только что опубликовал статью о лечении химика, получившего при взрыве и пожаре лаборатории ожоги четверти поверхности тела, преимущественно туловища и головы. У нас в академии целая дискуссия по этому поводу разгорелась, и ко мне приходили узнать о моем мнении. Говорили еще, что этот химик пытался вытащить из огня своего товарища, разбирая горящие обломки голыми руками! Но ведь вы же представились юристом!? — Да, окончил юридический факультет университета, но всегда интересовался химией, — ответил я, с одной стороны радуясь, что буян успокоился, а с другой — сетуя на то, что сейчас начнутся расспросы, — и потом организовал лабораторию. — И как продвигались ваши дела? — заинтересованно спросил профессор. — Все же юрист и вдруг — увлечение химией! — Довольно успешно, профессор — не удержался я от похвальбы. — 3 привилегии и четыре международных патента (удалось получить подтверждение заявки на сульфаниламид в России, во Франции, Британии и САСШ). По одной привилегии продукт выпускается, одна — на испытании — вот еду к Дмитрию Ивановичу Менделееву, и одна еще планируется для промышленного размещения. — И все — красители? — поинтересовался профессор. — Нет, нам с коллегой, царствие ему небесное, это он погиб при взрыве, — сказал я, — удалось синтезировать препарат, обладающий доселе неизвестной мощной противомикробной активностью. Это должно перевернуть медицинскую науку и спасти миллионы жизней. — Вы провели опыты, подтверждающие это? Может быть, вы выступите у нас в академии? — Да, мы провели необходимые эксперименты на мышах и сами попробовали препарат, — тут я естественно, соврал, у нас и синтез еще не был закончен, но надо вызвать интерес научного сообщества, это ведь не секретный пока тротил, — но все документы, протоколы экспериментов и журнал сгорели при пожаре (вот и объяснение, так сказать, зуб даю что было, а поди — проверь). — Лаборатории у меня теперь нет, попрошу Дмитрия Ивановича и его сотрудников о помощи в синтезе — повторим эксперименты и тогда можно и у вас доложить. Тут подъехали к Твери и все пошли на выход — прогуляться и в ресторан. Вышли и мы с Модестом. — А не пойти ли нам, уважаемый, Модест Сергеевич, откушать чего-нибудь горяченького? — предложил я. — С превеликим удовольствием, — ответил профессор. — Я и сам собирался вас это предложить. В ресторане мы заказали маленький графинчик водочки и по тарелке селянки. Именно селянки, а не солянки, каковой мог бы считаться рассольник. А блюдо, которое испокон веков готовят на железной дороге из ветчины, колбаски, мяса двух или трех сортов, с каперсами, оливками и лимоном. Все это долго должно томиться не менее 8-10 часов (в более позднее время — в котле раскачивающегося на ходу вагона-ресторана) и является незаменимым добавлением к рюмке холодной водки в запотевшем лафитничке (лафитничек — это такая граненая коническая рюмка на короткой ножке). В наше время нужно держать водку в морозилке и туда же поставить на полчаса лафитнички, чтобы водка не нагрелась. А как будет здесь, не знаю… — Водка холодная? — спросил я полового. В тверском ресторане был именно половой, а не вышколенный официант, как в Москве. — Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, со льда-с. — Ну вот, груздочков еще, огурчиков малосольных с укропом, пирожков с капустой (свежие ли?), и давай, неси все сразу, — распорядился я, — а то не успеем. — Успеете, ваше сиятельство и ваше превосходительство, час-полтора будем стоять и без пассажиров первого класса поезд не уйдет-с! — успокоил нас половой, — так что сначала закусочка, а потом и селянку вам принесу с пылу — с жару-с. Все было выше всяческих похвал, свежим и вкусным. Мы еще успели вдоволь напиться чаю, я расплатился и оставил щедрые чаевые, на что половой, кланяясь, провожал нас до выхода. Вернулись в вагон при втором звонке и продолжили путь. Глава 19 Академическая Как ни странно, я неплохо выспался, несмотря на то, что диван раскладывался только до полулежачего положения, постельного белья, даже подушки не полагалось, только пледы, которые принес проводник. У него же можно было заказать чай и папиросы. Более опытные пассажиры везли с собой подушки-думочки, я же оказался "на бобах", но поворочавшись, уснул под посапывание профессора и стук колес. Утром, проснулся и отправился в ватерклозет. Оказалось, что никакого "ватера" в нем нет, слив отсутствовал, вместо него — педаль сброса. Подразумевалось, что удобства будут на остановках, что и пришлось сделать в более комфортных условиях в Малой Вишере, где была остановка и какой-никакой, но небольшой вокзал (хотя вокруг, кроме станционных построек, ничего. Сортир для господ из 1 и 2 классов, за которым следил специальный служитель, был довольно чистый, с горячей водой и даже с горячим полотенцем, что подал мне "повелитель ватерклозета". Подозреваю, что он просто проглаживал утюгом полотенце после каждого посетителя и их, полотенец то есть, у него и было 4–5 штук. Ну и бес ним, оставил ему гривенник за услуги. Главное, что, уединившись, я намазал питательным кремом кожу рук, в вагонном клозете в полутемноте с постоянным раскачиванием вчера вечером сделать это было весьма неудобно. Руки постепенно приходят в порядок, ногти мне обрабатывал приходящий мастер маникюра, получая вчетверо против обычной таксы, так что, может, перчатки когда-то можно будет снять. Вернувшись в вагон, попросил чаю и пока пил, смотрел в окно на станционную жизнь. Пассажиры 3 класса толкались в очереди в дощатую будку с надписью "Кипяток", понятно, что чаем их никто не баловал. "Чистая" публика совершала утренний моцион. Ресторана в Вишере не было, только буфет: отдельно для пассажиров 1 и 2 класса и для всех прочих. Зато в изобилии было всяких торговцев-лоточников, расхваливающих свой товар, возле них толпились, судя по виду, немудрящие пассажиры третьего класса, впрочем, среди них были и сельские батюшки в рясах и личности в форменных фуражках, видимо, телеграфисты или землемеры, а может, студенты. Тут последовательно раздались удары станционного колокола, паровоз свистнул и поезд покатил дальше. Профессор проснулся, попросил чаю и открыл баул, приглашая подкрепиться. В бауле и сверточках с полки оказалась всякая домашняя выпечка и превкусная! К ней полагались ветчина и колбаса, которую его превосходительство назвал "немецкой" а я, про себя, "краковской". Мы еще вдоволь почаевничали и завтрак оказался достаточно плотным. Потом поговорили о красителях, точнее, об окрашивании срезов тканей для микроскопии. Узнал, что уже разделяют грамположительные и грамотрицательные бактерии.[61] Обрадовался, это мне пригодится при испытаниях стрептоцида, хотя я и знал что в нетоксичных концентрациях сульфаниламид действует на Грам (+) — бактерии. — Вот что вы скажете на то, что мои лаборанты никак не добьются хорошей окраски тканей этим самым метиловым фиолетовым или эозином, — спросил меня Модест Сергеевичр, — что они делают не так? — Профессор, проверьте качество спирта, которым фиксируют и отмывают от избытка эозина подготовленные к микроскопированию срезы тканей ваши лаборанты, — посоветовал я. — Не дай Бог, разбавляют спирт, шельмы. — Непременно присмотрю, — поблагодарил меня за совет профессор. — Спиртометр у меня есть. Вот так, за разговорами, мы доехали до Питера. Профессор дал мне домашний адрес и написал, где находится его кабинет на кафедре (по анатомии числилось аж четыре профессора, все же основной категорией подготовки были военные лекари с ведущей хирургической подготовкой, а там без знания анатомии делать нечего).[62] Я намекнул ему о перспективах окрашивания срезов анилиновыми красителями гематоксилин-эозином и кислым фуксином, что впервые было применено в начале XX века немцем Густавом Гимзой, а затем с реактивом Романовского использовалось вплоть до XXI века лабораториями всего мира,[63] но подробностей этого метода я не помнил, как точно не помнил и всех реактивов, ну, пусть пробует сам, может быть, прославится. А мимо Военно-медицинской академии мне не пройти, вот как полезно ездить первым классом — сами собой заводятся нужные знакомства. Вот и вокзал, профессора встречали, мы тепло простились, я пообещал, что как только получу лекарство, сразу же сообщу и приеду в академию выступить. Меня никто не встречал, я на всякий случай чуть выждал, пока профессор, окруженный то ли родственниками, то ли учениками скроется и пошел получать багаж. Тут уже толпилась целая свора носильщиков, которая кинулась мне навстречу, так что проблем с транспортировкой чемодана, в котором, между прочим, кроме моих вещей, были и три противогазных маски. Пришлось опередить Зелинского,[64] иначе много народа потравится при производстве тротила, да и против газов в Первую мировую будет действенное средство, а не повязки, пропитанные, простите за подробности, мочой. Так что "атаки мертвецов" под Осовцом не будет, да и будет ли еще то сражение за крепость Осовец.[65] Приказав извозчику везти меня в Михайловскую академию, я откинулся на подушки тряского экипажа и стал рассматривать Петербург конца XIX века. Впрочем, долго это не продолжалось, так как переехав через мост, мы свернули на Арсенальную набережную. Прибыв к дежурному, я назвался и попросил доложить обо мне штабс-капитану Панпушко. Вскоре ко мне вышел молодой сухощавый офицер, представился и попросил следовать за ним. — А как быть с этим? — показал я на чемодан. — У меня здесь противогазовые маски для вас. — Сейчас пришлю кого-нибудь из нижних чинов и они заберут, — ответил капитан. — Прошу за мной, Александр Павлович. Мы долго шли по коридорам, я не видел толп курсантов, изредка попадались обер-офицеры, приветствующие моего провожатого, все же преподаватель и член Арткома! Потом я узнал, что в трех классах академии обучается всего 60 офицеров, поручики и штабс-капитаны, отслужившие не менее 3 лет в войсках. Окончившие старший класс по 1 разряду производились в штабс-капитаны гвардии или капитаны армейской артиллерии, получая преимущество для производства в штаб-офицерский чин и лучшие оставались еще на год в дополнительном классе — из таких лучших из лучших и выходили будущие преподаватели вроде Семена Васильевича Панпушко. Пока же присматриваясь к своему собеседнику, я был, скорее, разочарован. — Вот тебе и лучший химик, член Арткома, — с досадой думал я, — естественно, завалил дело! К тому же меня поразила бедность, если не сказать, убогость, химической лаборатории. У Генриха лаборатория была даже лучше, чем в этом средоточии артиллерийской мысли Российской империи! — И как Россия ухитряется оставаться мощной военной державой? — размышлял я. — Ведь это школьная химическая лаборатория, которую в XXI веке можно было бы встретить в глубокой провинции… Какие-то явно самодельные приборы,[66] разве что весы под стеклянным колпаком хорошие и то, если не сломанные и не врут. Баночки, колбочки, реторты разнокалиберные, собранные чуть не на задворках какого-нибудь советского НИИ. И всего три рабочих места! И они собирались выделать необходимое количество ВВ здесь?[67] Словно угадав мои мысли Панпушко сказал мне: — Конечно, это только лаборатория где мы проводим предварительные исследования. И если они удачные, то основное количество зарядов и снаряжение ими боеприпасов проходит не здесь. Но, в вашем случае, Александр Павлович, нам не удалось добиться подрыва даже малых экспериментальных зарядов!