Сначала я ее не узнал — она полностью поседела и из-под платка были видны седые волосы, глаза запали, щеки ввалились и на вид ей можно было дать далеко за 50. Я, конечно, тоже не выглядел принцем с картинки, но все же, благодаря мазям, питанию и заботам врачей и сестер, а также Агашиному уходу, выглядел не в пример лучше. Хотя, Лиза, увидев меня, заплакала: — Сашенька, милый, что же с тобой стало, а где волосы твои? — Лизонька, ты только не плачь, вырастут волосы, все будет хорошо. Прошлого не вернешь, а надо жить дальше Но Лиза продолжала плакать, мы с дедом ее утешали, я попросил Агашу, чтобы пришла сестра милосердия с успокаивающими каплями, лучше валерьяной (а то принесет популярный здесь лауданум, кто знает, что опий сделает с больной головой несчастной Лизы). Пришла сестра, но капель не принесла, а вместе с Агашей увели Лизу с собой. Я спросил деда, как Лиза, ответил, что она часто плачет, но понимает кто она и где, всех узнает. То есть, она не сумасшедшая, а просто человек в глубоком горе. Она живет у деда в доме, что делать с аптекой и квартирой, пока не ясно, но, скорее всего, их придется продать, потому что она наотрез отказалась даже поехать туда. Дед хочет, чтобы она жила в его доме, ведь рядом с родным человеком горе легче превозмочь. Он, как может, выхаживает ее, к ней привозят докторов, вот один немец сейчас предлагает электричество. — Дед, гони этого немца в шею — это шарлатан. Лизе надо хорошо питаться и больше гулять, надо, чтобы ее кто-то сопровождал и разговаривал с ней, может, в театр вывезти ее, хорошую музыку послушать. Хотя я понимаю, что она в трауре и год будет его соблюдать, но как-то надо ее отвлечь от тяжелых мыслей. Главное, чтобы она не замыкалась в себе, этак и до депрессии рукой подать (хотя она у нее сейчас уже есть). Да, пока Лиза не вернулась, ничего нового от ротмистра нет? — Как нет — жандарм, оказывается, перед выпиской из лечебницы был у нее и показания под роспись снял, крапивное семя! Я не успел еще за Лизой приехать, а местный докторишка потом оправдывался, что, мол, он разрешил, так как, выписывая ее из лечебницы, он считает ее дееспособным человеком и не мог отказать должностному лицу на службе. — И что она ему сказала? — Ответила, что все рассказала, что помнила — как было, а потом расплакалась, ну я и не стал дальше выспрашивать. Тут наш разговор окончился, потому что вернулась Агаша, ведя Лизу под локоток. Лиза успокоилась, даже улыбнулась мне. Мы поговорили о том о сем, о погоде и прочих ничего не значащих мелочах. Потом дед с Лизой уехали. Значит, ротмистр допросил Лизу до встречи со мной, чтобы я не мог на нее повлиять. Что же, понятно, я бы тоже так поступил, будь я жандарм. Это, конечно, неэтично допрашивать не совсем здорового человека, пусть психиатр и признал его трижды дееспособным. Но, ротмистр действует как машина, хорошая, впрочем, машина, в чем я успел убедиться. Человеческих чувств к подозреваемым у него, видимо, нет, а как тогда этот робот ведет себя с подследственными? Бр-р-р, даже представлять не хочется. Глава 16 Многое выясняется, но приходят другие проблемы Подумай про черта — он тут как тут. На следующий день появился ротмистр. Сделал мне комплимент, что я бодро выгляжу и иду на поправку. — Благодарю вас, Сергей Семенович, — ответил я. — Мне многие так говорят. — Александр Павлович, я слышал, к вам тетушка приезжала, — сказал ротмистр. — Как вы находите ее состояние? — Елизавета Ивановна, конечно, выглядит неважно, но ум у нее ясный, — я насторожился, жандарм ловит меня на том, не признаю ли я Лизу душевнобольной и не начну ли ее оговаривать. — Я тоже считаю, что она вполне дееспособна и сохранила ясный ум и память. Она вам что-нибудь рассказала из обстоятельств той злосчастной ночи? — Нет, я и Иван Петрович не стали бередить свежие раны, мы просто поговорили о всяких незначащих вещах, о погоде, и она с дедом уехали, — я обратил внимание, что ротмистр ничего не записывает за мной, что же, это хороший знак. Или просто отвлекает внимание, чтобы задать главный вопрос. — Скажите, Александр Павлович, а Генрих фон Циммер был доволен работой у вас? Вы с ним никогда не ссорились? — Сергей Семенович, если я скажу, что у нас никогда не возникало споров по работе и была тишь да гладь и божья благодать, то я солгу. Конечно, у нас были научные споры, когда-то он признавал мою правоту, когда-то я — его. Но на личные отношения или финансовые претензии, наши споры никогда не распространялись, — ответил я, глядя в глаза жандарму. — Генрих получал ту же половину от всех доходов нашей лаборатории, после расчетов с наемными сотрудниками и оплаты материалов. То есть деньги у нас были поровну. Тут ротмистр достал из портфеля лист бумаги, чернильницу с завинчивающейся крышкой и перо, сказав: — Александр Павлович, с вашего позволения, я зафиксирую ваш ответ, — и он стал писать на листе убористым почерком, без завитушек и виньеток, ничего лишнего. А ведь он подозревает меня, что же, нанесем упреждающий удар. — Сергей Семенович, вы подозреваете меня в смерти Генриха? — спросил я, улучив минуту. — По каким же мотивам, позвольте вас спросить. К чему опять весь этот протокол? — Бог с вами, Александр Павлович! — ротмистр прекратил писать. — Я всего лишь зафиксировал ваш ответ. У меня нет причин подозревать вас после разговора с Елизаветой Ивановной, но есть определенный порядок ведения следствия. — Прочтите и подпишите свой ответ, — видимо, жандарм заподозрил, что я не удовлетворён ответом, поэтому продолжил: — Я как раз хотел порадовать вас, Александр Павлович, — ротмистр закончил писать протокол. — Принято решение передать ваш "Желтый солнечный" для испытаний в Михайловскую артиллерийскую академию. Вы же этого хотели сами? — Да, конечно, я рад этому! — вот это номер, подумал я. — А кто будет изготавливать взрывчатку и проводить испытания? — Лаборатория академии изготовит, а взрывотехники проверят на полигоне, что вы там наизобретали, — ротмистр испытующе посмотрел, как я отреагирую, — там лучшие специалисты в империи по этому профилю. — Когда начнутся работы по синтезу взрывчатки и снаряжению боеприпасов, а также смогу ли я в них участвовать? Дело в том, что я не уверен, что они все сделают правильно и должным образом произведут и подготовят заряды для испытаний, — я попытался убедить ротмистра. — Мне нужно обязательно смотреть, так сказать, осуществлять авторский надзор. Тут дверь открылась, и на пороге появился дед. Как обычно, перекрестился и поклонился иконе. Я заметил у него перевязанную лентой стопку книг и журналов. Ротмистр вскочил, как при появлении генерала, впрочем мой дед и был генералом от бизнеса, но скорее всего, это была всего лишь дань вежливости и уважения пожилому человеку, поскольку Сергей Семенович, пододвинул деду стул и стоял, пока он не сел, а потом взял из угла второй стул для себя. — Иван Петрович, я выясняю некоторые подробности дела, — ответил ротмистр на вопросительный взгляд деда. — Мы сейчас закончим. — Дед, Сергей Семенович принес отличную весть — в Михайловской академии проведут синтез и испытания нашего "Желтого солнечного" и его пригодность для военного дела, — добавил я, — но я бы хотел сказать, что, поскольку Генриха нет, надо попросить привлечь Дмитрия Ивановича Менделеева, который является профессором химии Санкт-Петербургского университета и членом-корреспондентом Академии наук. Дмитрий Иванович — выдающийся химик, светило нашей науки и сейчас занимается как раз взрывчатыми веществами. — Интересно, Александр Павлович, — опять этот ротмистр влез со своими вопросами в самое неподходящее время, — вы же говорили, что не производили взрывчатку, откуда у вас данные как должны проходить полигонные испытания? — Сергей Семенович, мы произвели только небольшое количество "Желтого солнечного" или тринитротолуола, но то, какие свойства показало при исследовании это количество вещества, позволяет мне говорить об особенностях этой взрывчатки по сравнению с другими взрывчатыми веществами. — Хорошо, я попробую выяснить вопрос о вашем участии в полигонных испытаниях и о привлечении к экспертной оценке вашего изобретения господина Менделеева, — ротмистр дал тем самым понять, что обсуждение на этом закончено. — Я дам вам ответ в ближайшее время. Простите, а почему вы раньше не упомянули о господине Менделееве? — Видите ли, пока я вынужденно здесь нахожусь, я использую это время для самообразования — читаю книги и журналы по различным отраслям науки. Вот и сейчас Иван Петрович принес мне необходимую литературу. — Позвольте, — жандарм протянул руку к книгам. — Да здесь математическая литература!? — Сегодня математическая, через неделю будет физическая, — ответил я. — В мире еще много неизведанного, не правда ли, Сергей Семенович? — Не могу с вами не согласится, уважаемый Александр Павлович, а теперь прошу меня простить, служба, — ротмистр встал и попрощался. — Честь имею, господа. — Дед, ну ты посмотри, что за фрукт, — обратился я к деду, когда за ротмистром закрылась дверь, — он продолжает меня допрашивать и подозревает в смерти Генриха, якобы, у нас возник спор из-за вознаграждения и я мог его в потасовке убить, а потом замести следы. — Да брось ты, Сашка, — решил успокоить меня дед, — он свое дело делает, служивое. Видишь, сам добился испытаний, ты ведь хотел этого? — Конечно, только боюсь, что в академии могут завалить дело и результата не будет, — я попытался объяснить деду свои опасения. — Вещество ведь еще получить надо и правильно в снаряд или гранату поместить. Для первого мне Менделеев нужен, а для второго — я сам на месте должен быть и смотреть, что они делают. Дальше дед стал говорить, что вставать еще рано, доктор не велит, да и как он меня, еще такого слабого, в Петербург отпустит. Еще в Москве если было бы, то как-нибудь справились, а тут за 600 верст ехать по железке. Давай посмотрим, когда они, академики эти, "Желтый" сделают, там и посмотрим, что получилось. — Дед, удалось подать заявку на привилегию по лекарству? — перевел я разговор на другую тему. — От тебя поверенный был, так я ему все рассказал и рисунок сделал. — Да, он сказал, что ему все ясно, на днях подаст. А ты знаешь, Сашка, что пурпурный шелк в первый же день "дешевки" смели, просчитались мы с тобой, тут дед заговорил как купец, упустивший верные деньги, — оказалось, что в Торговые ряды почти не привезли шелка, его еще до Фоминой недели распродали, разве что и осталось немного на складах. — Вот видишь, надо тебе, дед, при красильнях собственное производство краски открывать, нанять химиков, может даже заграничных, пусть делают. — Генрих нанял химика, а тот шпионом оказался, — посетовал дед, — а от них, шпионов этих, одни только беды. Ты вон на себя посмотри, — еле-еле оклемался, а уже норовишь в Петербург ехать, взрывать там чего-то. Может, спокойнее будет к моему делу тебя приставить, парень ты умный и способный, — кивнул дед на книжки, — я вот посмотрел в них, да ничего не понял, цифры-то каждый купец знать хорошо должен, а там, кроме цифр, закорючки непонятные, а ты, выходит, разбираешься… — Дед, чтобы на шпиона не нарваться, надо самому людей отбирать, — подал я здравую идею, — а не нанимать тех, кто сам набивается. А этот Альфред поганый сам к Генриху пришел, да еще и соотечественником оказался, земляком, ну как такого не взять? Да и, откровенно говоря, химик он был хороший, лекарство-то он синтезировал, а не Генрих, да и индиго, хотя индиго он просто скопировал с немецкого, заявку могли отклонить. — А ты знаешь, внучек, что поверенному моему жалобу от британцев передали, мол, мы у них украли секрет получения пурпурной краски, — озадачил меня дед, — и грозятся судом! — Вот те раз, — меня как обухом по голове ударило, — только этого еще не хватало. А как же все поверенные и чиновники пропустили заявку? Или смазка была очень знатная, то есть, как бы сказали в мое время, коррупционная составляющая. Еще раз убеждаюсь, что за все в этом мире надо платить, а если перешел дорогу сильному хищнику, то платить дважды. А вдруг взрыв в лаборатории — дело рук агентов Нобеля, которые хотят не допустить конкурентов к взрывному делу и не дать, тем самым, нам отгрызть существенную долю рынка динамита. Для этого и пары пудов динамита не жалко, а дурного германского шпиона сами и подставили, может это его обугленный хребет нашел жандарм Агеев. Никто же капитана разведывательной службы германского генштаба Альфреда Вайсмана после этого не видел! Правда не видели и Генриха, а что если его похитили и держат где-то? — Нет, Сашка, скорее Нобель тут ни при чем, — рассуждал дед в ответ на мои догадки, — хотя, конечно не знаю, рассматривал ли ротмистр такой фортель, он же мне не докладывает! Да и не могли где-то Генриха полгода держать. И как же ты все это представляешь? Вышел немчик на Полянку, а его тюк по голове и в проулок к вашему забору потащили, другие подручные связанного Генриха вытаскивают через дыру в заборе, вместо него кладут тело шпиона и взрывают? Нет, так среди купцов и промышленников не бывает, у нас все проще. Поговорив еще с дедом про мое лечение, мы расстались, и я остался наедине со своими думами. Агаша теперь дежурила в коридоре, на сестринском посту и помогала с тяжелыми больными, а мне провели кнопку вызова, хотя я ей не пользовался, если, что надо, сам вставал. Через неделю доктор разрешил мне прогулки и мне принесли новый больничный халат и шапочку, чтобы предохранять еще чувствительную кожу от весеннего солнца. Волосы помаленьку отрастали, и я начал отращивать бородку с усами. У Сашки-то раньше они не очень росли, но после того как я начал интенсивно заниматься физкультурой, за счет выброса стероидов пробудился и мужской тип оволосения и мальчик стал превращаться в мужа. Если бы не пожар, я мог бы уже ходить с приличной бородкой, была у меня такая идея отпустить ее для солидности. Сейчас же волосы были реденькие и самое неприятное — какие-то пегие, с сединой. Лиза пока больше не приезжала, дед привозил мне только приветы от нее, привез еще математические и химические журналы — я хотел познакомиться с трудами наиболее продвинутых ученых. Надо ехать в Питер! Но Леонтий Матвеевич даже слышать об этом не хочет, не ранее чем через 2–3 месяца, когда я окрепну, а то он не гарантирует осложнения — кожа еще очень ранима и могут начаться инфекционные осложнения, а тогда — грубые и обезображивающие келоидные рубцы.[44] Доктор и так был против прогулок: "Всюду инфекция, вам этого не понять, молодой человек. Вот разовьется келоид — никакой хирург не поможет и будете мучиться всю жизнь. Никаких дальних поездок по железной дороге, и думать об этом забудьте!" И тут опять как черт из табакерки внезапно появляется известный жандарм. — Желаю здравствовать, Александр Павлович, вижу что состояние ваше все лучше и лучше, — на этот раз Агеев был подчеркнуто бодр, энергичен и любезен, — а я привез вам свежие новости! — И вам всех благ, любезный Сергей Семенович, — подчеркнуто вежливо ответил я, — позвольте узнать какие, хорошие или плохие? — Хорошие, всенепременно хорошие, — продолжил, улыбаясь, ротмистр, — следствие наше вполне закончено, преступник изобличен и даже сознался! — И кто же он, — удивился я благоприятному исходу, уже приготовившись к худшему, вроде жандармского поста у двери и суда с последующим долечиванием в тюремной больнице до придания будущему каторжнику товарного вида. — Именно тот, кого я предполагал ранее, далее я просто отрабатывал и отвергал остальные версии, чтобы не было вопросов в тщательности расследования, а все сразу же сходилось на капитане Вайсмане. Просто для изобличения его было недостаточно улик, да и тело потерпевшего было не опознано в силу естественных обстоятельств — практически полного уничтожения тела, эксперт мог только сказать, что с большой вероятностью это мужчина (сохранились и фрагменты костей таза). Потом мы нашли свидетеля, что Вайсман, выйдя из аптеки Циммера, не пошел прямо по улице, а свернул в проулок. Потом, чего свидетель, конечно не мог видеть, Вайсман увидел, что в лаборатории горит лампа, пролез через заготовленный лаз, взвел часовой механизм заранее заложенной бомбы и был таков. — А какой мотив убивать Генриха? — я решил прояснить дело до конца, раз уж я сам чуть-чуть не стал обвиняемым. — Я предположил два возможных мотива: первый — остановить ваши работы по созданию новой взрывчатки, второй — убрать Генриха после того как он отказался работать на германскую разведку. — И какой же правильный? — поинтересовался я.